Однако был и один существенный нюанс. Из того селения, в котором жила Татьяна, невест в Ратном не было ни одной. Слишком упорно и беспощадно, порой даже, не без успеха, сопротивлялись, в свое время, Татьянины земляки вторжению пришельцев-христиан. Да и сейчас забредать, особенно в одиночку, в их угодья было небезопасным. Доездился, в конце концов, и Лавр. Однажды, уже ближе к концу зимы, конь привез его домой без сознания, со сплошным синяком вместо лица, сломанными ребрами и следами нескольких ножевых ударов на тулупе. Слава Богу, тулуп был из медвежьей шкуры, а удары пришлись вскользь, до тела не достали.

На этом, однако, романтическая история не завершилась. Когда у Лаврухи зажили ребра, он втроем с братом Фролом и Андреем, надев под тулупы кольчуги, наведались в татьянину деревню — на праздник проводов зимы. Шороху они там навели, по всему было видать, изрядного, потому, что возвратились назад с победным видом, чужими санями, наполненными трофеями и невестой, начисто обалдевшей от такого способа сватовства и не знавшей радоваться или плакать.

В общем- то, и этот сюжет для ратнинцев был не нов, добывать невест лихими налетами молодым мужикам приходилось не единожды. Даже сельский священник не порицал, ибо невинных дев вырывали из тьмы язычества и проводили в лоно Православной Церкви. Технология улаживания скандала тоже была не нова: дед оделся по-праздничному, нагрузился подарками и отправился к родственникам невесты.

Но, не тут-то было, назад он вернулся, хотя и не битым, но мрачным. Татьяну, оказывается, сочли похищенной демонами и уже справили по ней тризну, как по умершей. Вообще-то, помня о том, какое впечатление производит на людей лицо Андрея, вошедшего в боевой раж, а именно он прикрывал отступление братьев, в разговоры о демоне можно было поверить. Так Татьяна приобрела мужа, но лишилась всей прежней родни.

И вот, человек, из-за которого ей пришлось расстаться с отчим домом, разорвать все связи с родными и друзьями, оставил ее в самый тяжкий час ее жизни.

"Ну и что ты ему скажешь? Самый умный, да? Двинет он тебя, так, что костей не соберешь, вот и весь результат. А кто, если не я? Делай, что должен и будет то, что будет. Главное удивить его чем-нибудь, заставить выйти из круга, по которому у него сейчас мысли крутятся. Заставить взглянуть на ситуацию по иному. Может, получится? Все-таки я его за это время узнал, понял что-то…".

Мишка зашел под навес кузницы, сел рядом с Лавром, помолчал.

— Тебе чего, Михайла?

— Да я вот подумал: дочка у тебя, все-таки, появилась — Мишка указал на стоящую неподалеку косилку — ты ее из ничего создал, все рано, как родил…

— Вот! Ты один только и понимаешь, для них для всех это просто железяка, а мы с тобой в нее душу вложили.

— Обидно, когда тебя не понимают?

— Да и хрен с ними, пусть не понимают! Мы с тобой, Михайла, еще такое придумаем… Птицу железную сделаем и по небу полетим!

— Можно и птицу, кстати — не так уж и трудно.

— Ну?

— Надо только, чтобы на душе легко и светло было. Мы с тобой, когда ее придумывали, радостно ведь было?

— Было…

— И еще будет, сегодня жизнь не кончается.

— Что ты про жизнь знаешь…

— А вот и знаю! Вот когда новую задумку делаешь, ты сам сказал, что светло и радостно. Так?

— Ну, так…

— А если не просто так, а для кого-то, к примеру, подарок придумываешь, делаешь и представляешь, как человек обрадуется. Еще лучше же, правда?

— Тоже правда…

Лавр тяжело вздохнул и достал откуда-то из-за спины сверток, развернул тряпицу и Мишка увидел у него на ладони дивной работы женское украшение — серебряные височные кольца с подвесками.

— Что ж, мне их теперь самому себе дарить? За дочку…

— За что Андрей деда как отца родного почитает?

— Как за что? Он ему жизни в сече спас.

— Не просто спас — своей жизнью рисковал и здоровьем поплатился.

— Ну и к чему ты это?

— Девки говорили, я слышал, лекарка тете Тане рожать вообще запретила, сказала помереть может. А она тебя порадовать хотела, жизнью рискнула…

— Да что ты понимаешь…

— Понимаю, что рискнуть в один миг, сгоряча, это совсем не то, что почти целый год думать: помрешь или не помрешь? Это ж как любить надо, какой свет в душе иметь? Ну, не получилось, так ведь и у деда тогда могло не получиться…

— Мал ты еще о таком рассуждать, Вас у Фрола пятеро, могло бы и у меня столько же быть.

— Мы теперь не у Фрола, мы теперь у тебя. Ты же хотел бы, наверно, чтоб с тобой сын над твоими задумками бился, как мы с тобой над косилкой той? Я соврал, наверно, не думала Татьяна: умру, не умру. Она радовалась — подарок тебе готовила. Ты же сам сказал, что это самая большая радость?

— Да откуда ты знать можешь? Сопляк еще совсем…

— Мы же с тобой там душу видим, где она другим не видна, вот и знаю. От возраста это не зависит. Ты-то сам когда душу в железе увидел? Наверно, тоже пацаном еще был?

— Меня Кирьян покойный научил. Я к нему в кузницу все бегал, посмотреть. А он однажды возьми и спроси меня: "Ты как узор на этом браслете навел бы?". Ну я и показал, а он пошел к отцу и предложил меня в ученики взять, сказал, что я красоту понимать могу. Отец сначала ни в какую, а потом согласился. А у Кирьяна сын, хоть на кузнеца и выучился, да только самые простые вещи делать может, Сначала обижался на меня, думал я какой-то секрет скрываю, а потом, видно, понял — не дано.

— Зря, значит, обижался?

— Выходит зря…

— А ты на тетю Таню? Она же для тебя старалась, себя не пожалела… неужели не чувствуешь? Или тоже — не дано?

— Что же ты за пацан такой? Попом, наверно, станешь — так в душу залезть… Даже и прогнать тебя язык не поворачивается.

— Это не я, это отец Михаил с тобой через меня говорил, он умеет.

— Значит, правду говорят, что тебя отец Михаил чему-то такому учит?

— Он просто меня думать учит, этому тоже учится нужно… как ремеслу. И тоже — не всякому дается.

— Вот оно как… А придумки твои? Тоже — он?

— Я же говорю: думать учит. Оттуда и придумки.

— Чудеса… А не врешь?

— А зачем?

— Ну, мало ли… А если правда… Нет, не может быть, ты же дите еще, не мог ты сам… Ну, хорошо, если так, то дай совет. Или не можешь?

— Могу. Пойди к ней. Можешь не говорить ничего, просто посиди рядом, за руку подержи… А еще лучше расскажи ей про то время, когда ты ее первый раз увидел, что думал, что чувствовал… А если станет прощения просить…

— Ты ж сам говоришь, что она не виновата ни в чем.

— Я говорю: ЕСЛИ станет. Не давай ей виниться, Она жизнью для тебя рисковала.

— А это? — Лавр показал на височные кольца.

— А это — потом, когда оба душой отмякнете, а можешь и совсем не давать, потом случай будет.

— И правда, что ль, сходить? Как же это ты меня так, а? Дите же еще…

— Я же объяснил!

— Ну… я пошел тогда…

— Бог в помощь, дядя Лавр.

"Доволен? Ты хоть понимаешь как рисковал, психотерапевт гребаный? Еще и про отца Михаила наврал. Не стыдно? Нет, не стыдно. Помог двум хорошим людям, а отец Михаил, если и узнает, думаю, одобрит. Он-то ведь обязательно помочь бы попытался. Да и не врал я особенно, просто сказал то, что и он наверно бы сказал. Или близко к этому…".

Мишкины размышления прервал раздавшийся сбоку шорох.

— Мама? Ты что, все слышала?

Мать, ничего не отвечая, молча обняла Мишку и прижала его к себе.

— Мама, не надо плакать, я как лучше хотел… Я что, что-нибудь неправильно…

— Все правильно, Мишаня, все правильно, ты — молодец, только… не мог отче Михаил такого сказать. Он монах, женщин не знает… Видать и правда он тебя думать научил, вот только: не рано ли?

— Но если я все правильно… почему же рано?

— Потому, что даже правильные дела не всегда делать надо.

Только спустя полгода Мишка понял смысл сказанного тогда матерью. Понял, когда увидел, как дядька Лавр нес ее на руках через двор — от саней к крыльцу. Понял, что никому он тогда ничем не помог, и что влез со своим дурацким самомнением туда, где ему делать было совершенно нечего. Влез, не подумав, что в очередной раз выходит за пределы роли пацана, играть которую он был обязан. Играть очень старательно и дисциплинированно именно потому, что жизнь — не игра.