— Ну что же, нормально. Сногсшибательным не назовешь, но вполне мило, не так ли?

— Ну для меня больше, чем просто «мило», — сказал я. — Но не «сногсшибательно», тут я согласен.

— Ты согласен, — повторила Фрэнни. Она потрясла головой, задевая меня волосами. — Хорошо, — прошептала она. — Приготовься к сногсшибательному.

В какой-то момент я, судя по всему, слишком сильно ее сжал.

— Пожалуйста, не делай мне больно, — сказала она.

— Не бойся, — ответил я.

— Но я немножко боюсь, — сказала она.

— А я очень, — признался я.

Не следует описывать то, как занимаются любовью с собственной сестрой. Достаточно сказать, что это стало сногсшибательным, и даже больше! А потом стало, конечно, хуже, потом мы устали. Около четырех часов в дверь скромно постучалась Лилли.

— Уборщица? — крикнула Фрэнни.

— Нет, это я, — сказала Лилли. — Я не уборщица, я — писательница.

— Уходи и приходи через час, — сказала Фрэнни.

— Почему? — спросила Лилли.

— Я кое-что пишу, — ответила Фрэнни.

— Нет, не пишешь, — сказала Лилли.

— Я стараюсь подрасти, — сказала Фрэнни.

— Хорошо, — сказала Лилли. — Проходи мимо открытых окон, — добавила она.

В каком-то смысле, конечно, Фрэнни действительно что-то писала: она была автором того, во что превратятся наши отношения; она взяла на себя материнскую ответственность за это. Она зашла слишком далеко, потребовала от меня слишком много любви. Она дала мне понять: то, что происходило между нами, — это слишком много.

— Я все еще хочу тебя, — пробормотала она. Было полпятого вечера. Когда я в нее вошел, она вздрогнула.

— Тебе больно? — прошептал я.

— Конечно больно! — ответила она. — Но лучше не останавливайся. Если ты остановишься, я тебя убью, — сказала мне Фрэнни.

И, как я понял позже, она бы это сделала. В каком-то смысле, если бы я продолжал ее любить, она меня погубила бы; мы погубили бы друг друга. Но она просто перестаралась — причем совершенно сознательно.

— Нам лучше бы остановиться, — прошептал я. Было почти пять часов.

— Нам лучше не останавливаться, — яростно ответила Фрэнни.

— Но тебе уже больно, — запротестовал я.

— Я хочу, чтобы мне было еще больнее, — ответила она. — А тебе больно? — быстро спросила она.

— Немножко, — признался я.

— Я хочу, чтобы тебе было гораздо больнее, — сказала Фрэнни. — Ты наверху или внизу? — мрачно спросила она.

Когда Лилли постучала в дверь снова, я был уже на грани того, чтобы изобразить Визгунью Анни; будь где-нибудь поблизости новый мост, я вполне мог бы его разрушить.

— Возвращайся через час, — крикнула Фрэнни.

— Уже семь часов, — сказала Лилли, — я уже уходила на три часа!

— Иди поужинай с Фрэнком! — предложила Фрэнни.

— Я обедала с Фрэнком! — крикнула Лилли.

— Сходи, поужинай с отцом, — не унималась Фрэнни.

— Да я и есть-то не хочу, — сказала Лилли. — Мне надо писать, расти пора.

— Сделай себе выходной вечер! — предложила Фрэнни.

— Целый вечер? — переспросила Лилли.

— Дай мне еще три часа, — попросила Фрэнни. Я тихо застонал. Я не думал, что во мне осталось сил еще на три часа.

— Ты не проголодалась, Фрэнни? — спросила Лилли.

— Если что, обслугу позову, — ответила Фрэнни. — Все равно я не голодна.

Но она была ненасытна, ее голод спас нас обоих.

— Больше не могу, Фрэнни, — взмолился я. Думаю, было уже часов девять. Так темно, что я ничего не мог разглядеть.

— Но ты же любишь меня, правда? — спросила она меня.

Ее тело было как бич, ее тело было как слишком тяжелая для меня штанга.

В десять часов я прошептал ей:

— Ради бога, Фрэнни. Нам надо остановиться. Мы сделаем друг другу больно, Фрэнни.

— Нет, любовь моя, — прошептала она, — именно этого-то мы и не сделаем. Больно нам не будет, все должно быть просто прекрасно. Мы должны прожить хорошую жизнь, — пообещала она, снова открываясь мне. И снова.

— Фрэнни, я не могу, — прошептал я ей.

От боли я чувствовал себя совершенно слепым; я был слеп, как Фрейд, слеп, как отец. А Фрэнни наверняка было еще больнее, чем мне.

— Нет, можешь, любовь моя, — прошептала Фрэнни. — Просто еще разок, — подзуживала она меня. — Я знаю, ты еще можешь.

— Я всё, Фрэнни, — сказал я.

— Почти всё, — поправила меня Фрэнни. — Мы можем еще разок, — сказала она. — И потом, — сказала она мне, — мы оба с этим покончим. Это последний раз, любовь моя. Просто представь себе, что тебе предстоит прожить так каждый день, — сказала Фрэнни, сдавливая меня, выжимая из меня последнее дыхание. — Мы просто чокнулись, — сказала Фрэнни. — С этим жить нельзя, — прошептала она. — Давай, и покончим с этим, — сказала она мне в ухо. — Еще один разок, любовь моя. Последний раз! — крикнула она.

— Хорошо! — крикнул я в ответ. — Вот он я.

— Да, да, любовь моя, — сказала Фрэнни; я почувствовал, как ее лодыжки скрестились у меня на пояснице. — Здравствуй и прощай, моя любовь, — прошептала она. — Ну, давай же! — воскликнула она, чувствуя, как меня трясет. — Ну, ну же, — успокаивающе сказала она. — Это все, это все, что она написала, — пробормотала она. — Это конец. Теперь мы свободны. Теперь с этим покончено.

Она помогла мне дойти до ванны. Вода ударила в меня, как жгучий алкоголь.

— Это твоя или моя кровь? — спросил я Фрэнни, которая теперь, когда спасла нас, хотела спасти кровать.

— Какая разница, любовь моя, — жизнерадостно сказала Фрэнни. — Это отмоется.

«Это сказка», — напишет Лилли, описывая жизнь нашей семьи.

Я полностью с ней согласен; Айова Боб согласился бы с ней тоже.

— Всё — сказки, — говорил Айова Боб.

И даже Фрейд, оба Фрейда, согласились бы с ним. Всёпросто сказка.

В одиннадцать часов пришла Лилли, одновременно с недоумевающим нью-йоркским иностранцем, который вкатил тележку с разнообразной едой и несколькими бутылками вина.

— Что это вы тут празднуете? — спросила она меня и Фрэнни.

— Ну, вот Джон закончил долгую пробежку, — сказала, смеясь, Фрэнни.

— Не надо бегать в парке по ночам, — обеспокоенно сказала Лилли.

— Я бежал по Пятой авеню, — сказал я. — Это совершенно безопасно.

— Совершенно безопасно, — сказала Фрэнни и опять прыснула.

— Что это с ней случилось? — спросила у меня Лилли, уставившись на Фрэнни.

— Думаю, это самый счастливый день в моей жизни, — ответила Фрэнни, продолжая хихикать.

— А для меня — вполне рядовое событие, в длинном ряду других, — сказал я, и Фрэнни запустила в меня рогаликом.

Мы оба рассмеялись.

— Господи Иисусе! — сердито сказала Лилли, недовольная тем, как много еды мы заказали.

— У нас могла бы быть самая несчастливая жизнь, — сказала Фрэнни. — То есть у всех у нас! — воскликнула она и запустила руки в салат; я открыл первую бутылку вина.

— Моя жизнь все еще может сложиться несчастливо, — нахмурилась Лилли. — Если таких дней, как сегодняшний, будет еще много, — добавила она, покачав головой.

— Давай, Лилли, присоединяйся, — сказала Фрэнни, усевшись за привезенный обслугой столик и начав с рыбы.

— Да, ты мало ешь, Лилли, — сказал я ей, налетая на лягушачьи лапки.

— Я сегодня уже обедала, — сказала Лилли. — Это был тяжеловатый обед, — сказала она. — То есть еда была вкусная, но порции — слишком велики. Мне достаточно есть только один раз в день. — Но она села с нами за столик и стала наблюдать, как мы едим.

Она выбрала особенно тонкую зеленую фасолину из салата Фрэнни, откусила половину, а вторую отложила на край моей тарелочки с маслом, потом взяла вилку и поковырялась в моих лягушачьих лапках; но я могу сказать, что ей было просто неспокойно, есть она не хотела.

— Ну, Фрэнни, и что ты сегодня написала? — спросила у нее Лилли.

У Фрэнни был забит рот, но ее это не остановило.

— Целый роман, — сказала Фрэнни. — Вышло ужасно, но я должна была это сделать. Потом сразу выкинула.

— Выкинула? — переспросила Лилли. — Может быть, какую-то часть стоило сохранить.