Та же картина: Зина, Медведкин, Фоменко, Хрусталев... Прямо родными они стали, неразлучными. А где же Бражник?

Первая новость: Куликовский сообщил, что Бражника арестовали за наркотики – вез в машине около двухсот граммов героина под бампером, грозит ему как минимум десятка. Вторая новость едва не убила всех, кроме Медведкина: деньги не попали к Рощину, их забрали совершенно случайные парни. У Зины началась истерика. У Ежова затряслись руки, прямо как у Сабельникова после дикого перепоя, едва смог в стакан водички налить. Хрусталев – вещь в себе. Фоменко уже в ауте от бессонных ночей. Встал глобальный вопрос: что делать?

– Вы же понимаете, – говорил мэр с обреченностью в голосе, – что Бражник не имеет отношения к наркотикам, их подбросили. Не будем выяснять, кто подбросил, и так ясно. Рощин и нас по тому же принципу... Помните, «вашими же методами»?

– Нет. – Обреванная Зина заголосила так, что Ежову пришлось вторую дверь закрыть, дабы секретарша и люди в приемной не слышали воплей первой леди. А она продолжала причитать: – Боже мой, что же нам... Я уже не могу, я на грани... В мой автомобиль пальцем тыкают на улице из-за мерзкой газетенки. Еще мужу она не попалась, он обязательно спросит, что я делала на кладбище ночью. Он поймет статью превратно, подумает, что я... и шесть мужчин... на могилах... он ревнивый. Я больше не вынесу!

– Значит, надо собрать сумму еще раз, – понуро произнес Сабельников. – Ты же сама говорила, что Рощин мало запросил, вот теперь получается уже по тридцать штук баксов с носа...

– Я не хочу платить! – зарычала Зина. – Кто нес сумку? Он? – Указательный палец Зины ткнул Арнольда Арнольдовича в грудь. Тот отвел руку и пересел подальше от нее. – Вот он пусть и возвращает сто тысяч.

Арнольд Арнольдович поступил некрасиво. Это обсудили позже, а в тот момент все просто обалдели. Сначала он молча показал Зиночке фигу, но это полбеды. Потом повернулся спиной, наклонился вперед и похлопал себя по круглым ягодицам. Затем, выпрямившись, взметнул кулак, согнул руку в локте, а второй рукой отбил по месту сгиба. Еще и средний палец распрямил, а после двумя руками этак у бедер сделал жесты, как бы натягивая на себя... Поступок Медведкина подвергся осуждению. Молчаливому. Даже Зина замерла, вытаращив глаза. Но через паузу она бросилась на редактора как дикая кошка. Никто не ожидал, что набитая перинка – Зиночка – способна так высоко прыгать. Они повалились с Арнольдом Арнольдовичем на пол и покатились по длинному кабинету с совершенно зверскими звуками. Фоменко, Сабельников и Ежов кинулись их разнимать. Хрусталев поднял к подбородку коленки и следил за потасовкой со стула, не выражая ни осуждения, ни одобрения. Первым от борющихся отлетел Ежов, схватившись за скулу, – Зина огрела его кулаком. Вторым взвыл мэр. Куда его ткнула кулаком Зиночка – неизвестно, но он разозлился и принялся шлепать ладонью по тугому заду Зинули, ползая за нею на коленях. Следующим застонал Фоменко – на его лысине появились отчетливые следы когтей.

В этот исключительно семейный момент в кабинет вошел Степа. Его, разумеется, сразу не заметили, а он с открытым ртом застыл возле двери в потрясении. Хрусталев робко проблеял:

– Господа! Господа, к нам пришли.

– Прекратите! – запыхтел из угла Ежов, державшийся за щеку. – Безумцы!

Однако их попытки остановить драку не возымели успеха.

– Смир-рно! Равнение на дверь! – гаркнул Степа.

Подействовало. Головы дерущихся разом поднялись, глаза увидели Степу. Драчуны вставали с пола, тяжело дыша и кряхтя. Арнольд Арнольдович лежал на спине, задыхался и посинел – Зиночка оседлала беднягу, а того, по всей вероятности, хватил сердечный приступ. Степа первый сообразил, что редактору плохо, и бросился оказывать первую помощь, столкнув с Медведкина Зиночку. Та полетела на пол, задрав выше головы ноги. Степа ослабил на шее Арнольда Арнольдовича узел галстука, расстегнул верхние пуговицы рубашки, снял с себя куртку и принялся обмахивать ею редактора. Фоменко звонил в «Скорую». Через полчаса врачи увезли несчастного, поставив предварительный диагноз: обширный инфаркт.

Степа обвел глазами драчунов – спросил:

– Что здесь произошло? – А в ответ тишина. – Я оказался свидетелем драки, в которой едва не убили человека. В чем дело?

– Мы немножко повздорили, – нахмурился Фоменко.

– Немножко? Поэтому у вас расцарапана лы... голова сверху?

– Вас это не касается! – зло отчеканила всклокоченная Зина. – Занимайтесь своим делом, а в наше не лезьте.

– Грубо. Я пошел.

– Стойте, Степан, – остановил его мэр. – Это я вас вызвал. Извините за неприличную сцену... – Мэр извинился, кажется, первый раз в жизни! – Просто у нас сдали нервы. Дело в том, что Рощин атакует слишком активно. Боюсь, его обещание уничтожить нас за семь дней выполняется по полной программе. Вы, Степан, посвящены в эту историю и должны понимать, что огласка нам нежелательна. И так уж мы стали притчей во языцех в городе... Мы сейчас растерянны и напуганы.

Мэр рассказал Степану все, включая странности в банке, арест Бражника и вымогательство. Степа не преминул дополнить:

– Вы забыли статью в газете и поход к жене Рощина. Зачем вы к ней ездили?

– Ну... как вам... – замялся мэр и не догадался спросить, откуда оперативник знает про визит в дом Кима. – Мы вышли со встречным предложением, так сказать. Хотели встретиться с Рощиным. Только не спрашивайте зачем! У нас мирные цели, а у него, как видите, нет.

– Ничего пока не вижу, кроме того, что в газете напечатана правда, которую вы от меня скрыли. Побывав на кладбище, я сам обнаружил следы от пуль на стенах часовни. А за вандализм на кладбище...

– Какой вандализм? – спросили в унисон четыре человека, за исключением онемевшего от страха мэра, вскинув на оперативника испуганные глазенки.

– А разве стрельба – не вандализм? – усмехнулся Степа. Он не стал открывать все карты, говорить, что знает и про эксгумацию. – Так вот, за стрельбу вы должны ответить. Не Рощин же ее устроил, а вы. Далее. На бензоколонках сработало взрывное устройство – эксперты уже определили. Но лично я сомневаюсь, что бомбы оставил Рощин. Сбои в банке? Да, серьезно. Но вы же не хотите сказать, что Рощин обладает могуществом ФБР, ФСБ и прочих сил государственного масштаба с суперсовременной техникой? Куда ему, покойнику-то...

– Вы, Степа, говорите с иронией, а она в нашем случае неуместна, – скромно встрял Хрусталев. Он изменился до неузнаваемости. Из хитрого и льстивого, вкрадчиво-напористого и скользкого типа преобразился в тихого, с безличным смирением человечка. – Нам очень страшно. – Оглядел всех и добавил извиняющимся тоном: – Мне страшно, остальным – не знаю.

– Правильно заметили, – не смутился Степа. – Я так говорю потому, что вы чего-то недоговариваете. Все у вас вокруг да около получается. Как в машине Бражника обнаружили героин?

– Рощин подложил, – ответили хором.

– Допустим. Хотя неубедительно. Вы знаете, сколько стоит двести граммов героина? Где же найдется тот дурак, который, чтобы засадить Бражника, выбросит на ветер такие деньги? Это ж идиотом надо быть. Так что ваш довод, будто Рощин подложил героин, от лукавого. А сердечный приступ редактору тоже Рощин состряпал?

– Он довел нас до... – взвизгнула Зина. – Неужели вам не ясно? Я требую охрану. Я не могу жить в этом кошмаре. Я ответственное лицо, и меня должны охранять от злоумышленников, вымогателей, преступников и шантажистов. Даже от мертвецов!

– Пишите заявление, – просто сказал Степа, чем снизил градус возмущения. – И тогда милиция обязана будет всю заботу о вас взять на себя.

– Какое заявление? – взревел теперь Сабельников. – На покойника? Чтобы нас на смех поднял весь город? Нет! Сначала вы должны доказать, кто он – покойник или не покойник. А уж потом мы напишем все что угодно. Для этого я вас и вызвал. А как быть с деньгами? Которые Рощин требует?

Степа думал, прохаживаясь по кабинету среди поголовного молчания и вскользь бросая взгляды на потерянных, озлобленных людей, не предполагавших, что судьба сыграет с ними такую жуткую шутку. А ведь шутка достойна восхищения, думал Заречный. Это ж каким надо обладать остроумием и насколько ничего не бояться, чтобы заставить вот так трепыхаться избранных все той же судьбой господ! А господа следили за оперативником неотрывно, затаив дыхание. Вдруг его осенило: