— Понятно. Просто же все! — Преисполнился энтузиазма Афоня. — Я и не думал!

— Не управлял людьми, вот и не приходилось о таких вещах думать.

— Хе-хе. Можно подумать, ты управлял! — Подкусил Илья.

— У меня дед перед глазами, есть у кого учиться. Ну, и книги еще.

— Да, Корней Агеич… вот у кого научиться многому можно. Ну, ладно. Поговорили, привел я их в дом…

— Погоди, рано еще. — Остановил Афоню Мишка.

— Хе-хе. — Снова встрял Илья. — Афоня, ты так до лета домой не доберешься!

Мишка сделал вид, что не слышит и продолжил:

— Третья заповедь — твой вид. Понимаешь, слова — это еще не все, только малая часть. Гораздо больше мы друг другу говорим одеждой, осанкой, выражением лица, движениями рук. Из всего, что один человек до другого доносит, слова составляют меньше десятой части. Треть — это голос, а больше половины — лицо, руки, одежда и прочее.

Вот смотри: ты им с самого начала говоришь: "Я — Афанасий Романыч, ратник девятого десятка Ратнинской сотни". Но при этом придешь к ним пешком, просто одетый, без оружия. Получится: уши слышат одно, а глаза видят другое. Создается ощущение вранья.

Или ты приедешь к ним верхом, на поясе меч, из-под кожуха кольчуга видна. Совсем другое дело: слух и зрение говорят одно и то же, никаких сомнений нет. А еще, ты смотришь на наго сверху вниз — он в положении подчиненного. В одной руке повод, другая на рукояти меча лежит, или еще подбочениться можно. Сразу же другой вид.

И вообще: всегда будь опрятен и подтянут, не ходи распояской, грязным, неряшливым. Понимаешь, человеческий ум так устроен, что он все подмечает, даже если особо над этим не задумываться. Как бы это объяснить? Илья, ты мне поможешь?

— Как? — Изобразил всем своим видом готовность Илья. Несмотря на вставляемые время от времени ехидные замечания, слушал он очень внимательно.

— Посмотри на Афанасия, а ты внимательно смотри на Илью, на выражение его лица.

Мишка слегка перевалился на бок, чтобы смотреть на обозника не выворачивая голову и начал:

— Илья, вспомни, как Афанасия раненого с коня снимали и к тебе в сани клали. Посмотри на то место, где у него рана, вспомни других раненых на него похожих. Так, а теперь вспомни, как Афанасий тебя Илюхой назвал и ты обиделся. А теперь вспомни, как у тебя первый ребенок родился, как он первое слово сказал, как первый раз ножками пошел. Хорошо, а теперь подумай: а вдруг твоя жена, все-таки сено без тебя продаст? Только не говори ничего!

Мишка обернулся к Афоне.

— Понял, Афанасий?

По ходу мишкиного монолога лицо Ильи менялось самым разительным образом — мужиком он, как понял Мишка, был достаточно эмоциональным, да к тому же, хорошим рассказчиком, поэтому мимикой обладал весьма выразительной. Афоня приоткрыл рот и расширенными глазами не отрываясь смотрел на Илью. Потом перевел взгляд на Мишку и с запинкой выговорил:

— Ты… ты колдун?

— Глупости! Если кто и колдун, то Илья. Ни слова не произнес, а столько тебе сейчас рассказал, словами такого и не скажешь никогда.

Илья неожиданно зло процедил:

— Зверь ты, Михайла, с людьми, как с куклами…

— Илья, ты же сам согласился!

— Бешеный Лис, как голого выставил…

— Илья, прости дурака, не подумал… — Мишка действительно ощутил острый приступ стыда. — Илья! Ну хочешь на колени встану? Прости пожалуйста, я же Афоне помочь хотел. Ты же сам знаешь, как это важно, сколько ты по лицам раненых понимать умеешь! Ты же ни одну жизнь спас, когда они сказать не могли, а ты догадался…

— Паршивец, и уговорить-то умеешь! Ох поплачут девки от тебя!

— Не сердишься? Илья, вира с меня: выпрошу у дядьки для тебя самострел, бесплатно.

— Ладно… самострел. — Илья неожиданно хихикнул. — Афоня, ты на его рожу сейчас смотрел?

— Ага! Здорово!

— Хе-хе, Михайла, как я тебя! А?

— Притворялся? — Понял Мишка. — Знаешь, как это называется?

— Не-а!

— Мордой об стол!

— Ха-ха-ха, го-го-го, Афоня! Вот такого лица, ха-ха-ха, ты еще… ты еще не видел!

— Которое, го-го-го, об стол?

— Ага! Ха-ха-ха и об лавку тоже!

Проезжающий мимо ратник придержал коня.

— Чего ржете, мужики?

— Губан, ха-ха-ха, у тебя… ха-ха-ха, случайно стола… с собой, нету?

— Чего?

— Го-го-го, а лавки?

— Гы-гы-гы, чего… ржете-то?

— А ты, ха-ха-ха… чего?

— Не… гы-гы-гы… не знаю.

— И мы, ха-ха-ха, не знаем… но без, ха-ха-ха, но без стола — никак!

"До чего же ЗДЕСЬ с юмором просто, вроде ничего особенного и не сказал. Не избалованы люди телевизором, ни одного писателя-сатирика, ни одного шоумена. Минут через пять весь караван ржать будет, а спроси "почему?", не скажут. Но как Вас, сэр, Илюха обул! Артист! А Вы говорите: шоуменов нет".

Мишка проснулся, как от толчка. Рядом в санях храпел и постанывал Афоня, еще дальше, на толстом слое лапника, завернувшись в облезлую медвежью шкуру, сопел с присвистом Илья. Мишка попытался определить, что же его разбудило. Нога, практически не беспокоила, к афониному храпу он притерпелся, других шумов, вроде бы, не было. Огромный стан, в котором расположилось несколько сот человек, с вечера угомониться не мог очень долго. Где-то плакали дети, кто-то, на ночь глядя, вдруг решил, что припас мало дров и стучал топором, потом чего-то испугались лошади, потом еще что-то случилось. Большое сборище людей и животных всегда успокаивается очень медленно, то и дело оживляясь локальными очагами шумов и беспокойства.

Сейчас над станом стояла тишина, костры слабо тлели, морозец ощутимо усилился, похоже, дело шло к утру. Что же, все-таки, его разбудило? Мишка еще раз окинул взглядом все пространство, открывающееся ему из лежачего положения и уже надумал сесть в санях, как уловил краем глаза какое-то движение. От ствола одного из деревьев отделилась белесая тень и пробежав несколько шагов в сторону дремлющего у костра часового, припала к снегу.

"Маскхалат, бесшумное движение, явное намерение снять часового. Привидение или чей-то спецназ пожаловал? Вижу только одного, но могут быть и другие, если, конечно, спецназ".

— Илья! — Позвал Мишка шепотом. — Илья, проснись.

— Да не сплю я. — Так же шепотом отозвался обозник. — Что случилось?

— В стане чужие, к страже подбирается кто-то.

— Не показалось?

— Нет, я его и сейчас вижу. До самострела моего, не поднимаясь, дотянуться можешь?

— Могу, может, шумнуть?

— А стрелу словить не боишься? Взводи самострел и незаметно подай мне.

— Как его лежа-то?

— Упри в сани, сам на бок повернись, чтобы колено вверх не торчало.

— Сейчас. — Илья деятельно заворочался, впрочем, почти бесшумно.

Тень продвинулась еще на несколько шагов. Щелчок взведенного самострела показался оглушительно громким, лазутчик припал к утоптанному снегу.

— Михайла, руку опусти.

Голос раздавался снизу, Илья каким-то образом умудрился вползти под сани. Мишка опустил руку и нащупал приклад.

— Лежа-то стрельнуть сможешь?

— Смогу, а ты приготовься опять зарядить, может быстро понадобится.

— Угу, сразу под сани суй, я тут приспособился.

Часовой приподнял голову, огляделся и снова подпер подбородок кулаком.

"Да уж, не видал ты, раздолбай, плакатов "Несение караульной службы — выполнение боевой задачи!", зарежут, ведь, как куренка".

— Михайла, ну, чего? — Донесся из-под саней сиплый шепот Ильи.

— Т-с-с…

Белесая фигура вскочила на ноги и метнулась к часовому. Мишка нажал на спуск, болт ударил лазутчика куда-то в район поясницы, тот в падении все же дотянулся до часового, но удар пришелся по ногам. Разгильдяй караульный вскинулся спросонья, свалился с чего-то, на чем сидел, и прямо в его уже открывшийся для крика рот, оттуда-то слева ударила стрела. Илья буквально вырвал самострел из опущенной мишкиной руки, и через пару секунд, показавшихся вечностью, из-под саней раздался вожделенный щелчок.