Она, понятно, была знакома с его женой, но ухитрялась избегать встреч. По натуре отшельница, она не видела ничего странного в том, что ее жизнью никто не интересуется. Как-то раз она заставила себя из чувства долга пойти на прием, не зная, что он тоже там будет. Когда из гостиной донеслись раскаты знакомого заразительного смеха, она растерялась и не могла решить, что потребует от нее больше мужества — остаться или уйти. В конце концов ноги сами внесли ее в гостиную, и она обнаружила, что сидит с бокалом в руке и чувствует себя совершенно, ну совершенно нормально. Держалась она хорошо, зная, какого поведения от нее ожидают, — тихо, вежливо, сдержанно. Слушая, что говорит приятного вида мужчина средних лет, сидевший слева (хозяйка приема наблюдала за ними с довольным видом собственницы), она бросила взгляд через стол и увидела жену Дэвида — густо накрашена, довольно много пьет и азартно о чем-то спорит. Сексуальная, подумала она с болью. Но тем не менее неудовлетворенная жизнью. Она достала сигарету, сосед поднес зажигалку, она повернулась к нему со своей обычной сдержанной улыбкой. Позже, когда прием шел к завершению, она заметила, что Дэвид сидит рядом с женой, положив руку на спинку ее стула, а у той отсутствующий взгляд, лицо раскраснелось и рот на замке. Она поняла, что этой ночью Дэвид с женой будет заниматься любовью, резко встала и поблагодарила хозяйку за восхитительный вечер.

— Дорогая, куда же вы? Еще так рано.

— Прошу извинить, — сказала она. — Мне там кое-что надо докончить…

— Бедняжка Эдит. «Жжет лампу до утра…»36. Зато какие милые книги. Мы все тут ваши почитатели, дорогая. Однако как вы намерены добираться до дома?

Сосед по столу вызвался ее подвезти, и они ушли вместе. По пути из Чешем-плейс она в основном молчала. Мужчина, которого ей представили как Джеффри Лэнга, тоже молчал, но она смутно ощущала его приятное успокоительное соседство. Она попросила его не выходить из машины, но как-нибудь на днях заглянуть вечером выпить, обменялась телефонами и помахала на прощанье из крохотного садика перед домом. Потом сорвала веточку лаванды, растерла лист между пальцами и вдохнула аромат. Наконец вошла в дом. О, Дэвид, Дэвид, подумала она.

Она понимала, он из тех мужчин, кто не может себе ни в чем отказать. И что она сама ему отчасти потакает. И об этом ей нельзя забывать.

Позвонив наутро хозяйке приема, она узнала, что после ее ухода вечер как-то завял. Или сказанное хозяйкой можно было истолковать в этом духе.

— Патриция и вправду большая проказница. Бедняжка Дэвид — ему порой достается. Но они безумно любят друг друга.

Она представила сцены, истерики, обвинения. Хозяйка, однако, продолжала:

— Я так рада, что вы поладили с Джеффри. Он совсем упал духом после смерти матери. Непременно приходите оба, и поскорее.

Но она подумала, что не пойдет туда снова, и, приняв решение вверить Джеффри заботам этой способной свахи, сказала, что намерена уйти в подполье, чтобы закончить книгу, но сразу даст о себе знать, как только освободится. Однако будет при этом счастлива, если хозяйка приема заглянет к ней как-нибудь на чашечку чая. Садик смотрится очень красиво.

То было четыре года назад. А неприятные воспоминания о том вечере изгладились чуть ли не на другой день, когда Пенелопа, любившая делать смотр своему воинству, даже если воинство и не знало, что оно ее, повела Эдит на распродажу у «Симмондса». Они застали Дэвида и его управляющего складом Стенли без пиджаков. Мужчины в молчаливом единении душ восседали на двух упаковочных ящиках, а на третьем стояли две кружки чая и тарелка пирожков с ядовитого цвета джемом. Дэвид вскочил; на лице у него появилась приветливая улыбка, но Эдит понимала, о чем он подумал на самом деле. Пенелопа обрушила на него шквал упреков. Под его взглядом, заметила Эдит, Пенелопа покраснела, что ей шло, и стала очень уж словоохотливой.

— Полтретьего, Дэвид, — напомнил Стенли. Пенелопа милостиво обратилась к Стенли, а Эдит усилием воли заставила себя сохранить бесстрастное выражение, ибо Дэвид, повозившись с пиджаком, чтобы привлечь ее внимание, чуть дрогнул одним веком.

Так они без слов договорились о встрече этим же вечером.

Потом они видели его в деле.

Сидя в заставленной стульями комнате, низведенные до послушных маленьких девочек, они почтительно взирали на кафедру. Со своего помоста Дэвид, держа в руке молоток, объявил:

— Номер пятый, «Время, обнажающее истину». Предположительно кисти Франческо Фурини37. Какую назначить начальную цену?

В розоватой (телятина) комнате отеля «У озера» Эдит, уронив руки на колени, сидела и задавалась вопросом, как она попала сюда. Вспомнила и содрогнулась. И со стыдом подумала о своих мелких, несправедливых, недостойных мыслях в отношении превосходных женщин, которые проявили к ней дружеское участие и которым она ничего не открыла. Я слишком строга к женщинам, подумала она, потому что разбираюсь в них лучше, чем в мужчинах. Я знаю их недоверчивость, их терпение, их стремление афишировать себя как удачливых. Их стремление ни за что не признавать поражения. Я знаю все это, потому что я одна из них. Я сурова, потому что помню мать и ее жестокость и потому что все время жду новой жестокости. Но женщины не похожи на матерей, и, с моей стороны, просто глупо воображать, что похожи. Подумай еще раз, Эдит, посоветовал бы тебе отец. Ты неверно решила уравнение.

Эдит опустила голову, раздавленная сознанием своей ничтожности. «Напрасно я решила, что стала почти Вирджинией Вулф», — подумала она.

Она долго так просидела, затем смиренно поднялась, пригладила волосы, взяла сумочку и спустилась к чаю.

В гостиной была одна мадам де Боннёй; она пила чай и руками в коричневых пятнах старости смахивала с подола крошки. Эдит ей улыбнулась, получив ответный кивок. После уикенда отель опустел. Погода держалась хорошая, но в природе уже сквозила некая неуверенность: она словно ощущала, что недолго сможет удерживать свет и тепло. На веранде неяркое солнце матово светило сквозь дымку — короткий сентябрьский день готовился медленно перейти в ранние сумерки. Теплый воздух отдавал сыростью, предвещая дожди. Гора опять начинала растворяться в легком тумане.

— Вот и вы, дорогая моя, — произнесла миссис Пьюси. — Последние дни вас почти не было видно. Дженнифер уже решила, что вы нас совсем забросили. Правда, милая?

Дженнифер подняла глаза от «Солнца полуночи» (миссис Пьюси романа уже не читала) и улыбнулась. Ее великолепная пищеварительная система временно пребывала в покое.

— Совсем нас забыли, подумали мы, — подтвердила она. — Мамочка очень переживала.

Эдит, заверяя в обратном, опустилась в плетеное кресло и спросила, что они делали днем. Вопрос встретили с радостью, и в награду на нее были излиты потоки восхитительно бессвязных речей.

— Близости ледников почти не чувствуешь, — довольно заметила Эдит.

— Верно, — согласился мистер Невилл. — Но не забудем, что не так уж они и близко.

Они сидели у небольшого ресторана под увитой виноградом решеткой, на столике перед ними стояла бутылка желтого вина. Из тени им открывался вид на маленькую безлюдную площадь, залитую ослепительным полуденным солнцем. На этой высоте невозможно было вообразить озерные туманы; здесь исключались полутона и нечеткие оттенки, приблизительные понятия о мягкой и теплой погоде; здесь непреклонная ясность горного воздуха лишала смысла любые промежуточные определения. Здесь, наверху, было жарко и в то же время холодно, темно и светло: жарко на солнце, холодно в тени, светло, когда они поднимались, и темно, когда присели отдохнуть в маленьком пустом кафе-баре. Потом мистер Невилл спросил: «Вы в состоянии еще немного пройти?» — и они снова пустились в путь и дошли, как предположила Эдит, до вершины горы, хотя золотые плоды на деревьях в поднимающихся уступами садах, мимо которых вела дорога, скорее опровергали, нежели подтверждали ее предположение. Сейчас они сидели, ублаготворенные после ленча, единственные посетители, и созерцали несколько квадратных метров плоской вымощенной земли; тишину нарушали лишь отдаленное жужжание автомобильного мотора да негромкая музыка, льющаяся из приемника где-то в глубине ресторана, то ли из кухни, то ли из крохотного зальчика с окнами на задний двор, куда, возможно, хозяин удалился почитать газету, прежде чем открыть заведение после дневного перерыва.