Поза слона была одной из двух главных поз (наряду с позой коровы) в группе «вьянта»; именно о позе слона Эрнст говорил особенно мечтательно. Мне показалось, что меня сейчас вырвет, а Фрэнни вдруг заплакала. Отец быстро повел ее по коридору; медведица Сюзи обеспокоенно, но не забывая по-медвежьи переваливаться, потрусила за ними.

Клиент, лишившийся чувств, когда Визгунья Анни прикончила Крюгерштрассе, пришел в себя. Он был ужасно смущен, обнаружив над собой Фрейда, меня, семью из Нью-Гэмпшира, Визгунью Анни, ее дочку и Бабетту. Ему еще повезло, подумал я, что медведь и прочие члены нашей семьи уже ушли. Как обычно, позже всех появилась Старина Биллиг; она спала.

— Что тут происходит? — спросила она меня.

— А разве тебя не разбудила Визгунья Анни? — спросил я.

— Визгунья Анни давно уже меня не будит, — сказала Старина Биллиг. — Меня разбудили эти всемирные реформаторы с пятого этажа.

Я посмотрел на свои часы: не было еще и двух ночи.

— Ты все еще спишь, — прошептал я Старине Биллиг. — Радикалы так рано не приходят.

— У меня сна ни в одном глазу, — сказала Старина Биллиг. — Некоторые из радикалов этой ночью домой не ушли. Иногда они остаются на всю ночь. Обычно они ведут себя тихо, но сегодня Визгунья Анни их, наверно, побеспокоила. У них что-то упало, и они долго шипели, как змеи, пытаясь поднять то, что уронили.

— Они не должны быть здесь ночью, — сказал Фрейд.

— Я достаточно насмотрелась на эту грязь, — сказала женщина из Нью-Гэмпшира, похоже, утратив всякий интерес к происходящему.

— Я все повидал, — загадочно промолвил Фрейд. — Всю грязь, — сказал он. — К ней постепенно привыкаешь.

Бабетта заявила, что ей для одной ночи впечатлений вполне достаточно, и пошла домой. Визгунья Анни отправила Черную Ингу обратно в кровать. Смущенный клиент Визгуньи Анни постарался удалиться как можно незаметней, но семья из Нью-Гэмпшира провожала его взглядами, пока он не вышел из отеля. На площадке второго этажа к нам с Фрейдом и Стариной Биллиг присоединилась Иоланта. Мы прислушались к тому, что творится наверху, но радикалы, если они там и были, теперь успокоились.

— Я слишком стара, чтобы лазать по лестницам, — сказала Старина Биллиг, — и не настолько глупа, чтобы совать нос, куда не просят. Но они там, — сказала она, — сходите, посмотрите.

Затем она вернулась обратно на улицу, к своему нежному занятию.

— Я слепой, — признался Фрейд. — Чтобы забраться по этой лестнице, у меня уйдет вся ночь, и я ничего не увижу, если они и там.

— Дай мне твою бейсбольную биту, — сказал я Фрейду. — Я схожу посмотрю.

— Лучше возьми с собой меня, — сказала Иоланта. — Насрать на биту.

— Во всяком случае, мне эта бита нужна, — сказал Фрейд.

Мы с Иолантой пожелали ему доброй ночи и начали подниматься по лестнице.

— Если там что-то случилось, — сказал Фрейд, — разбудите меня и расскажите. Или расскажите уже утром.

Какое-то время мы с Иолантой стояли на площадке третьего этажа и прислушивались, но все, что мы смогли услышать, это как семья из Нью-Гэмпшира сдвигает мебель к дверям своего номера. Молодая шведская пара все проспала, очевидно, они были привычны к оргазмам — или к убийствам. Старик из Бургенланда, возможно, умер в своей комнате вскоре после того, как въехал. Британские велосипедисты с четвертого этажа спали, как я подозревал, беспробудным пьяным сном, но когда мы с Иолантой остановились на площадке четвертого этажа, прислушиваясь к радикалам, то натолкнулись на одного из велосипедистов.

— Чертовски странно, — прошептал он нам.

— Что странно? — спросил я.

— Похоже, я слышал ужасный визг, внизу, — сказал он, — а теперь слышу, как тащат тело, но уже наверху. Чертовски странно.

Он взглянул на Иоланту.

— Эта девка по-английски говорит? — спросил он меня.

— Эта девка со мной, — сказал я. — Что бы тебе не отправиться назад в постель, приятель?

В ту ночь, думаю, мне было восемнадцать или девятнадцать, но результаты моих занятий тяжелой атлетикой начинали производить на людей впечатление. Британский велосипедист отправился назад в постель.

— Как ты думаешь, что там происходит? — спросил я Иоланту, кивая на пятый этаж.

Она пожала плечами — совершенно не так, как мать или Фрэнни, но несомненно по-женски. Засунула свои руки в проклятую сумочку.

— Какое мне дело до того, что там происходит? — сказала она. — Они могут изменить мир, — сказала Иоланта про радикалов. — Но им не изменить меня.

Это немного меня успокоило, и мы поднялись на пятый этаж. Я не был там с того момента, как три или четыре года назад помогал перетаскивать пишущие машинки и канцелярское оборудование. Все выглядело по-другому, даже коридор, захламленный множеством коробок и бутылей — наверное, с вином или химикатами. Во всяком случае, химикатов было больше, чем требовалось бы для одного ротапринта, если это действительно химикаты. Может быть, какие-нибудь масла для «мерседеса», предположил я; не знаю. Я сделал самое простое — постучался в первую же дверь, к которой мы с Иолантой подошли.

Дверь открыл Эрнст; он улыбался.

— Что случилось? — спросил он. — Не спится? Многовато оргазмов? — Он увидел за моей спиной Иоланту. — Ищете комнату для уединения? — спросил он меня.

Затем он пригласил нас войти.

Комната соединялась с двумя другими, а я помнил, что когда-то она была смежная лишь с одной комнатой. Обстановка совершенно переменилась, хотя за все эти годы я не видел, чтобы туда вносили или выносили оттуда хоть один крупный предмет; только те вещи, которые, как я полагал, нужны Шраубеншлюсселю для машины.

В комнате находились Шраубеншлюссель и Арбайтер, вечный трудяга Арбайтер. Должно быть, мы со Стариной Биллиг слышали, как упал один из больших ящиков, похожих на аккумуляторные батареи, потому что пишущие машинки стояли в другой части комнаты; было совершенно ясно, что ни на одной из них не печатают. Кроме нескольких разложенных карт или, может быть, чертежей, там валялось какое-то оборудование вроде автомобильного, место которому было скорее в гараже, но никак не в конторе: не то химическое, не то электрооборудование… Радикала Старины Биллига, назвавшего Арбайтера чокнутым, здесь не было. И моя милая Фельгебурт, как прилежная студентка-американистка, тоже была дома — читала или спала. На месте были только плохие, с моей точки зрения, радикалы: Эрнст, Арбайтер и Гаечный Ключ.

— Чертовский оргазм был сегодня ночью! — сказал Шраубеншлюссель, оскалившись Иоланте.

— Очередная подделка, — сказала Иоланта.

— Может быть, этот был настоящим, — сказал Арбайтер.

— Размечтался, — ответила Иоланта.

— А ты сегодня с крутой девочкой разгуливаешь, а? — сказал мне Эрнст. — Крутой сегодня с тобой кусочек мяса, как я погляжу.

— Тебя только на писанину и хватает, — сказала ему Иоланта. — Сам-то небось импотент.

— Я знаю как раз подходящую для тебя позу, — сказал ей Эрнст.

Но я этого не хотел слышать. Они все меня пугали.

— Мы пойдем, — сказал я. — Извините, что побеспокоили. Мы просто не знали, что кто-то остался здесь на ночь.

— Если нам иногда не задерживаться — выбиваемся из графика, — сказал Арбайтер.

Стоя рядом с Иолантой, которая что-то сжимала в сумке, я пожелал им доброй ночи. В тот момент, когда мы выходили — и это мне отнюдь не привиделось, — в темноте дальней комнаты я заметил еще одну фигуру. У нее тоже была женская сумочка. Но то, что хранилось в этой сумочке, было вынуто, зажато в руке и направлено на нас с Иолантой. Я успел только мельком уловить ее силуэт и очертания пистолета, прежде чем она снова скрылась в тени, а Иоланта закрыла дверь. Иоланта ее не видела; Иоланта продолжала следить за Эрнстом. Но я ее видел — нашу по-матерински нежную радикалку Швангер, с пистолетом в руке.

— И что же все-таки у тебя в сумочке? — спросил я Иоланту.

Она только плечами передернула. Я пожелал ей доброй ночи, но она скользнула своей лапищей по моей ширинке и на миг меня задержала; выскакивая на шум из кровати, я второпях накинул на себя какую-то одежду, на белье у меня времени не было.