Для надлежащего поддержания боярского достоинства твоего, боярыня Гредислава Всеславна, воевода Корзень передает тебе во владение пятнадцать холопских семей, коих ты вольна принять или не принять.

Для исполнения тобой боярской обязанности содержания воинской силы, воевода Корзень ПРОСИТ тебя, боярыня Гредислава Всеславна, принять на своей земле и взять под материнское попечение воинскую школу и Младшую стражу, старшиной коей имею честь быть я — старший внук воеводы Корзня — Михаил.

Мишка снова поклонился, коснувшись пальцами пола и выпрямился, стараясь выглядеть столь же достойно, как и Нинея.

— Благодарствую старшина Михаил. Хорошо исполняешь поручение воеводы.

"Боже, что за голос! Другой человек! Не поверил бы, если б сам не видел!".

— Передай воеводе, что я оценила его вежество, приличные слова и доброе ко мне расположение. Однако же забота воеводы Корзня о поддержании моего достоинства видится мне излишней. О сем я способна позаботиться и сама.

Скажи так же, что оценила я и мудрость его первых шагов на воеводском поприще, а так же о том, что радует меня его правильное понимание прав, обязанностей и положения боярства среди прочих сословий. Особо радостно видеть такое понимание в столь юном роду, ничем, кроме воинских дел, себя пока не прославившем.

Обещаю обдумать слова воеводы Корзня со всем приличествующим тому тщанием. О решении своем извещу воеводу воблаговремении.

— Передам все в точности, матушка боярыня. Благодарствую на добром слове.

Мишка поклонился третий раз. Роська вдруг шумно сглотнул и перевел дух, видать, и правда затаил дыхание.

— Присядь, старшина Михаил… — Нинея царственным жестом указала на лавку, с которой только что встали ребята. — … и ты, десятник.

"Христианское имя, все-таки, вслух произносить не стала. А может, по протоколу не положено? Может быть, по имени надо обращаться только к тому, кто принес послание, а к сопровождающим нет? Хорошо, хоть, с остальным, вроде бы, не облажался. Но если: "присядь старшина Михаил" — то разговор, похоже, еще не закончен. Просто дипломатические переговоры перешли из стадии официальных заявлений в стадию… черт его знает… консультаций, что ли?".

— Расскажи нам, старшина Михаил, о воинской школе и Младшей страже. Дело это для нас новое, непривычное.

— Младшая стража — дело не столько новое, сколько забытое. Когда сто лет назад наша сотня пришла в эти места…

Мишка старался держать спину и голову так же, как и Нинея, но очень скоро почувствовал, что это не такое простое дело. Кроме физического неудобства и быстро наступающей усталости, он ощущал еще и психологический дискомфорт — его поза была явно искусственной, в то время, как Нинея выглядела совершенно непринужденно.

Кроме того, все время приходилось следить за руками, а Нинея как-то умудрялась положив одну руку ладонью на стол производить впечатление, будто рука лежит на подлокотнике кресла. Самым же обидным было то, что и Красава, по-видимому, чувствовала себя совершенно свободно. Даже бровью не повела, когда старуха положила ей руку на плечо.

— "Черт знает что, сэр Майкл! Вы уже и забыли о тех временах когда не знали: куда девать руки при разговоре. Какой конфуз! Нет, это ж надо! Невозможно сделать даже простейшую вещь — принять "зеркальную позу" — без того, чтобы не выглядеть идиотом. Ну, бабка, что значит порода! Так квалифицировано возить собеседника мордой по столу, что даже и не понять: как это делается".

— Благодарствую, старшина Михаил, много ты нам интересного поведал. Чаю, шумно тут у нас станет, если воинская школа появится. По правде сказать, старикам молодые голоса всегда в радость, приятно, когда своими глазами продолжение жизни видишь. Однако же, время позднее, не откажешься ли, вместе со своим десятником, разделить с нами трапезу?

"Нет, это уже садизм! Застольного этикета нынешних времен даже я не представляю, но ничего хорошего ждать не приходится. Семь шкур спустит и голым в Африку… Простите лорд Корней, но я иссяк".

Мишка резко расслабился и ему показалось, что он оплывает на лавке, как свеча.

— Ф-у-у, баба Нинея, пожалей, не могу больше!

— Наигрался, значит, в посла?

— Я не играл, непривычно просто…

— А если непривычно, значит играл. Ничего, Мишаня, дети только думают, что играют, а на самом деле, учатся жить.

— Как хоть получилось-то?

— Хорошо получилось, и в княжеском тереме не осрамился бы. И говорил все правильно… Почти.

— А что неправильно-то?

— Пыжиться не надо было. — Нинея снова медленно преображалась из «Владычицы» в добрую бабушку. — Тебе тринадцать, так и будь тринадцатилетним. Будь самим собой.

— А кем же я был?

— А ну-ка, расправь усы. — неожиданно предложила волхва.

— Так у меня нету еще…

— А если бы стал расправлять, было бы смешно?

— Конечно!

— Вот так же смешно и когда мальчишка смысленного мужа изображает. Говорил ты хорошо, слушать было приятно и смотреть на тебя было приятно. А вот когда ты со мной в благообразии соревноваться надумал, стало смешно. Потому, что говорил ты от души, то, во что верил, то, что для тебя само собой разумеющимся было. А потом стал играть в того, кем ты на самом деле не был. И стало тебе трудно, и говорить ты стал плохо, и устал быстро.

"М- да, сэр, не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз! И добавить к этой крылатой фразе нечего".

— Но учиться-то этому надо? Как же учиться, если не пробовать?

— Правильно, Мишаня, учиться надо, но не с внешности начинай, а с внутренней сущности. Ощути себя наследником древнего рода, продолжателем дел сланных предков, частицей великого народа славянского, внуком Божьим! Возгордись этим и тут же смирись. Смирись с тем, что ты не волен в ни своих поступках, ни в поведении, ни в речах, ни во внешнем виде. Смирись с тем, что всегда и во всем, даже в мелочах, даже в самое краткое время, даже тогда, когда тебя никто не видит, ты должен быть достоин своего места в жизни, как бы трудно это ни было. В любых бедах: болезнях, поражениях, скудости, отчаянии — сумей соблюсти достоинство.

Тогда спина сама выпрямится, и голова поднимется, и о руках думать не нужно будет, и каждый увидевший тебя все поймет без слов. Это трудно, очень трудно, иногда, невыносимо, но если в народе нет таких людей, не будет и ничего вообще.

"Прямо по Гумилеву: "Будь тем, кем ты должен быть". Только не та сейчас на Руси фаза этногенеза. Промахнулись Вы, мадам, лет на шестьсот, минимум. А может и не промахнулись, а совершенно правильно чувствуете недостаток пассионариев — носителей императива: "Будь тем, кем ты должен быть"?

— Я тебе сейчас кое-то скажу Мишаня. — Продолжала Нинея. — Один раз, и никогда этого больше не повторю. А ты подумай: как мне трудно это говорить, и кем бы я была, если бы не смогла этого сказать. Ты знаешь, как я отношусь к Киевским князьям. Ольга… Сука Киевская… Баба, потерявшая мужа — вдова. Что она может? В траур облачиться, вопить о возмездии, рыдать по покойнику, рвать на себе волосы… А она встала во главе войска и… И повергла княжество древлянское!

Еще она была матерью славного воина. Победителя хазар, грозы степняков, ужаса Царьграда. Что должна делать мать такого сына? Гордиться, хвалиться перед другими матерями, радоваться его славе… А она, считай, что своими руками… Знала, что ждет его засада, и ничего не сделала, что б спасти. Сидела и ждала, когда принесут весть, которую она и так знала, еще до того, как все случилось.

Но так было нужно. Потому, что не князем он был, не властителем. Воинственным бродягой, подобным морским конунгам у нурманов. Храбрым, удачливым, но не способным управлять ничем, кроме своей дружины. Просто богатырем, равнодушным к делам власти.

И Ольга его приговорила. Мать! Сына! И перед ней склонились мужи, не верившие в то, что женщина может ими править. И она воспитала Владимира. Сына рабыни! Воспитала Великим Князем.