Кто-то захныкал… Испуганная криком Бабетта сбилась с ритма, заданного Фрейдом, а сам Фрейд — не стал ли нашаривать бейсбольную биту, единственное свое оружие? Черная Инга — не испугалась ли наконец за свою мать? И, похоже, одна из пишущих машинок радикалов, там, на пятом этаже, сама по себе проехала по всему письменному столу и упала на пол.

Все как один скатившись в фойе, через неполную минуту мы уже поднимались на второй этаж. Я никогда раньше не видел Фрэнни настолько озабоченной; Лилли судорожно стискивала ее руку. Мы с Фрэнком, ошарашенные невероятным воплем, вышагивали в ногу, как солдаты. Крик Визгуньи Анни затих, но последовавшая за ним тишина была не менее ужасна, чем сам вопль. Иоланта и медведица Сюзи шли первыми, мрачной поступью вышибал, что надвигаются на ничего не подозревающего хулигана.

— Неприятности, — бормотал отец, — очень похоже на неприятности.

На площадке второго этажа мы встретили Фрейда с его бейсбольной битой, опиравшегося на плечо Бабетты.

— Мы больше не можем это терпеть, — говорил Фрейд. — Ни один отель не может этого вынести, каких бы он клиентов ни обслуживал. Это уже слишком, такого никому не вынести.

— Эрл! — сказала Сюзи, ощетинившись и приготовившись к драке.

Иоланта опять держала руки в сумочке. Хныканье продолжалось, и я понял, что это Черная Инга, настолько напуганная, что она даже не решалась пойти выяснить, почему ее мама так расшумелась.

Когда мы приблизились к двери Визгуньи Анни, то с удивлением обнаружили, что робкая семья из Нью-Гэмпшира оказалась не такой уж робкой, как представлялось с первого взгляда. Дочка, конечно, выглядела полуживой от страха, но она стояла почти без посторонней помощи, только слегка прижавшись к своему дрожащему отцу. Он был в пижаме и халате в красно-белую полоску. В руке он держал лампу с ночного столика, электрический шнур был обмотан у него вокруг запястья, лампочка вывинчена, а абажур снят, как я полагаю, для того, чтобы превратить лампу в более эффективное оружие. Женщина из Нью-Гэмпшира стояла ближе всех к двери.

— Это было здесь, — объявила она, указывая на дверь Визгуньи Анни. — А теперь там тихо. Они, должно быть, уже мертвы.

— Отойди-ка, — сказал ей муж; лампа ходуном ходила в его руке. — Я уверен, это зрелище не для женщин и детей.

Женщина бросила испепеляющий взгляд на Фрэнка — наверно, потому, что именно он принял ее в этот сумасшедший дом.

— Мы американцы! — с вызовом заявила она. — С такой грязью мы никогда еще не сталкивались, но если ни у кого из вас не хватит пороху войти туда, это сделаю я.

— Вы? — переспросил отец.

— Совершенно ясно, что это убийство, — сказал ее муж.

— Куда уж яснее, — подтвердила женщина.

— Ножом, — сказала дочка и, непроизвольно содрогнувшись, еще крепче ухватилась за отца. — Наверняка ножом, — прошептала она.

Муж уронил было лампу, но тут же снова подхватил.

— Ну? — сказала женщина Фрэнку, но тут вперед протиснулась медведица Сюзи.

— Пустите медведя, — сказал Фрейд. — Не мешайте постояльцам, пустите туда медведя!

— Эрл! — сказала Сюзи.

Американец подумал, что Сюзи собирается напасть на его семью, и угрожающе ткнул ей в морду лампой.

— Не надо злить медведя, — предупредил Фрейд, и американская семья отступила назад.

— Сюзи, ты там поосторожней, — предупредил Фрейд.

— Убийство, — пробормотала женщина из Нью-Гэмпшира.

— Там что-то чудовищное, — сказал ее муж.

— Нож, — прошептала дочка.

— Да это всего-навсего чертов оргазм, — сказал Фрейд. — Ради бога, у вас что, оргазма ни разу не было? — Фрейд проковылял вперед, держа руку на спине у Сюзи; он стукнул в дверь бейсбольной битой и зашарил в поисках ручки. — Анни? — позвал он.

Я заметил, что Иоланта, как гигантская тень, маячила прямо за спиной у Фрейда, не вынимая грозных рук из темной сумочки. Сюзи убедительно фыркнула, обнюхивая порог.

— Оргазм? — переспросила женщина из Нью-Гэмпшира, а ее муж закрыл дочери уши.

— Господи, — скажет Фрэнни позже. — Они привели дочь посмотреть на убийство — и даже не позволяют ей услышать про оргазм. Американцы определенно странный народ.

Медведица Сюзи саданула в дверь плечом, чуть не сбив Фрейда с ног. Его луизвильская бита покатилась по полу, но Иоланта поймала старика и прислонила его к косяку, а Сюзи ввалилась в комнату. Обнаженная, если не считать чулок и пояса, Визгунья Анни курила сигарету, облокотившись на мужчину, что недвижно лежал в кровати навзничь, и выпускала дым прямо ему в лицо; он, тоже обнаженный, за исключением высоких темно-зеленых носков, не мигал и не кашлял.

— Мертвый! — выпалила женщина из Нью-Гэмпшира.

— Tod? — прошептал Фрейд. — Кто-нибудь, скажите, что там.

Иоланта вытащила руки из сумочки и вонзила кулак в пах мужчине. Его колени сами собой подлетели вверх, и он закашлялся; потом снова застыл в прежней позе.

— Он не мертвый, — объявила Иоланта и двинулась к выходу, расчищая себе путь.

— Он просто взял и отключился, — сказала Визгунья Анни.

Она, казалось, была удивлена. Но позже я подумал, что нельзя остаться в здравом уме и сознании, полагая, будто Визгунья Анни кончает. Возможно, безопасней просто отключиться, чем смотреть на это и потом уйти домой с повернутыми мозгами.

— Это проститутка? — спросил муж.

Теперь заткнуть дочери уши попыталась его жена; одновременно она старалась закрыть ей глаза.

— Ты что, слепой? — спросил Фрейд. — Конечно, она проститутка.

— Они все проститутки, — сообщила взявшаяся неизвестно откуда Черная Инга; она обнимала мать, довольная, что с ней все в порядке. — Ну и что в этом такого?

— Ладно, ладно, — сказал отец. — Все обратно по постелям.

— Это ваши дети? — обратилась женщина из Нью-Гэмпшира к отцу и замялась, не зная, на кого из нас показать взмахом руки.

— Ну, некоторые из них, — дружелюбно ответил отец.

— Вам должно быть стыдно, — сказала ему женщина. — Такая отвратительная грязь — на глазах у ваших детей.

Едва ли отец когда-либо задумывался о том, что на наших глазах происходит что-то особенно грязное. Да и тон у женщины из Нью-Гэмпшира был такой, какого отец никогда не слышал от нашей матери. И тем не менее нам вдруг показалось, что отец поражен этим обвинением. Позже Фрэнни скажет, что вначале увидела на его лице искреннее удивление, а потом — набежавшую тень и что-то вроде виноватой гримасы, которую нам случалось видеть прежде, и как бы ни огорчала нас отцовская мечтательность, мы предпочитали видеть его мечтающим, а не виноватым; мы готовы были признать, что он «не от мира сего», но нам не нравилось, когда он выглядел по-настоящему обеспокоенным, когда пытался проявить «ответственность» в том смысле, в каком ее ожидают от отцов.

— Лилли, тебе здесь не место, дорогая, — сказал отец Лилли, разворачивая ее от двери.

— Да уж наверно, — сказал муж из Нью-Гэмпшира, отчаянно пытаясь закрыть своей дочери и глаза, и уши, но сам не в силах оторваться от явившейся сцены.

— Фрэнк, отведи, пожалуйста, Лилли в ее комнату, — тихо сказал отец. — Фрэнни? — спросил отец. — С тобой все в порядке, дорогая?

— Конечно, — ответила Фрэнни.

— Извини, Фрэнни, — сказал отец, увлекая ее по коридору. — За все, — добавил он.

— Он еще извиняется, — с издевкой сказала женщина из Нью-Гэмпшира. — Завез своих детей в этот рассадник грязи и еще извиняется!

Но тут на нее обрушилась Фрэнни. Мы сами могли критиковать отца сколько угодно, но никому другому это не позволялось.

— Пизда с ушами, — сказала Фрэнни женщине.

— Фрэнни! — воскликнул отец.

— Бесполезная сучка, — сказала Фрэнни женщине. — А ты бедный зануда, — сказала она, обращаясь уже к мужчине. — Я вот знаю человека, который мог бы показать тебе, что такое по-настоящему отвратительно, — сказала она. — «Аюбха» или «гаджасана», — сказала она им. — Знаете, что это такое? — Я знал; и почувствовал, как у меня взмокли ладони. — Женщина ложится ничком, — сказала Фрэнни, — а мужчина ложится сверху, прижимаясь к ней пахом и выгибая копчик. — При упоминании паха женщина из Нью-Гэмпшира зажмурилась; ее бедняга муж теперь, казалось, пытался прикрыть глаза и уши всей семье одновременно. — Это поза слона, — сказала Фрэнни, и меня передернуло.