Рядом, скорчившись в три погибели, спал Пятаков.

Толстячок изредка вскидывал голову и устремлял бессмысленный взор на лейтенанта, потом, пробормотав что-то, снова склонялся и продолжал дремать.

Парень в энцефалитке временами оборачивался, пробуя смотреть по ходу движения, но выдерживал лишь несколько секунд, после чего удивленно взирал на Цветкова, думая, видно, о том, что сам бы он не выдержал стольких часов сидения лицом к ветру. Обычная логика пассажира, рассудил участковый, поймав удивленный взгляд парня. А сиди он на моем месте — точно так же прибавлял бы газу и не удивлялся.

Лейтенант, по своей привычке думать обо всех людях лучше, чем они есть, ошибался. Парень смотрел только на Ледзинскую, на которой был его полушубок, добытый с таким трудом из багажника, и вид у него был не удивленный, а сердитый. Сердился на себя: легкомысленно предложил полушубок женщине — выискался рыцарь!.. Случилось это, когда они, задержав общими усилиями толстячка, устраивались в шлюпке. Ледзинская была еще на берегу, участковый возился с мотором, и парень, улучив момент, открыл багажник и достал полушубок. Там был еще один — толстячка, но этим он получше прикрыл целлофановые мешки со шкурками. И настроение было тогда такое приподнятое, что, не задумываясь, предложил полушубок женщине.

Теперь он жалел об этом. В конце концов, не его дело, что женщина-лейтенант забралась в такую глушь. Пусть бы как хотела и выкручивалась теперь на ветру. И уж полушубок ни в коем случае не зачтется, когда приедут в город и станут разбираться с пушниной. Когда рядились с Шалагиным, тот требовал две трети, ссылаясь на то, что ему принадлежат идея и спирт, а шлюпка и мотор, которые принадлежат парню, — дело десятое. Шлюпок в городе сотни, заявлял толстячок, и любой предложит свою за одного только соболя, не говоря уже о прочем, тем более, что ведь и шлюпка никуда не денется — останется у того же владельца. Теперь же, в милиции, толстячок наверняка скажет, что лично ему принадлежат две бракованные ондатры, все остальное — мастеру производственного обучения СПТУ, воспитателю будущего сельского рабочего класса!.. Лично он, Шалагин, когда ехал, вообще ни о каких мехах не промышлял, собирался лишь поохотиться на боровую дичь. И не докажешь даже, что спирт принадлежит толстячку. Брали его в Ёгане. «Ты помоложе, — сказал Шалагин, — сбегай в магазин…» и протянул пачку червонцев. Продавщица, конечно, покажет, что покупал высокий парень, одетый, как геолог, а на деньгах ведь не написано, чьи они.

Наобещал, заманил, сволочь, — парень зло покосился на толстячка, — влипли, да еще и удрать вздумал на чужой шлюпке! Трепался: я! я!.. С прокурором, как вот с тобой!.. Ни один не посмеет, сам начальник милиции побоится!.. А на поверку: первого милиционера встретили — и все. Приехали.

Нет, решил парень в энцефалитке. Черта с два. Если уж потащат в милицию, все нужно рассказывать. Главное — охотников помочь найти, всех до единого. В охотниках теперь все спасение: уж они-то скажут, кто торговался, совал в руки спирт и вообще был главный в этом деле. Не отвертеться толстячку, пусть хоть пять прокуроров его спасают. Закон есть закон. Может, и насчет денег, на которые спирт покупали, удастся доказать. Он до сих пор из долгов не выберется — перед самым Днем рыбака шлюпку с мотором купил, полторы тысячи угрохал, и сейчас, перед самой поездкой, в долг брал полета рублей. Может, и дознается милиция, чьи деньги и чья идея. Должна разобраться, на то она и милиция!..

Парень поднял голову и посмотрел на Цветкова с надеждой и чуть ли не с симпатией. Собственно говоря, злобы на милиционеров у него не было: те ведь делают свое дело. Ведь не могло же такого быть, чтобы младший лейтенант закрыл на все глаза и вступил в дележку пушнины? Не могло? Нет. Ну, так о чем разговор? Не получилось — не выкрутились.

Не получилось… Впрочем, о пушнине милиция ничего еще не знает. А лося убил толстячок. Может, еще удастся выкрутиться? Он, гад, ведь и лося застрелил из чужого ружья.

Он окончательно замерз в своей энцефалитке, обернулся и, не глядя на Ледзинскую, потянул за полу палатку. Палатка развернулась и мясо вывалилось на промазученную решетку, выстилавшую днище. Накинул палатку на плечи, нечаянно подтолкнув при этом толстяка, который сразу проснулся, проморгался и без дальних слов потянул палатку на себя. От такой наглости парень чуть не задохнулся. Черта с два!.. Дернул в свою сторону — шлюпка резко накренилась, и в ту же секунду сидящий на управлении милиционер больно пнул по сапогу и без шутки пригрозил кулаком. Парень подумал — и уступил половину палатки, решив на всякий случай не собачиться. Может, и толстячок еще пригодится, кто его знает. На этих милиционерах свет клином не сошелся. И кулак, по правде говоря, у этого рыжеватого младшего лейтенанта приличный. Причем тут, на Итья-Ахе, он, пожалуй, не станет долго размышлять о законности.

Палатки вполне хватило на двоих.

Лейтенант продолжал гнать шлюпку вперед почти на предельной скорости, и парень в энцефалитке подумал, что гонщик из милиционера — дай бог. Это надо уметь — так гнать по Итья-Аху.

Теперь, по расчетам участкового, до избы Ивана Хорога оставалось не более двадцати пяти плёсов. По времени это составляло часа полтора.

Шлюпка вышла на длинный прогон. Цветков прибавил газу, и в это время густо, как ночью в поселке, повалил снег. Лейтенант, мгновенно потеряв видимость, сбросил газ. Мотор от резкой смены режима работы чихнул дважды и заглох. В непривычной тишине слышался только шум в ушах и глухой плеск воды о борт, но и он вскоре смолк, и шлюпка, потеряв инерционную скорость, развернулась кормой вперед и медленно поплыла вниз по течению. Единственное, что утешало, — плыла она в нужном направлении.

Высокий с обеих сторон лес надежно защищал русло от ветра; снег, мельтеша где-то вверху, на Итья-Ах опускался почти отвесно; сквозь густую его пелену, не рассеиваемую ни на мгновение, едва проглядывали берега, и Цветков, держа двигатель на самых малых оборотах, старался не упустить из виду темных очертаний и не налететь на плавник.

Четверо, сидевшие попарно на беседках, уже не дремали, но и не переговаривались между собой, опасаясь помешать лейтенанту: сбить его с толку или отвлечь.

Молчал парень в энцефалитке, знавший лучше других, как опасно идти так долго на малых оборотах: перегреется и сгорит бобина. Он с уважением думал о милиционере, который чувствует чужой мотор, как самого себя, и не дает ему захлебнуться. Впрочем, и Цветков в этот момент думал о парне с уважением: неизвестно, каким мастером производственного обучения был тот, съел ли собаку на двигателях внутреннего сгорания, хорошо ли обучал ребят в СПТУ, — собственный его мотор пока не подводил: работал четко, как часы, заводился с первого раза, как вертолет, а дроссель реагировал на малейшее движение рукоятки.

Молчал толстячок, не раз порывавшийся криком предупредить лейтенанта, что идут прямым курсом на плавник, но успевавший каждый раз вовремя подумать, что милиционер, сидящий на управлении, видит лучше — имеет больший обзор, и кричать — лишний раз мотать младшему лейтенанту и без того натянутые нервы.

Все четверо, полуобернувшись, вглядывались вперед, в густую пелену снега, и каждый, кто терял из виду смутные очертания берегов, благодарил в душе лейтенанта, что тот их видит и не дает шлюпке налететь на мыс или на плавник. Скорость, даже самая маленькая для двадцатипятисильного мотора, была все же достаточной, чтобы, неудачно наткнувшись на торчащее из воды бревно, шлюпка опрокинулась. И око, бревно, словно в подтверждение, протащилось вдруг мимо, едва не зацепив левый борт, так что все вздрогнули, а толстячок отпрянул назад и убрал с борта локоть; и поскольку шлюпка за мгновение до этого рыскнула вправо, четверо, враз выдохнув, снова подумали об участковом инспекторе и о том, что он бревно заметил загодя и успел обойти, а они увидели только тогда, когда оно, нелепо высовываясь одним концом из воды, прошло мимо.