Генри спрятал чек в карман вместе со значком:

— Пойдем.

Всю дорогу домой — а путь был неблизкий — Кейко молча смотрела перед собой. Радость ее лопнула как воздушный шарик. Генри нес пластинку и как мог старался успокоить Кейко:

— Сюрприз чудесный, спасибо! Лучшего подарка я в жизни не получал!

— А у меня никакой радости, одна злость, — призналась Кейко. — Я здесь родилась. Даже по-японски ни слова не знаю, но всюду, куда бы я ни пошла… меня ненавидят.

Генри нашел в себе силы улыбнуться, помахал пластинкой у Кейко перед носом и протянул ей пакет. Кейко, глянув на пластинку, улыбнулась.

— Спасибо, — сказала она.

Всю дорогу Кейко не спускала с пластинки глаз.

— Когда меня дразнят в школе, я уже не обижаюсь. Папа говорит, они маленькие, глупые и всегда найдут кого дразнить — мальчишку-слабака или девчонку-коротышку. А уж китайцы и японцы — удобная мишень для насмешек. Но здесь, далеко от дома, взрослые…

— От взрослых такого не ожидаешь, — согласился Генри, зная по опыту, что взрослые, бывает, ведут себя хуже детей. Намного хуже.

«Зато у нас есть пластинка, это главное», — думал Генри. В память о месте, где людям неважно, как ты выглядишь и откуда родом. Когда звучит музыка, никто не спросит, как твоя фамилия — Эбернети или Анжу, Кун или Кобаяси. И пластинка — тому доказательство.

По дороге Генри и Кейко заспорили, кому забирать пластинку.

— Я же тебе подарила. Ну и пусть слушать не на чем, все равно забирай. Когда-нибудь сможешь послушать… — уговаривала Кейко.

А Генри не соглашался: у нее дома проигрыватель, на нем можно слушать виниловые пластинки.

— Вдобавок, — продолжал Генри, — моя мама всегда дома. Вдруг она будет против, ведь папа не любит современную музыку.

В конце концов Кейко сдалась. Во-первых, ее родители любили джаз, а во-вторых, дальше спорить было нельзя, они уже почти пришли.

Они быстро шагали вдоль набережной, под ногами хрустели ракушки. Морские птицы бросали с высоты моллюсков, раковины разбивались о тротуар, и птицы выедали сочную, упругую мякоть. Генри тошнило от вида расклеванных моллюсков. Он ступал по грязному тротуару с опаской, больше ничего кругом не замечая, и даже не обратил внимания на колонну солдат возле паромной пристани.

На подходе к причалу пришлось остановиться — все было запружено машинами, на тротуаре толпился народ. Люди смотрели вокруг, кто весело, кто с любопытством. Генри не понимал, в чем дело.

— Может, парад? Хорошо бы. Люблю парады. Прошлогодний морской парад [11]был даже лучше, чем китайский Новый год на Мэйн-стрит.

— Какое сегодня число?

Кейко, отдав Генри пластинку, достала из школьной сумки альбом. И, усевшись на бордюр, принялась рисовать. Строй солдат в форме, на плечах винтовки со штыками. Все бравые, ладные, молодцеватые. Пришвартованный паром «Кехолокен» едва заметно покачивался на темно-зеленых волнах холодного залива Пьюджет-Саунд.

Генри задумался.

— Тридцатое марта — вроде не праздник?

— Откуда солдаты? Это ведь паром с острова Бэйнбридж? — Кейко в задумчивости постукивала карандашом по щеке.

Генри кивнул. Глянул на рисунок Кейко — и чуть не вскрикнул. Здорово она все-таки рисует! Не то слово — настоящий талант!

Тут раздался гудок.

— Начинается, — сказал Генри. Он оглянулся: вдоль улиц выстроились люди, застыли, будто разом сломались все светофоры и не перейти дорогу.

Еще гудок — и с парома потянулась длинная вереница. Мерно застучали по металлу площадки кожаные подошвы. Разношерстная колонна двинулась через улицу к югу — Генри не знал куда. Видимо, в сторону китайского квартала или Нихонмати.

Люди шли и шли. Матери вели за руку детей. Старики ковыляли туда же, куда и все. Подростки забегали вперед, но, увидев солдат, замедляли шаг. Все были с чемоданами, в плащах и шляпах. И тут Генри понял то, о чем уже знала Кейко. По обрывкам фраз догадался: японцы. Видимо, остров Бэйн-бридж объявили военной зоной и всех эвакуируют. Сотни людей. За каждой группой следовал солдат, считая всех по головам.

Генри оглянулся по сторонам: большинство зевак были удивлены не меньше. Правда, попадались в толпе и недовольные лица, как у опаздывающих куда-то людей, чей путь преградил бесконечный поезд. Некоторые улыбались, аплодировали. Генри посмотрел на Кейко. Она почти закончила рисунок, но словно окаменела; сломанный карандаш застыл в неподвижной руке.

— Пойдем, пора домой. — Генри забрал у нее альбом и карандаш, помог встать. Обнял за плечи, тихонько увлекая прочь, к дому. — Нечего нам тут делать.

Они перешли через улицу, мимо машин, ждавших, когда иссякнет поток японцев. Нельзя здесь оставаться. Скорей домой. Тем более здесь они единственные цветные без чемоданов, не попасться бы на глаза солдатам.

— Куда они идут? — испуганно прошептала Кейко. — Куда их ведут?

Генри покачал головой: не знаю. Но он знал. Их ведут к вокзалу. Увозят. Неизвестно куда, но выдворяют. Может быть, из-за того, что Бэйнбридж слишком близко к военной судоверфи в Бремертоне. Или потому что с острова проще всех вывезти, чем из Сиэтла, — в огромном, многолюдном городе это невозможно. Здесь их слишком много, подумал Генри. Нас слишком много.

Генри и Кейко протискивались сквозь толпу всю дорогу до Седьмой авеню, ничейной зоны между Нихонмати и китайским кварталом. Слух уже разнесся по городу. Люди всех цветов кожи высыпали на улицы, переговаривались, глядя в сторону вокзала. Солдат в этой части города не было. Все спокойно.

В толпе Генри заметил Шелдона с саксофоном на плече.

— Что ты здесь делаешь? — Генри потянул Шелдона за рукав.

Тот дернулся, но тут же улыбнулся, сверкнув золотым зубом:

— Работаю. Клуб Оскара после облавы закрыли и пока так и не открыли. И я снова на улице — кушать-то надо. И это сборище очень некстати.

Генри потряс пакетом с пластинкой. Шелдон одобрительно подмигнул:

— У меня тоже есть.

Шелдон притянул детей к себе. Тут уж не до разговоров о музыке.

— Весь остров эвакуируют. Якобы для их же безопасности. Ну не чушь ли? — возмущенно воскликнул он.

— Куда их везут? — спросила Кейко.

Генри не желал знать ответ: он боялся за Кейко. Набросив ей на плечи свою куртку, он обнял ее.

— Не знаю, мисс. Не знаю. Вроде бы в Калифорнию. По слухам, там, на границе с Невадой, построили лагерь для военнопленных. Вышел приказ всех японцев, немцев и итальянцев сгонять в лагеря — но видите вы здесь хоть одного немца? И почему не везут в лагерь Джо Ди Маджио? [12]

Генри огляделся. Японцев вокруг было раз, два и обчелся, да и те спешили по домам.

— Иди домой, твои родители, наверное, места себе не находят. — Генри протянул Кейко пластинку.

Шелдон кивнул:

— И ты, парень, ступай-ка домой, твои родители тоже волнуются. Значок тут вряд ли поможет.

Кейко долго не решалась уйти. Генри смотрел на нее и видел в ее глазах страх. Не только за себя. Страшно было и ему самому. Попрощавшись без слов, они расцепили руки и чуть ли не опрометью бросились в разные стороны, каждый к себе домой.

Уже спустя неделю об интернированных с острова Бэйнбридж забылось, и люди продолжали жить как жили. Даже Генри чувствовал странный покой, когда они с Кейко договаривались пообедать вместе в субботу. Кейко удивила его — снова позвонила ему домой. К телефону подошел отец. Услышав английскую речь, он передал трубку Генри. Даже не поинтересовался, кто звонит, лишь спросил: «Девочка?» — хотя и так было все понятно.

— Да, девочка, — выдавил Генри на непонятном отцу английском и пояснил: — Подруга.

Отец был явно удивлен, но, похоже, совсем не разозлился: как-никак сын почти взрослый. В Китае женятся рано, лет в тринадцать-четырнадцать. Иногда детей обручают уже при рождении, но лишь в самых бедных и самых богатых семьях.