– Вот это берите – не пожалеете. – Она показала бирюзовый сарафан с оголенными плечами. – А малышке ничего не хотите купить? – спросила она, кивая в сторону Эммы. – Я, может быть, подобрала бы ей что-нибудь из одежды самых маленьких размеров.

– Эмме всего лишь тринадцать лет. Она еще мала для взрослых нарядов, – ответила мама.

– Только тринадцать, бог ты мой! Я все забываю. Она выглядит намного старше. Тебе, наверно, очень тревожно сейчас, когда в Уинд-Гапе творится такое.

Мама обняла Эмму за плечи и поцеловала в макушку.

– Иногда думаю, я этого не переживу. Хочется запереть ее где-нибудь и не выпускать.

– Угу, в подвал, как Синяя Борода своих жен, – пробурчала Эмма.

– Нет, в башню, как Рапунцель, – сказала мама. – Ну, Камилла, покажи сестре, какой ты можешь быть красивой.

Она повела меня в примерочную, молча, с торжествующим видом. Пока она сидела рядом за шторой, я стояла в комнатке с зеркальными стенами, недоуменно просматривая наряды. Платья с короткими рукавами и без рукавов, сарафаны на бретельках… Очевидно, мама решила меня наказать. Я выбрала розовое платье с рукавами три четверти и, быстро сняв блузку и юбку, надела его. Вырез оказался глубже, чем я думала: во флуоресцентном свете ламп слова у меня на груди казались распухшими, как будто под кожей черви прорыли туннели. «Плач», «молоко», «обида», «кровь».

– Камилла, покажись.

– Ох, это не подходит.

– Дай посмотреть.

На бедре запылало «унижение».

– Лучше примерю другое. – Я порылась в остальных платьях. Все такие же открытые. Снова глянула на себя в зеркало. Страшное зрелище.

– Камилла, открой дверь.

– Что там у Камиллы? – звонким голосом спросила Эмма.

– Мне эти платья не годятся.

Боковую молнию заело. На голых руках ярко горели малиновые и багровые рубцы. Даже не глядя на себя в зеркало, я видела их отражение – все мое тело было как один сплошной ожог.

– Камилла! – резко крикнула мама.

– Почему она ничего нам не показывает?

– Камилла!

– Мама, ты же видела платья и сама знаешь, почему они не подходят, – упорствовала я.

– Дай посмотреть.

– Мама, а мне можно померить? – вкрадчиво попросила Эмма.

– Камилла…

– Ладно, смотрите. – Я распахнула дверь.

Мама, чье лицо было на уровне моей шеи, поморщилась.

– О господи.

Я чувствовала на себе ее дыхание.

Она протянула забинтованную руку, будто хотела коснуться моей груди, потом уронила ее. Эмма за ее спиной скулила, как щенок.

– Посмотри, что ты с собой наделала, – сказала Адора. – Ты только посмотри!

– Я вижу.

– Ну и как, нравится? Надеюсь, ты можешь себя терпеть.

Она закрыла дверь, и я начала срывать с себя платье, но оно не расстегивалось. Тогда я стала яростно дергать ткань, пока зубцы молнии не раздвинулись и мне не удалось стянуть платье вниз. Наконец я вылезла из него, крутя бедрами, на которых от войны с застежкой остались розовые царапины. Потом я скомкала платье, заткнула им себе рот и закричала.

В зале слышался мамин ровный голос. Когда я вышла, продавщица заворачивала кружевную блузку с длинными рукавами и высоким воротником и юбку длиной до лодыжек. Эмма, глаза которой покраснели, поглядывала на меня оторопевшим взглядом, потом вы шла, чтобы ждать нас у машины.

Когда мы приехали домой, я понуро поплелась за Адорой в прихожую, где в делано-небрежной позе стоял Алан, засунув руки в карманы льняных брюк. Она торопливо пробежала мимо него к лестнице.

– Как ваша поездка? – крикнул он ей вслед.

– Ужасно, – жалобным голосом отозвалась она.

На втором этаже хлопнула дверь. Алан хмуро посмотрел на меня и пошел наверх утешать маму. Эммы не было, уже куда-то убежала.

В кухне я попыталась открыть ящик со столовыми приборами. Хотела взглянуть на ножи, которыми когда-то резалась. Я не собиралась делать это сейчас, хотелось только прикоснуться к лезвию. Я уже по чти почувствовала, как нож медленно прижимается к подушечкам пальцев, почти ощутила, как кожа перед порезом слегка натягивается под его острием.

Ящик открылся на пару сантиметров и застрял. Мама повесила на него замок. Я отчаянно продолжала дергать. Лезвия в ящике мягко клацали, наскальзывая друг на друга, как беспокойные серебряные рыбки. Меня бросило в жар. Я уже собиралась звонить Карри, как в дверь деликатно позвонили.

Выглянув в окно, увидела Мередит Уилер и Джона Кина, стоящих перед дверью.

Мне стало так стыдно, словно меня застали за мастурбацией.

Прикусив губу, открыла дверь. Мередит вошла и, озираясь по сторонам, принялась ахать, как все красиво, источая терпкий запах духов, которые больше подошли бы светской даме средних лет, чем юной девушке в бело-зеленом костюме чирлидера. Она перехватила мой взгляд.

– Знаю, знаю. Да, учеба закончилась. Кстати, я так одета в последний раз. У нас было собрание с младшими девочками. Передаем эстафету, так сказать. Вы ведь тоже были чирлидером?

– Да, хотя в это уже верится с трудом.

Я выступала не лучше других, но в короткой юбочке смотрелась хорошо. В то время я еще не начала резать кожу на ногах, ограничивалась торсом.

– Почему же, верю. Вы были самой красивой девушкой во всем городе. Знаете Дэна Уилера? Это мой двоюродный брат. Когда он учился на первом курсе, вы были на последнем. Он тогда все время о вас говорил – какая вы красивая, умная. И добрая. Он бы меня убил, если бы знал, что я вам это рассказала. Сейчас он живет в Спрингфилде. Не женат.

Таким слащавым тоном разговаривают девушки, с которыми мне всегда некомфортно. Безудержно болтливые и излишне откровенные, они вам расскажут о себе то, что положено знать только близким друзьям, при этом считая себя контактными и коммуникабельными.

– Это Джон, – сказала она, словно удивляясь тому, что он стоит рядом с ней.

Я впервые видела его так близко. Он был по-настоящему красив, почти по-женски, высокий и стройный, с пухлыми до неприличия губами и пронзительно-голубыми глазами. Он заправил за ухо прядь густых черных волос и улыбнулся, глядя на свою руку, которую протягивал мне, словно это была его любимая дрессированная собачка, исполняющая новый номер.

– Ну что, где будем разговаривать? – спросила Мередит.

Я боролась с соблазном спровадить девушку, сомневаясь в ее способности молчать, но чувствовала, что ему не хочется оставаться одному, и решила его не смущать.

– Ребята, располагайтесь в гостиной, – ответила я. – Пойду налью сладкого чая.

Но сначала я побежала к себе в комнату, вставила в диктофон чистую кассету и, проходя мимо маминой спальни, прижала ухо к двери. Там было тихо, только вентилятор жужжал. Может, она спит? Тогда Алан, наверное, лежит рядом с ней в обнимку или сидит на стуле перед ее туалетным столиком и просто смотрит? Уже прошло столько лет, а личная жизнь Адоры и ее мужа оставалась для меня полной загадкой. Проходя мимо комнаты Эммы, я увидела, что она сидит в кресле-качалке, как примерный ребенок, и читает книгу под названием «Греческие богини». Пока я здесь, она уже играла в Жанну д’Арк, а также вживалась в роль жены Синей Бороды и принцессы Дианы, и все это мученицы, догадалась я. Среди богинь она найдет еще более нездоровые образцы для подражания. Решила ей не мешать.

Я пошла на кухню и налила чай. Потом, отсчитав десять секунд, прижала ладонь к зубьям вилки. Это меня успокоило.

Когда я вошла в гостиную, Мередит сидела у Джона на коленях и целовала его в шею. Я с шумом поставила поднос на стол, но мое присутствие ее не смутило. Джон посмотрел на меня и деликатно вывернулся из-под нее.

– Какой ты сегодня скучный, – сказала она с недовольной гримасой.

– Ну что же, Джон, я очень рада, что вы согласились со мной побеседовать, – начала я. – Ваша мама говорить со мной не захотела.

– Да. Она почти ни с кем не хочет разговаривать, особенно с журналистами… Она очень скрытная.

– А вы можете говорить об этом без ее согласия? – спросила я. – Вам ведь восемнадцать исполнилось?