— Фрэнни, — сказала она.

— Что, мама? — ответила Фрэнни.

— Фрэнни, — сказала мать, — ты больше не будешь ездить в парке так, как ты только что ездила, поняла?

— Хорошо, мама, — ответила Фрэнни.

— Ты должна сейчас же пойти к черному ходу, — сказала мать, — и попросить Макса помочь найти шланг для лужайки. И набери несколько ведер горячей мыльной воды. Ты смоешь с машины всю грязь, пока она не засохла.

— Хорошо, мама, — сказала Фрэнни.

— Только посмотри на парк, — сказала мать. — Ты вырвала и подавила всю молодую траву.

— Извини, — сказала Фрэнни.

— Лилли… — сказала мать, продолжая смотреть в окно; с Фрэнни она уже закончила.

— Да? — отозвалась Лилли.

— Твоя комната, Лилли, — сказала мать. — Что можно сказать о твоей комнате?

— А-а, — сказала Лилли. — Там полный бардак.

— Этот бардак тянется уже неделю, — сказала мать. — Сегодня, пожалуйста, не выходи из комнаты, пока не приведешь все в порядок.

Я заметил, что отец тихонько улизнул вместе с Лилли, Фрэнни пошла мыть машину. Фрэнк, казалось, был поражен тем, что его триумфальный миг оказался столь быстротечным! Ему, похоже, не хотелось оставлять Грустеца, после того как он воссоздал пса заново.

— Фрэнк… — сказала мать.

— Да, мама, — ответил Фрэнк.

— Теперь, когда ты закончил с Грустецом, может, наведешь порядок и в своей комнате? — спросила мать.

— Конечно, — ответил Фрэнк.

— Извини, Фрэнк, — сказала мать.

— Извини? — удивился Фрэнк.

— Извини, Фрэнк, но мне не понравился Грустец, — сказала мать.

— Тебе он не понравился? — удивился Фрэнк.

— Нет, Фрэнк, не понравился, потому что он мертвый, — сказала мать. — Он очень настоящий, Фрэнк, но он мертвый, а восхищаться мертвыми вещами я не умею.

— Извини, — сказал Фрэнк.

— Господи Иисусе, — сказал я.

— И ты, пожалуйста, — сказала мне мать, — последи когда-нибудь за своим языком, хорошо? Твой язык ужасен, — сказала она, — особенно если учесть, что ты живешь в одной комнате с семилетним мальчиком. Я устала от твоих «жоп», «насрать», «пердеть» и прочее, — сказала мать. — Здесь тебе не физкультурная раздевалка.

— Хорошо, — сказал я и заметил, что Фрэнк ушел; мышиный король ускользнул.

— Эгг, — сказала мать, ее голос притих.

— Что? — ответил Эгг.

— Грустец останется в твоей комнате, Эгг, — сказала мать. — Я не хочу больше пугаться, — сказала она, — и если Грустец покинет эту комнату, если я увижу его где угодно, но только не там, где я ожидаю его увидеть, то есть здесь, то его больше не будет.

— Ладно, — сказал Эгг. — Но я могу взять его в Вену? Ну то есть, когда мы туда поедем, могу я взять с собой Грустеца?

— Полагаю, он должен будет поехать.

В ее голосе я услышал такое же смирение, как во сне, когда мать сказала: «Больше никаких медведей», а потом уплыла на белом ялике.

— Во дает! — сказал Младший Джонс, когда увидел Грустеца, сидевшего на кровати Эгга в одной из маминых шалей и с эгговской бейсбольной кепкой на голове.

Фрэнни привела Младшего в отель, чтобы тот посмотрел на чудо, сотворенное Фрэнком. С Младшим пришел и Гарольд Своллоу, но где-то потерялся; он куда-то не туда повернул на втором этаже и вместо того, чтобы попасть к нам в квартиру, бродил по отелю. Я пытался заниматься, сидя за своим письменным столом; я готовился к экзамену по немецкому и старался не обращаться к Фрэнку за помощью. Фрэнни и Младший пошли искать Своллоу, а Эггу разонравился нынешний костюм Грустеца — он раздел пса и начал все сначала.

Наконец Гарольд Своллоу нашел дорогу к нашей комнате и взглянул через дверь на Эгга и меня и на Грустеца, сидевшего раздетым на кровати. Гарольд никогда раньше не видел Грустеца, ни мертвым, ни живым. Он с порога позвал собаку.

— Эй, собачка! — крикнул он из дверей. — Иди-ка сюда! Ко мне!

Грустец улыбался Гарольду, явно собираясь вильнуть хвостом, но отчего-то не делая этого.

— Иди сюда, собачка! Сюда, песик! — кричал Гарольд, — Хорошая собачка! Умная собачка!

— Он должен оставаться в этой комнате, — сообщил Гарольду Своллоу Эгг.

— А! — сказал Гарольд, многозначительно закатил глаза и покосился в мою сторону. — Что ж, он очень хорошо себя ведет, — сказал Гарольд Своллоу. — Даже не шевельнется, верно?

И я повел Гарольда Своллоу в ресторан, где его искали Фрэнни и Младший; я не видел надобности говорить Гарольду, что Грустец мертв.

— Это твой младший братик? — спросил Гарольд об Эгге.

— Точно, — сказал я.

— И собака у тебя тоже очень милая, — сказал Гарольд.

— Черт! — позже сказал мне Младший Джонс, когда мы стояли у спортивного зала, который школа Дейри украшала к выпускному уикенду Младшего, как здание парламента. — Черт! — сказал Младший. — Я действительно волнуюсь за Фрэнни.

— Почему? — спросил я.

— Кое-что меня беспокоит, — сказал Младший. — Она ни за что мне не дает, — сказал он. — Даже просто на прощанье или типа того. Всего-то разок — и то не хочет! Иногда мне кажется, что она мне не доверяет, — сказал Младший.

— Ну, — сказал я. — Фрэнни же еще только шестнадцать.

— Ну, ей давно шестнадцать, сам понимаешь, — сказал он. — Я бы хотел, чтобы ты с ней поговорил.

— Я? — удивился я. — И что же я ей скажу?

— Спроси у нее, почему она не хочет мне дать, — сказал Младший Джонс.

— Черт! — сказал я.

Я все же спросил ее, позже, когда школа Дейри опустела, когда Младший Джонс уехал на лето домой (привести себя в форму, чтобы играть в футбол в Пенсильвании), когда старая спортивная площадка, и особенно тропинка, которой пользовались футболисты, напоминала мне и Фрэнни о том, что произошло, казалось нам, много лет назад.

— Почему ты ни разу не дала Младшему Джонсу? — спросил я ее.

— Мне еще только шестнадцать, Джон, — ответила Фрэнни.

— Ну, тебе давно шестнадцать, сама понимаешь, — сказал я, сам до конца не понимая смысла этих слов.

Фрэнни, конечно, пожала плечами.

— Посмотри на это с другой стороны, — сказала она. — Я еще увижу Младшего, мы собираемся писать друг другу письма, вот и все. Мы останемся друзьями. Ну а в один прекрасный день, когда я буду старше, и если мы действительно останемся друзьями, я ему, конечно, с удовольствием дам. Не хочу, чтобы это оказалось уже в прошлом.

— Почему ты не можешь дать ему дважды? — спросил я.

— Ничего ты не понял, — сказала она.

Я подумал, что это связано с тем, что она была изнасилована, но Фрэнни всегда могла читать меня, как раскрытую книгу.

— Нет, мальчик, — сказала она. — Это не имеет никакого отношения к изнасилованию. Переспать с кем-либо — это совсем другое дело, то есть это что-то значит. Я просто не знаю, что это будет означать с Младшим Джонсом. Пока не знаю. К тому же, — она глубоко вздохнула и сделала длинную паузу. — К тому же, — сказала она, — ну, опыта у меня, конечно, мало, но такое ощущение, что когда какой-то человек или какие-то люди тобой воспользуются, ты от них больше не услышишь ни слова.

Теперь мне показалось, что она говорит именно об изнасиловании; я смутился.

— Кого ты имеешь в виду, Фрэнни? — спросил я.

Она долго покусывала свою нижнюю губу.

— Меня очень удивляет, — наконец сказала она, — что я не слышала ничего, ни словечка, от Чиппера Доува. Можешь себе представить? — спросила она. — Все это время — и ни словечка.

Теперь я действительно растерялся: с какой это стати она ожидала когда-нибудь услышать от него хотя бы словечко? Я не мог придумать, что на это сказать, кроме глупой шутки, ну и ляпнул:

— Ты-то ему, наверно, тоже не писала?

— Дважды, — ответила Фрэнни. — Думаю, этого достаточно.

— Достаточно?! — воскликнул я. — Какого черта ты вообще ему писала? — взревел я.

Она удивленно на меня взглянула.

— Ну, чтобы рассказать ему, как у меня дела и что я делаю, — сказала она. Я в немом изумлении уставился на нее, и она отвела взгляд. — Я была влюблена в него, Джон, — прошептала она.