– Причин много, – ответила Алексис, опустив взгляд в тарелку. – Но главная из них связана с моим парнем. Лишь недавно я осознала, как повезло матери, что она встретила отца, – прежде мне казалось, что их отношения самые обычные.

– Я рада, что они счастливы вместе. Этот союз в свое время удивил нас всех, но когда мы увидели, что их семейная жизнь складывается просто отлично, то уже не беспокоились о ней.

– Странно все это, правда? Я почти ничего не знаю о матери. Она никогда не рассказывает о своем детстве, о годах, проведенных здесь…

– Правда? – вставила Фотини.

– У меня такое чувство, – продолжала Алексис, – что то, что я узнаю о матери, может помочь мне в жизни. Ей повезло познакомиться с таким замечательным человеком, как отец, но как она поняла, что он – именно то, что ей нужно? Мы с Эдом вместе вот уже более пяти лет, но я до сих пор не уверена, что нам стоит встречаться.

Это высказывание было несвойственно обычно прагматичной Алексис. Более того, девушка осознавала, что оно могло прозвучать довольно туманно, даже странно, ведь она познакомилась с Фотини менее двух часов назад. Да и вообще, с чего она взяла, что пожилую гречанку заинтересуют подробности ее личной жизни, – даже если Фотини очень добросердечный и отзывчивый человек?

К столику подошел Стефанос. Собрав тарелки, он исчез, но вскоре вернулся с кофе и двумя большими бутылками бренди цвета патоки. Другие посетители таверны уже успели уйти – кроме Алексис и хозяев, на террасе никого не было.

Разгоряченная кофе, а еще больше – забористой «Метаксой», Алексис приступила к расспросам. Прежде всего она поинтересовалась, как давно Фотини знает ее мать.

– Практически со дня ее рождения, – ответила пожилая женщина и вдруг замолчала, сказав себе: «Фотини Даварас, кто ты такая, чтобы рассказывать этой девушке о прошлом ее семьи, которое собственная мать, несомненно, хотела скрыть от нее?»

Но затем она вспомнила о письме в кармане передника. Достав его, женщина взяла со стола нож и вскрыла конверт.

«Здравствуй, дорогая Фотини!

Пожалуйста, прости за то, что я так давно тебе не писала. Я знаю, что не обязана ничего объяснять тебе, но поверь: я часто о тебе думаю. Это письмо тебе передаст моя дочь Алексис. Ты ведь примешь ее так же радушно, как всегда принимала меня? Я могла бы и не спрашивать…

Алексис интересует прошлое семьи, и ее можно понять. Но я обнаружила, что мне очень трудно, если не невозможно, что-то ей рассказать. Со временем стало все сложнее вытаскивать прошлое на свет Божий… Странно, правда?

Я знаю, она задаст тебе кучу вопросов – в конце концов, она историк по образованию и призванию. Ответишь ли ты на них? Ты была свидетелем всех событий, и я уверена, что ты могла бы рассказать о них более полно и правдиво, чем я сама.

Пожалуйста, Фотини, нарисуй ей полную картину того, что было! Ее благодарность не будет знать границ. Кто знает, возможно, по возвращении в Англию она сможет сообщить мне что-то такое, чего я не знаю. И еще: покажи ей место, где я родилась – я уверена, она захочет увидеть его, а также Агиос Николаос.

Крепко целую тебя и Стефаноса. Передавай мои сердечные приветы вашим сыновьям.

Спасибо тебе за все.

С любовью,

София».

Дочитав письмо, Фотини аккуратно сложила его, убрала в конверт и посмотрела на Алексис, которая все то время, пока она читала, не сводила с нее любопытных глаз.

– София попросила рассказать тебе историю своего рода, – сообщила женщина. – Но эта история – не из тех, которые стоит рассказывать на сон грядущий. По воскресеньям и понедельникам таверна не работает, и я буду в твоем распоряжении, тем более что туристов сейчас немного. Не хотела бы ты пожить у нас пару дней? Мы будем очень рады.

Глаза Фотини поблескивали в темноте – не исключено, что это были слезы волнения.

Алексис почувствовала, что, оставшись в Плаке, потратит время с несоизмеримо большей пользой, чем если бы вернулась в Ханью и посетила с Эдом еще парочку археологических музеев. Какой смысл изучать останки древних цивилизаций, если ей подвернулась возможность вдохнуть жизнь в историю собственной семьи? Ни единой причины отказываться от предложения Фотини не было: достаточно послать Эду короткое сообщение, что она останется в Плаке на день-другой. И хотя Алексис понимала, что подобное неуважение обидит Эда, игра стоила свеч. В конце концов, что мешает ей делать то, что хочется?

На мгновение мир словно застыл, и даже темное, спокойное море, казалось, затаило дыхание. Высоко в чистом небе молча дожидалось ее решения самое яркое небесное созвездие – Орион, великан-охотник, который, согласно древнегреческим мифам, был вознесен на небеса богами.

Алексис подумала, что другого случая собрать воедино разрозненные кусочки мозаики, из которых состояло прошлое матери, может и не быть, – не исключено, что вскоре все это могло окончательно обратиться в прах. По существу, выбора у нее не было.

– Спасибо, – тихо ответила она, внезапно ощутив, как накатывает усталость. – Я с огромным удовольствием погощу у вас.

В эту ночь Алексис спала очень крепко. Когда они с Фотини наконец отправились спать, было уже начало второго, и все события этого бесконечного дня – долгая поездка в Плаку, прогулка по Спиналонге и термоядерная смесь пряной греческой кухни и «Метаксы», – слившись воедино, привели к тому, что девушка мгновенно погрузилась в глубокий сон.

Когда яркий солнечный свет наконец ворвался в щель между плотными дерюжными занавесками и упал на подушку Алексис, было уже около десяти часов утра. Луч солнца разбудил ее, и она невольно закрыла лицо простыней, которой укрывалась. За последние две недели она не впервые просыпалась по утрам на новом месте, и каждый раз ее охватывало легкое замешательство – чтобы прийти в себя и понять, где находится, девушке требовалось время. Чаще всего матрасы дешевых гостиниц, в которых они с Эдом останавливались, были либо продавлены в центре, либо впивались в бока пружинами, выпирающими из набивки. С таких постелей Алексис всегда поднималась утром с удовольствием, но сейчас она лежала совсем на другой кровати – более того, и комната была совсем другой. Круглый стол, накрытый кружевной скатертью, табурет с выгоревшим плетеным сиденьем, несколько акварелей в рамках на стенах, подсвечник, словно органными трубами, унизанный потоками воска, пучок ароматной лаванды на двери, стены, выкрашенные в нежно-голубой цвет в тон постельному белью, – все это заставило Алексис чувствовать себя здесь как дома или даже еще уютнее.

Девушка отдернула занавески, и ее глазам открылся просто-таки ослепительный вид на поблескивающее море и остров, который из-за мерцания и трепета уже горячего воздуха казался дальше, чем был на самом деле.

Когда Алексис уезжала из Ханьи, то не собиралась оставаться в Плаке. Она представляла себе короткую встречу с пожилой женщиной, знакомой матери по временам детства, и короткую экскурсию по деревушке с последующим возвращением к Эду. Поэтому она не взяла с собой ничего, кроме карты и камеры, и уж тем более не позаботилась захватить сменную одежду и зубную щетку. Впрочем, Фотини не бросила ее в беде, быстро найдя самое необходимое: старую рубашку Стефаноса, в которой можно было спать, и чистое, пусть и немного застиранное полотенце. Алексис увидела в ногах кровати цветастую блузку. Блузка была не в ее стиле, но после жары и пыли предыдущего дня она была рада любой возможности сменить одежду. Такое проявление почти материнской заботы девушка просто не могла оставить без внимания – и пусть бледно-розовые и светло-голубые тона не сочетались с ее одеждой цвета хаки, какое это имело значение? Она на скорую руку умылась холодной водой в крошечной раковине в углу комнаты и принялась внимательно рассматривать в зеркале свое загорелое лицо. Она была настолько взбудоражена, что чувствовала себя ребенком, который дошел до кульминации захватывающего рассказа. На этот день Фотини должна была стать ее Шахеризадой.