— И Волынь еще…

— Нет, с Волынью раньше сложно было, а потом Мономах туда своего сына Романа посадил, а когда тот умер, другого сына — Андрея. С тех пор на Волынском рубеже спокойно. Вообще Мономах везде своих сыновей рассадил, где мог. Юрий[4] сидит в Суздале, Мстислав княжил в Новгороде, а Сейчас в Белгороде, Ярополк в Переяславле.

— Так если Мономах умрет, братья между собой схватиться могут?

— Вряд ли… Слишком опасно вокруг. Черниговские Святославичи могут половцев привести, так уже много раз бывало. Да половцы и сами обрадуются смерти Мономаха — очень уж крепко он их бил, аж за Дон загонял.

— Это — с юга и с востока. А с севера Полоцкие князья…

— Да, так. Ты, сынок, забудь все, что Ольга тебе говорила, на что намекала. В княжеские которы влезть — головы не сносить. Рюриковичи друг друга из-за уделов, как курей режут, а про слуг да ратников и разговору нет. Забудь! Дед своего добился — сотничью гривну получил, и ладно. За тем сюда и ездили. Запомни, сынок: стольный град манит соблазнами, кажется вот-вот и жар-птицу поймаешь, а на самом деле возле княжьего стола — возле смерти. Ты думаешь Никифор не мог бы в первую купеческую сотню выйти? Давно бы мог, но знает, как опасно на виду быть, над толпой возвышаться, вот и держится скромно. Князьям не только войско нужно, но и деньги. Деньги даже важнее. А с кого их взять? Понимаешь?

— Понимаю, мама.

— Нет, не все ты понимаешь! Никифор только живет в Турове. А деньги, товары, люди — все достояние, у него по разным местам распределены: в Киеве, в Чернигове, в Новгороде, даже, в Кракове. Где главная часть, никто, кроме него не знает, но чтобы ни случилось, всего достояния разом он не потеряет никогда! А наше главное богатство — в Ратном, там мы сильны и защищены. На крайний случай, даже и Никифор к нам прибежать может, или семью на время укрыть. Понял?

— Понял, мама. Знаешь, есть такая пословица: "Не складывай все яйца в одну корзину".

— Умница, ты моя… Вот бы отец, покойный, порадовался…

— Погоди, мама! Никифор-то по этой пословице и поступает, а мы? Ты сама только что сказала: у нас все — в Ратном.

— Ну, об этом тебе с дедом говорить надо, если он захочет, конечно. Ты не помнишь — совсем мальцом был, но у нас своя деревенька была на семь дворов. Если бы не беда… ладно, чего уж теперь. Но дед, как я понимаю, не просто так за сотню свою бился, наверняка восстановить деревеньку надеется. А это — не гривна сотника, это — наследство, которое прирастать может. Есть бояре, которые только при князе и бояре, а есть такие, которых земля кормит. Этим князя потерять не страшно, земля и люди всегда при них останутся. Они еще и сами, бывает, князей выгоняют. Только об этом, и правда, лучше с дедом говорить.

"Вот, значит как! Не зря мать по подружкам давним походила, теперь хоть какая-то ясность намечается. Владимир Мономах при смерти, кто там следующим-то будет? Не помню. Говорила мама: учи историю! Ясно одно: бардак на Руси образуется первостатейный. Князья опять поедут с места на место, кое-кто за оружие возьмется, потом новый Великий князь Киевский начнет драчунов вразумлять, да пересаживать нужных людей в нужные места. Разборок — на несколько лет! Вот почему все зашевелились: Илларион, Феофан, Ольга.

А чего они все от ратнинской сотни ждут? Сотня, да еще не полного состава, что она может сделать против тысячных княжеских ратей? Поголовно полечь в первом же бою? Дед не идиот. Пакостить партизанскими налетами, громить обозы, перехватывать гонцов, что еще? Надо у деда потом выспросить.

Кстати о деде. Мать ведь не зря про деревеньку вспомнила. Пока князья между собой грызться будут, сотня профессионалов в отдаленной местности много чего натворить может! И дед, пожалуй, не преминет воспользоваться ситуацией. Как там у Вильяма нашего Шекспира?

Придумал ловко, нечего сказать:

Сто рыцарей! Сто рыцарей, готовых

Фантазии любые старика

В любое время поддержать оружьем!

В самую точку, товарищ классик! Но и дед-то как в жилу попал! Илларион поперся язычников громить, и Корней Агеич, "поддерживая генеральную линию партии", запросто может пару деревенек на щит взять, да еще и красиво отчитаться перед центром. Поди разбирайся потом: язычники или не язычники там были? Опять же и мужики почувствуют, что с возвращением сотника Корнея и добыча пошла, и победы одерживаются. Выигрыш по всем параметрам: и моральный, и материальный, и идеологический, и… Блин! Можно же не встревать в княжьи разборки, поскольку занят важным государственным делом! А когда все устаканится, дед опять — весь белый и пушистый: не в свои дела не лез, под руководством Святой Матери нашей Православной Церкви, язычество искоренял!

Но вот княгиня Ольга… Чего ей от Нинеи надо? Откуда они вообще друг друга знают? Может быть, Ольга рассчитывает в крайних обстоятельствах на помощь язычников? М-да, сэр, тут Вам с ходу не разобраться, но мать права: около князей — около смерти".

Утром ни о каком продолжении цирковых выступлений, разумеется не могло быть и речи — руководство, в полном составе, дрыхло "после вчерашнего". Деда и хозяина никифоровские работники растащили по постелям далеко заполночь и совершенно никакими, а Немого пришлось оставить там, где он и уснул в обнимку с опрокинутой лавкой. Что уж там ему представлялось в пьяных сновидениях, неизвестно, но отнять у него лавку не удалось, а тащить в постель вместе с мебелью, после недолгих размышлений, не стали.

Рассчитывать на ясность сознания и здравость суждений вчерашних сотрапезников, по вполне понятным причинам, в ближайшее время не приходилось, и заявившийся с утра Своята, уяснив обстановку, лишь печально вздохнул и поплелся куда-то по своим делам. Кузька, оклемавшийся после падения с лошади, настаивал на повторной экскурсии в торговые ряды, поскольку первую пропустил, и Мишка уже было согласился, но тут его тормознули во дворе сыновья Никифора.

— Слушай, Минька! Ну, с оружием ты здорово управляешься, а на кулачках со мной не побоишься?

Петька был почти на год старше, на голову выше ростом и, чувствовалось, что в уличных драках с городскими пацанами он поднаторел изрядно. Позорище, которое Мишка устроил двоюродным братьям в первый день, видимо, не давало ему покоя, да и прочие мишкины «подвиги», служившие поводом как для постоянных обсуждений в семье, так и, само собой разумеется, родительских попреков, просто требовали каким-то образом удовлетворить уязвленное самолюбие подростка.

— А может, как-нибудь, обойдемся? — Попытался решить дело миром Мишка.

— Испугался?

— Я у тебя в гостях, неприлично с хозяевами драться.

— А мы — шутейно, вон там, за сарайчиком, никто и не увидит.

— Если шутейно, то зачем же прятаться?

— Боишься? Так и говори!

Петька воинственно выпятил грудь и начал медленно надвигаться на Мишку.

"Не отвяжется, придурок, самоутвердиться ему надо, понимаешь. Ну, ладно, сам напросился".

— Хорошо, бей!

— Чего? — Удивленно переспросил Петька.

Начало драки, как водится, требовало определенного ритуала: каких-нибудь вызывающих слов, толчков, сложного набора из жестов и мимики. Некий обязательный комплекс, предшествующий поединку, который человечество, с некоторыми изменениями, передавало из поколения в поколение еще с тех времен, когда "венец творения" был стадным животным и членораздельно разговаривать не умел. Был, разумеется, такой ритуал и у городских мальчишек, просто так перейти в «боевое» состояние Петька не мог. Мишка намерено сбивал его с привычной поведенческой колеи, обрекая на поражение еще до нанесения первого удара.

— Бей, говорю, чего, как баба, языком треплешь?

— Это я — баба? Да сам ты деревенщина лапотная!