Цветков обернулся. Обернулся он в первый раз за все время пребывания на косе и сразу увидел очень многое: увидел кручу, с которой прыгал, — пожалуй, слишком удачный был прыжок для такой высоты; увидел слева от кручи уходящую в поселок дорогу — гусеничный тракт, который оттуда, с высокого берега, не просматривался; увидел справа от дороги три тысячелитровые емкости с облупившейся белой краской на помятых боках и с крупной надписью на каждой: «НЕ КУРИТЬ!», и там же — несколько десятков обычных двухсотлитровых бочек: склад ГСМ.
Ледзинской нигде видно не было.
— Вы шлюпку свою там, за плёсом, оставили? — чувствуя, что на вопрос толстячка милиционер отвечать не собирается, спросил второй городской, высокий парень лет двадцати пяти в противоэнцефалитном костюме защитного цвета. — Или у вас катер?
— Мы вертолетом, — ответил лейтенант, не вдаваясь в подробности.
— А, — коротко и очень вежливо сказал парень, желая показать, что ответом удовлетворен вполне и считает вопрос исчерпанным.
Может, лицензия у них есть? Участковый внимательно посмотрел на парня. Нет. Нету у них лицензии. Мясо почти все бросили. И Пятаков с ними недаром.
Лейтенант чувствовал, что есть какая-то связь между хулиганством Пятакова, заявлением Береженцева и этими двумя, разящими, как и Пятаков, перегаром; держались они, правда, достаточно трезво. Не укладывалось в эту связь только то, что поселок оказался оставленным сплавщиками.
Скажи сейчас участковый что-нибудь ободряющее, даже просто нейтральное, не относящееся к лосю, и все разрешится самым прекрасным образом. Они спокойно переночуют в поселке, а утром выедут все вместе на шлюпке и через два дня будут в Ёгане. Самый удобный выход и, главное, безопасный. Можно даже окончательно упрочить свое положение, сказать, например: «Ну что, мяска отрежем на варево?» Городские только того и ждут. Ждут, не зная, в каком положении оказались милиционеры. Знай они еще и это — первыми бы заговорили. Пока же они выжидали, ибо если милиционер подносит руку к козырьку, это еще далеко не означает, что тем самым автоматически устраняются всякие неприятные вопросы.
Цветков был перед тяжелым выбором. Или договориться с тремя (вернее, даже только с двумя городскими) «по-хорошему», закрыть глаза на лося, — тогда вопрос о том, чтобы без препятствий и приключений попасть в Ёган, практически решен. Или спросить насчет лицензии, которой, конечно, нет, — тогда все значительно усложняется. Сложность не в том, что не захотят взять в шлюпку (лейтенант об этом и спрашивать не станет), а в том, что тогда пятеро разделятся на две враждебные группы. Между тем ночью может пойти шуга, шлюпка перегружена, Итья-Ах коварен. Путь опасный и без того, а если еще две группы — он опасен вдвойне и втройне. Сложность состояла и в том, что вопрос о лосе нужно решать немедленно. Если вначале договориться «по-хорошему», а затем, прибыв в город, начать дознание, то какой же он будет после этого начальник милиции на своих сорока с лишним тысячах квадратных километров? Да и противно было натуре Цветкова выкручиваться перед кем бы то ни было.
— А вертолет у вас где, там стоит? — указал толстячок в сторону площадки, подумав, не предложить ли мяса и вертолетчикам, чтоб уж окончательно все уладить. Он уже решил про себя, что младший лейтенант, раз молчит так долго, к опросу не приступает, то ждет только благоприятного момента, чтобы урвать кусок да и отпустить всех троих восвояси. А что он, лейтенант, из другого теста? Тоже, небось, жена, детишки, все есть хотят. И момент сейчас самый благоприятный: женщина-офицер ушла, и младший лейтенант может потом сказать ей, что проверял — есть лицензия. Да и что женщины, хотя бы и милиционеры, в этих делах понимают? Тут дело сугубо мужское: охота!.. — Ну, там, на площадке, — пояснил толстячок, решив, что милиционер (наверняка тугодум) не понял вопроса.
— Нет, — помедлив, ответил лейтенант.
— Господи, ну на обратном пути захватит, как вы не понимаете! — сказал парень в энцефалитке, глядя на толстячка с легкой укоризной: дескать, задаешь серьезному человеку всякие малосерьезные вопросы. — А вы, видно, давно прилетели, — обратился он с вежливой улыбкой к лейтенанту. — Мы вертолета не слышали, как он садился…
— Да, — ответил Цветков.
Парень, конечно, хотел выяснить, что делает на сплавучастке милиция. Можно было бы сейчас добавить: «Вас поджидаем!» — и не оставить браконьерам никакой надежды. Уж если милицию прислали на перехват, дело кончено. Нужно сдаваться со всеми потрохами и вести себя тихо. Но Цветков этим не воспользовался.
— А я вас узнал! — обрадовался вдруг парень в энцефалитке. — Я вас видел, когда вы новую присягу принимали! Я как раз тогда со своими воспитанниками к Дому Советов поздравлять вас приходил!
— Вы где работаете? — спросил Цветков.
— Мастером производственного обучения в СПТУ! Сельский рабочий класс куем! Вот я тогда со своей группой и приходил, когда вы присягу принимали! Сразу вас узнал! — растроганно, будто встретил старого друга, с которым не один пуд соли съел, сказал парень в энцефалитке.
— Ладно, — сухо сказал Цветков, решив, что пора, наконец, спросить о лосе, о том, кому принадлежит шлюпка, есть ли охотничьи билеты и разрешение на «Белку», то есть поступить так, как предписывает служебный долг и та самая присяга, о которой напомнил браконьер.
Но спросить не успел. Толстячок, глядя за спину лейтенанта, сказал:
— А вот и-и…
Цветков обернулся. По гусеничному тракту со стороны поселка шла Ледзинская. Но она не просто шла, вернее, почти бежала, поддевая песок резиновыми сапожками; она тащила оба портфеля и пальто участкового, ее джерси было на ней. Ей не хотелось задерживать троих со шлюпкой, вот почему она так спешила. Ледзинская была готова ехать и в ночь.
28
«Хомяков».
«Ну как, Сережа?»
«От Громова пока ничего, Владимир Федорович…»
«А сплавконтора, аэропорт?»
«Трясу».
«Вот-вот, правильно. Тряси. За такие штуки следует потрясти. И не бойся, пожестче, я тебя всегда защищу в таком случае. Тут, кстати, и жалоба на тебя поступила».
«Пистолетом бью по голове во время допросов?»
«Ну, не то чтобы пистолетом, но…»
«Кто написал? Карелина?»
«А что, в ее личной жизни шибко копался?.. Нет, не она. Читашвили».
«Ничего удивительного. Он и тут выступал. Из-за каких-то, говорит, несчастных хулиганов вертолет забрали, двух офицеров милиции погубили, а теперь еще аэропорт таскают… А как эта жалоба к вам попала?»
«Вообще-то она Крапивникову, конечно, поступила, но он сам в отношении тебя никаких мер принять не решился, пришел посоветоваться… Да, Сергей, ты бы хоть занял там работой нашего шофера. Надоел хуже горькой редьки. Каждый день таскается о здоровье справляться. Лена его вообще уже видеть не может… В отличие от тебя…»
«Да он и так вроде работает. Даже больше, чем раньше».
«То есть?»
«Раньше он только вас без гримасы возил. А тут и меня, и Крапивникова, секретаршу даже с разноской в милицию стал возить…»
«Серьезно? Что это с ним?»
«Ну, насчет Крапивникова понятно. Крапивников его на охоту отпускал на десять дней…»
«На охоту?»
«Да. С кем-то он там договаривался, у кого шлюпка есть с мотором…»
«У Шалагина разве шлюпка есть?»
«Нет, я говорю, у кого-то там шлюпка есть, так Шалагин с ним договаривался поехать… С каким-то преподавателем из СПТУ, что ли…»
«Что-то он мне ничего об охоте не говорил…»
«Вот после этой охоты его как подменили, Владимир Федорович. Видно, правда, природа облагораживает…»
«Да теперь, наверное, просто отрабатывает, раз вы его отпустили… Ну, а как там Крапивников вообще? Ладите с ним?»
«В общем-то… да, ладим…»
«Что так неуверенно?»
«Да, собственно говоря, я его почти не вижу. Он теперь на черной «Волге» по городу раскатывает, связь с народом поддерживает…»
29
Ледзинская остановилась шагах в двадцати от шлюпки, удивленная поведением участкового инспектора и тех троих: никто не сделал даже попытки двинуться ей навстречу — помочь донести портфели, хотя все смотрели в ее сторону и видели, как ей тяжело. Она опустила портфели на песок, положила сверху пальто Цветкова, привычным жестом поправила волосы и тут только, вглядевшись внимательно, поняла, что нечто громоздкое на носу шлюпки, показавшееся ей вначале просто красивой декоративной корягой, это огромная лосиная голова с рогами.
