– А знаете, вы могли бы быть моделью! – вдруг сказала она.

– Сомневаюсь, – отрезала я. Всякий раз, когда мне говорили, что я красива, я вспоминала о том безобразии, что скрывалось у меня под одеждой.

– Да, могли. В детстве я мечтала быть такой же, как вы. И потом о вас не забывала. Ну, наши мамы ведь дружат, общаются, поэтому я знала, что вы уехали в Чикаго, и воображала, что вы живете в большом особняке, с детками и мужем – крутым чуваком, допустим банкиром. Как вы все утром на кухне пьете апельсиновый сок, а потом он садится в «ягуар» и едет на работу. Но теперь догадываюсь, что я все представляла себе неправильно.

– Да, неправильно. Впрочем, звучит неплохо. – Я откусила еще кусочек пирожного. – Так расскажите мне о девочках.

– Эх, что вы все только о работе? Вы и раньше были такой – не слишком-то дружелюбной. Я знаю о вашей сестре. Что у вас была сестра и она умерла.

– Мередит, поговорим об этом потом. Я не против. Но после того, как закончим интервью. Доделаем дело, а там уже можно будет расслабиться и поболтать. – Я не собиралась задерживаться более чем на минуту после того, как она мне все расскажет.

– Хорошо… Значит, так. Я вот думаю, почему… зубы… – Она изобразила руками, как их выдергивают.

– Почему?

– Поверить не могу, что все отказываются это признавать, – сказала она.

Мередит обвела взглядом комнату.

– Я вам этого не говорила, ладно? – продолжила она. – Обе девочки, Энн и Натали, кусались.

– То есть как это – кусались?

– Как маленькие вампиры. Они были очень норовистыми. Вели себя как мальчишки. Только они не били, а кусались. Посмотрите.

Она вытянула ладонь. Под большим пальцем отчетливо виднелись три шрама, белых и блестящих на свету.

– Это мне досталось от Натали. И еще вот это. – Она откинула волосы и показала ухо, у которого не было половины мочки. – Она укусила мне руку, когда я красила ей ногти. Сказала, что ей не нравится, но я еще не закончила и попросила ее немножко потерпеть. Она хотела выдернуть руку, а я ее придержала, и тогда она впилась в меня зубами.

– А что с ухом?

– Я осталась у них однажды на ночь, когда у меня не заводилась машина. Я спала в гостевой комнате, и вдруг – кровь по всему одеялу, ухо горит как в огне, и мне хочется убежать от боли, да разве от нее сбежишь. И Натали кричала как на пожаре. Ее вопль был еще страшнее, чем укус. Господин Кин заломил ей руки. У девочки были серьезные проблемы. Мы искали мою мочку, чтобы ее пришили на место, если возможно, но она исчезла. Наверное, Натали ее проглотила. – Мередит рассмеялась, но ее смех был больше похож на кашель. – Мне, в общем-то, жаль ее.

Ложь.

– Энн была не лучше?

– Еще хуже. В Уинд-Гапе немало людей, у которых остались следы от ее зубов. Кстати, они есть и у вашей мамы.

– Что? – Мои ладони покрылись испариной, а в затылке похолодело.

– Ваша мама давала ей урок, и Энн что-то не понимала. Вдруг на нее нашло. Она выдрала у вашей мамы клок волос, а потом вцепилась зубами ей в запястье. Крепко. Думаю, у нее остались швы.

В моем воображении замелькали картинки: тонкая мамина рука в детских зубах; Энн, которая по-собачьи трясет головой; пятно крови, расплывающееся на мамином рукаве; губы девочки в крови. Крик – и рука на свободе.

Рваный след, внутри которого кружок гладкой, нетронутой кожи.

Я стояла в своей комнате перед телефоном. Мамы не видно, не слышно. С первого этажа доносился голос Алана. Он отчитывал Гейлу за то, что она неправильно нарезала мясо.

– Вроде бы мелочи, но учти такую вещь: именно от таких мелочей зависит, что у тебя получится – хороший обед или блин комом.

Гейла что-то промычала в знак согласия. Даже «ага» и «угу» она произносила с провинциальным акцентом.

Я позвонила Ричарду на мобильный – такой телефон в Уинд-Гапе редкость. Впрочем, что уж мне язвить: сама из Чикаго, а сотового нет. Просто мне никогда не хочется быть настолько досягаемой.

– Следователь Уиллис.

В трубке было слышно, как кого-то вызывают по громкоговорителю.

– Ты занят, следователь? – Я покраснела, чувствуя, что игривый тон, как и флирт на рабочем месте, – это глупость.

– Привет, – сдержанно ответил он. – Я сейчас заканчиваю кое-какие дела. Перезвоню попозже, хорошо?

– Конечно, перезвони на номер…

– У меня твой номер определился.

– Да неужели?

– Честное слово.

Ричард перезвонил через двадцать минут.

– Извини, я был в больнице в Вудберри, вместе с Викери.

– Напали на след?

– Возможно.

– Дашь комментарий?

– Прошлой ночью я отлично провел время.

За последние несколько минут я раз двадцать написала у себя на ноге: «Ричард – коп – Ричард – коп», теперь заставила себя остановиться: безудержно хотелось обвести эти слова каким-нибудь острым предметом.

– Я тоже. Послушай, мне надо срочно кое о чем тебя спросить – только чтобы ты ответил. Конфиденциально. И еще нужен комментарий для следующей статьи.

– Хорошо, Камилла, постараюсь тебе помочь. Что ты хочешь спросить?

– Давай встретимся в том паршивом баре, где мы с тобой сидели в первый раз? Для этого нужна личная встреча. К тому же мне просто необходимо выбраться из дома, а еще – да, признаюсь честно: выпить хочу.

В баре «Сенсорс» я сначала встретила своих бывших одноклассников – трех хороших ребят. Один из них когда-то прославился, получив на ярмарке штата наградной значок за то, что вырастил самую толстую свинью, отвратительно жирную свиноматку, из которой сочилось молоко. Вполне стереотипный провинциал – наверняка понравился бы Ричарду. Мы мило пообщались; они оплатили мне две первые порции виски и показали фотографии своих детей, которых на всех было восемь. Другой, Джейсон Тернбоу, остался таким же светлоголовым и круглолицым, как в детстве. Пока мы говорили, этот розовощекий малый с круглыми голубыми глазами, высунув кончик языка, то и дело пялился на мою грудь. Перестал лишь тогда, когда я достала диктофон и задала вопрос об убийствах. Теперь его вниманием всецело завладели крутящиеся колесики диктофона. Люди всегда входили в раж при виде своих имен в прессе. А как же, это ведь доказательство их существования. Я представляла, как из пачки газет вылетают духи и начинают лихорадочно спорить, показывая друг другу свои имена на страницах: «Смотри, вот я! Я же говорил тебе, что я живу! Говорил же – существую!»

– Кто бы мог подумать, когда мы учились в школе, что однажды будем тут сидеть и говорить об убийствах, произошедших в Уинд-Гапе! – восхитился Томми Ринджер, ныне темноволосый дяденька с бородой.

– С ума сойти! А я вот, например, и знать тогда не мог, что буду работать в супермаркете, – сказал Рон Леард, добродушный малый с мышиным лицом и по-медвежьи басистым голосом.

Все трое засветились от неуместной гражданской гордости. В Уинд-Гапе совершено чудовищное злодеяние, а они этому как будто рады. Можно дальше работать в супермаркете, аптеке, инкубаторе. А когда они умрут, эти события будут значиться в списке их свершений – наряду с женитьбой и рождением детей. Вернее, это то, что просто с ними случилось. А еще точнее – то, что случилось в их городе. Я не могла полностью согласиться с мнением Мередит. Некоторым людям хотелось, чтобы убийцей был уроженец Уинд-Гапа. Какой-нибудь парень, с которым они когда-то вместе ходили на рыбалку, были в одной дружине бойскаутов. Так интереснее.

Вошел Ричард, распахнув дверь, которая была легкой, хотя на вид казалась массивной. Каждый посетитель толкал ее слишком сильно, поэтому она то и дело ударялась о стену, словно расставляя в разговоре точки, когда ей заблагорассудится.

Ричард направился ко мне, перекидывая куртку через плечо, и трое мужчин охнули.

– Так вот это кто…

– Я фигею, парень.

– Алкоголь разрушает клетки мозга. Побереги их для дела, старина. Они тебе нужны.