— Пошел вон! — Беззлобно шуганул его дед.

Дверь захлопнулась.

— А если и тогда не повинится? — Снова обратился Корней к внуку.

— Еще отлуплю. И так до тех пор, пока либо толку добьюсь, либо Никифор приедет. Отправим Петьку домой, упертые бараны к учебе непригодны.

— Значит, крестник дороже брата?

— Не в этом дело, деда. Я — старшина Младшей стражи, Петр — десятник, мой починенный. Он проявил неповиновение в присутствии других ратников Младшей стражи и должен был быть наказан.

Дверь снова открылась, в горницу вошла мать.

— Батюшка…

— Уйди, Анюта, разговор у нас.

— Батюшка, ну подрались мальчишки, не серчай…

— Анька! Христом Богом прошу: уйди! Не доводи до греха.

Мать немного потопталась, хотела что-то сказать, передумала и вышла.

— Ты хоть понимаешь, что это на всю жизнь?

— Что, деда?

— Роська. Преданнее, чем он, у тебя пса теперь не будет, но и тебе от него уже не избавиться. Ты давеча спрашивал: чего я с Данилой вожусь… лет пятнадцать назад я за него вот так же хлестался, как ты за Роську. Не спрашивай: "Почему?" — тебе этого знать не надо. Теперь он десятник без десятка и сам народ не соберет. Придется мне.

— Понимаю, деда. Знаешь, был у франков такой человек Антуан де Сент-Экзюпери. Философ и воин, погиб на войне. Так вот он в одной своей книге написал: "Мы в ответе за тех, кого приручили".

Дверь снова отворилась и в горнице нарисовалась Юлька и с порога заявила:

— Мне мишкину ногу глянуть надо!

— Гляди. — дед качнул головой в мишкину сторону.

— Минька, болит?

— Терпимо.

— Не дергает?

— Нет.

— Точно не дергает?

— Точно.

— Повязка не промокла?

— Не чувствую, вроде, нет.

— Надо, все-таки посмотреть. — Не удовлетворилась допросом Юлька.

— Смотри.

Пока Юлька исполняла (или делала вид?) свой лекарский долг, дед сидел задумавшись, потом неожиданно спросил:

— Михайла. Кхе, как говоришь, его звали?

— Антуан де Сент-Экзюпери.

— Не запомню. Жаль. Юлька, что там с Петрухой?

— В лубках весь. — Недовольно проворчала лекарка. — Ноет. В нужник, говорит, самому не сходить.

— Кхе, в нужник. Мне бы его заботы. Посмотрела ногу?

— Да, все хорошо, повязка сухая, нога не горячая.

— Ступай.

— Корней Агеич…

— Ступай!

Юлька вышла, из-за закрытой двери послышалось шушуканье, явственно прозвучали слова: "Сидят, разговаривают"… "Откуда я знаю, о чем?". Дед подобрал с пола мишкин сапог, швырнул в дверь. Шушуканье стихло.

— Значит, или переломишь, или выгонишь? — Спросил дед, как-то очень внимательно глядя на внука.

До Мишки только сейчас дошло, что дед уединился с ним не для того, чтобы как-нибудь наказать, просто наорать и прочесть нотацию. Сотник экзаменовал старшину Младшей стражи, впервые столкнувшегося с открытым неповиновением подчиненного! И было похоже, что позиция старшины деда устраивает.

— Или подчиню, или выгоню. — Твердо глядя в глаза деду, заявил Мишка. — Ломать не буду, кому он нужен сломанный?

Дед согласно кивнул головой и вдруг хитро подмигнул.

— Козлодуй, говоришь? Кхе! А Роську берешь на себя на всю жизнь?

— Беру, деда.

— Молодец, ядрена Матрена, хоть сейчас тебе меч навешивай! Хвалю!

"Опаньки! Сэр Майкл, Вы чего-нибудь поняли? За цирк не хвалил, за удачу на княжьем дворе не хвалил, за татей побитых не хвалил, за засаду на куньевской дороге не хвалил, а тут… Похоже, сэр Майкл, Вы во что-то важное не врубаетесь".

— За что, деда?

— За людей, Михайла, за людей. Ты думаешь я сотней командую? Ратным повелеваю или воеводством теперь? Я людьми командую! А каждый человек…

— Это — целая вселенная.

— Как?

— Каждый человек это — целый мир, и другого такого же нет.

— Да! Ты сегодня двух человек понял, судьбу их определил и на себя ответственность взял. Иной за всю жизнь этому научится не может.

— Трех. — Поправил Мишка.

— Что трех? — Не понял дед.

— Завтра к тебе придет Первак — Листвянин старший сын. Будет просить крестить его с братьями и взять в воинское учение.

— Когда ж ты успел?

— А пока вы с Ильей к ужину готовились, а потом еще после ужина собирались вдвоем идти остров Рюген[9] от латинян освобождать.

— Рюген? — Дед задумчиво поскреб в бороде, воспоминая о концовке торжественного ужина, кажется, были смутными, если вообще были.

— Ага. — Злорадно добавил Мишка. — И даже пошли, но в разные стороны. Ты — в оружейную кладовую, а Илья в нужник. Там и уснули.

— Кхе! Я тебе велел уняться со своими шуточками.

— Прости, деда. А вот, насчет людей для Данилы…

Дверь снова отворилась.

— Да что ж такое-то? Ядрена…

В горницу впорхнула малышка Елька и бесстрашно просеменив к деду, сосредоточенно сопя, полезла к нему на колени. Младшую внучку дед любил, баловал, с удовольствием держал ее на коленях и вообще: относился к ней необъективно и непедагогично. Мать как-то обмолвилась, что Елька очень напоминает деду его покойную дочь Аглаю.

Елька, разумеется совершенно бессовестно пользовалась дедовым расположением и буквально вила из него веревки, иногда, впрочем, совершенно неожиданно для себя, напарываясь на дедову строгость, всякий раз обливаясь по этому поводу горькими слезами. Сейчас, по всей видимости, затаившиеся за дверью женщины решили использовать Ельку, как последе средство для смягчения дедова гнева, которого на самом деле и не было в помине. НО они-то об этом не знали!

— Елюшка.

Дед помог младшей внучке устроиться, та тут же обхватила его ручонками и зарылась носом в бороду.

— Деда, я тебя люблю.

Дед погладил внучку по головке, мгновенно утратил строгий вид, как-то помягчал лицом и телом, и вдруг постарел.

— И я тебя люблю, красавица моя. Ты чего это сюда забрела?

— Деда, не сердись на Мишаню, он хороший.

— Ну, бабы!

Дед зыркнул на дверь, но по ту сторону стояла мертвая тишина.

— Пусть сидит, деда, она нам не помешает.

— Кхе… Так что ты там про Данилу?

— Пусть обучает пешее ополчение из холопов. У князей пехота есть, пусть будет и у воеводы. Учить можно зимой, когда работы в поле нет, а призывать в строй всех годных мужиков. Поучит, и заодно, подберет себе десяток наиболее способных к ратному делу.

— Десяток из холопов?

— Но, ведь, не в сотне же, а в личной дружине господина воеводы. А что из холопов, так — твои холопы, что хочешь, то и делаешь.

— Кхе… Данилу невзлюбили, после той переправы… — Дед задумался, машинально поглаживая Ельку по русой головке. — А так: и при деле, и, вроде бы… Только, мы же конники, как там пехоту учить?

— Разберется, не дурак. — Уверено заявил Мишка. — Доспех для пехоты — стеганка на конском волосе — ненамного хуже кольчуги. Шлемы — тут придется поработать и потратиться. Справимся, наверно?

— Подумаем. Лавруху озадачу.

— Оружие: рогатины, топоры и… И самострелы.

— Самострелы? — Дед сразу же подобрался, утратив ласковую расслабленность. — А ну, как на нас повернут?

— Во-первых, против наших конных лучников, они — никто и звать никак. Перещелкаем, как курей. Во-вторых, на руки не отдавать, а только для учебы и в…

— Мишаня, а ты мне еще одну куколку сделаешь? — Подала, совершенно не к месту, голос Елька. — А то Матрене скучно одной!

— Кхе!.. Ой, деда… — Мишка прихлопнул рот ладонью, но было поздно.

— Ты кого передразниваешь, сопляк!

— Деда, прости, это я от неожи…

— Деда, не ругай Мишаню, он хороший, он мне куколку…

— О, Господи! — дед возвел очи горе.

"Сумасшедший дом, во, бабы психотропное оружие нам заслали!".

— Вон отсюда!

Дед спихнул Ельку с колен.

— А-а-а! мама-а-а!

— Вон с глаз моих! Оба!!!

— А-а-а! мама-а-а!

Мишка взгромоздился на костыли, двинулся к валяющемуся у двери сапогу. Правый костыль, которым он лупил Петьку, вдруг с хрустом подломился и Мишка полетел на пол, больно приложившись лбом об дверное полотно. Снаружи кто-то ломанулся в горницу и еще раз треснул Мишку дверью по лбу.