— Какой должок? — заинтересовался Ильмар.

— А вот послушай. В Хаапсалу дело было, за проливом. Батрачил я тогда у немецкого барона Фридриха Лорингера. Отто его сыном был. Гнус — не человек! Костлявый, как папаша, а дурак и того хуже. В каждом классе по нескольку лет сидел. Бороду брил, а все за партой. Шли мы как-то с дружком моим Оярандом, а навстречу Отто. Тротуар узкий, два человека не разойдутся, ежели по мощеному идти. Вот и стоят Отто и Ояранд нос к носу. Барон орет на всю улицу: "Я тебе покажу! Я научу тебя, скотина, немецких баронов уважать! Прочь с дороги!" Время тогда тревожное было, первая мировая война, кругом немцы бесчинствовали… Вот барон и задирал нос. Ояранд слушал, слушал, да и дал ему кулаком. С ног сбил. Барон завыл, схватил камень — и на него. Ну, думаю, пропал. А Ояранд не стал ждать, сам на Отто набросился. Скрутил немца, как собаку какую, и мордой в забор тычет, в кровь разбил. Тот ревет на всю улицу: "Спасите, папенька!"

Гляжу — Герта, дочь барона, откуда-то выскочила. Подбежала и ручку с. пером в спину Ояранду воткнула. Оттащил я ее — она и меня пером в глаз. След до сей поры виден, — рыбак показал Ильмару маленький белый шрам у самого глаза.

— Дядя Мадис, — не выдержал Ильмар. — А ты что же?

Рыбак улыбнулся:

— Только так… двинул разок, чтоб не брыкалась, и держу за руки. Ты послушай, что дальше было, страшно вспомнить. Схватили нас люди барона. Ояранда били так, что почернел весь, кровью затек. Встать не мог, так и увезли домой на возу. Мне от одного вида его нехорошо стало. Потом за меня принялись. Герта сама наблюдать пришла.

Как стегнет меня холуй — думал, надвое перешиб, а Герта впилась глазенками, трясется и кричит:

"Как бьешь, подлец! Почему он не плачет?"

А тот старается. Лютый был мужичишка, все перед господами на задних лапках ходил, на людей нашептывал. Прибили его потом свои же батраки. Полосовал меня, покуда не устал.

"Хватит с него, — говорит, — сдохнет — отвечать буду".

Герта — ко мне:

"Ну, батрак, проси прошения! — Нагнулась и в глаза заглядывает. Ну, я жду".

Плюнул я ей в лицо.

"Ничего, — говорю, — придет времячко — заплатишь, стерва этакая!"

Тот опять за плеть. Крепкий я был, а не выдержал.

Очнулся в больнице. Неделю, говорят, лежал. Здесь и услышал, что родители Ояранда на барона в суд подавали. — Рыбак с досадой махнул рукой. — Лучше не вспоминать! Не суд был, а стыд один. А за меня и заступиться было некому… А ты чего это надулся, парень?

— Это я так, — тихо прошептал Ильмар.

— Ну-ну, — одобряюще улыбнулся Мадис, — наговорил я тебе страхов разных.

— Дядя Мадис, а что потом с этой Гертой стало?

— Не знаю, сынок. Тридцать лет с тех пор прошло. Встретил после войны одну особу, лицом похожа, а вроде бы не она…

— А Ояранда ты не встречал потом?

— Видел, было дело. Он теперь большой человек. Рассказывал, что Герту ищут. Видишь ты, на фронте он при штабе служил, архивы немецкие разбирал, вот и нашел там, что Герта еще до войны на немцев работала.

Мадис вздохнул и, не желая дальше продолжать разговор на эту тему, стал расспрашивать мальчика о школьных делах, а потом вдруг спросил:

— Ты что ж это, парень, к учителю своему не сходишь? Ведь болен он.

— Учитель Уйбо? — Ильмар заволновался. Рыбак кивнул головой.

— Утром мельника Саара видел, — продолжал он, — говорит, простыл ваш учитель. Недавно кто-то из школы удрать хотел. Тот за ним на лыжах в погоню бросился. Пришел домой весь мокрый. После того, говорит, и заболел…

Простившись с Мадисом, Ильмар, несмотря на поздний час, со всех ног помчался в Мустамяэ.

"Скорее к учителю! Конечно, он из-за меня… Наверно, лежит сейчас в постели и думает, что я самый подлый трус, если побоялся ему обо всем рассказать… Ведь я даже прощения у него не попросил…"

Ильмар мчался, не разбирая дороги. Холод пробирался сквозь шерстяной свитер к самому сердцу. До перевала Ильмар бежал, не чувствуя усталости.

Под горой было тихо. Корабельные сосны медленно покачивали снежными кронами. В темноте холодно мерцали крупинки нетронутого снега.

Впереди, сквозь чашу деревьев, замелькали огни Мустамяэ.

Внезапно Ильмар остановился как вкопанный.

"Нет, — с отчаянием подумал он, — без Ури идти нельзя. Что же делать? Может, все-таки пойти? Нет! — снова остановил он себя. — Слово для того и дается, чтоб его держать".

После долгих колебаний Ильмар стал медленно поворачивать обратно.

Справа в белых снежных кустах вдруг быстро промелькнула фигура Ури. Низко пригибаясь, он бежал на лыжах со стороны оврага, где жил учитель Уйбо.

— Гей! Ури! Ури! — Ильмар бросился догонять его. — Удрал! Может, не он?

Запахло гарью. Где-то совсем близко забили в колокол.

Раздались крики.

Круто повернувшись, Ильмар помчался до опушки.

Впереди, за глубоким оврагом, горел дом.

Часть крыши была объята пламенем. Какие-то люди рубили горящий тростник и баграми сбрасывали его с крыши.

— Саар горит! — доносились испуганные крики женщин.

— Мельник Саар… — прошептал Ильмар. — Это же дом, где живет учитель!..

— Господи! Что делать? Ну что мне теперь делать?

Бледная, с прыгающими губами пожилая хозяйка зачем-то мнет в руках передник. Она стоит у порога комнаты, не решаясь ступить дальше. О чем она говорит?

От сильной головной боли Уйбо почти не слышит слов. Ватные, беззвучные, они, тупо стукаясь, не проникают в его сознание.

Собравшись с силами, Уйбо внимательно смотрит на женщину. Неожиданно для себя обратил внимание на янтарные бусы.

"Зачем они? — вдруг подумал он. Эту мысль сразу же перебивает другая: — Как глупо, что я именно сейчас думаю о них… Ведь она никогда не расставалась с ними".

Хозяйка, догадавшись, что учитель не слушает ее, смутилась еще больше. Она сбилась и неожиданно заговорила о своей недавно отравленной собаке.

— Собачка была, — жалостливо всхлипывала она, — все как есть понимала! Муж привез… щеночком… Какие деньги люди давали… На моих руках и застыла… глаза такие печальные… ну как человек… Страх какой, господи! — Женщина заплакала. — Отравили… не иначе как отравили. Я давно примечала, что кто-то бродит у дома… Думала, воры, да нет же, не было у нас такого в Мустамяэ. А теперь поняла. Взглянув на учителя, женщина решительно сказала: — Из-за вас ведь… К вам кто-то зло имеет. А мы — несчастные! — опять всхлипнула она. Стекло выбили, собаку отравили, а теперь и дом чуть не сожгли… Вы ученый человек, люди вас уважают, вас везде примут, а мы, если останемся без очага, куда же нам деться? Ни детей, ни родных…

— Успокойтесь! Успокойтесь! — взволнованно проговорил учитель. Я уйду… завтра же перееду. Дом вам отремонтируют, поверьте, а пока возьмите… — Уйбо торопливо достал из стола пачку денег. — Это все, что у меня есть. Прошу вас, возьмите, пожалуйста. Если мало, я достану еще. Берите, не беспокойтесь… — Он настойчиво совал деньги в руки хозяйки.

Женщина недоумевая смотрела на него. От денег она отказалась наотрез, но слова Уйбо, видно, успокоили ее. В грустных глазах засветилось смущение.

— Простите меня, вы знаете, я не хотела… Ну, куда же вам теперь… Я уговорю мужа, он добрый человек, очень добрый…

Оставшись один, Уйбо долго рассматривал плоский продолговатый предмет. Это была фляга. На брезентовом, пропахшем керосином чехле разбухшая чернильная надпись: "Вольдемар Таммеорг". Флягу нашли на месте пожара.

— "Таммеорг", — вслух прочел учитель. — Ильмар… Неужели он?

Уйбо отказывался верить своим глазам. Все существо его протестовало против этой мысли. Что могло толкнуть Ильмара на преступление теперь, когда, казалось, все позади?.. Нет, не он… похоже на провокацию…