— В каземат не пойдет?

— Рубен, кости Первого, хотите я пущу вам сало?

Бас вдруг дико взвизгнул и замолчал. Вежливый заговорил с кем-то еще. Я помнил темную, на фоне заката, скользящую фигуру в сопровождении небольшого отряда вполне различимых головорезов. Но эта фигура была словно вырезана ножницами из змеева «ничего».

— Оставьте ему воды, — говорил Вежливый строго.

— Слава светозверю, вот и вы, — сказал кто-то новый. Это, по голосу, был типичный Старейшина, хранитель знаний и вечный девственник. Я так и видел в своем воображении угловатую лысину, обрамленную благородным седым волосом, запавшие от постоянного чтения влажные глаза, пятнистый нос и мелко дрожащие губы. Потом я понял, что просто вспоминаю убитого мной старика, и велел себе заткнуться. Голос Старейшины принадлежал зрелому мужчине. — Я слишком высокого мнения о ваших способностях, чтобы волноваться, но, клянусь, ни разу не присел после вашего ухода. Что же там произошло? Я не вижу пропавших, значит…

— Мертвы, — с некоторым упреком произнес Вежливый.

— Как? — сбывались худшие предположения Старейшины. На влажных глазах заблестели бусинки горя. — Все?

— Все, — хладнокровно ответил Вежливый. — Вместе с моей бомбой. Такая халатность с вашей стороны была недопустима. Я думал, что могу доверять вам. Я не привык ошибаться, мне это запрещено.

У меня замерло сердце.

Старейшина молчал.

— На них вышли Незримые, вы понимаете, что это означает? — Вежливый раздражался все больше. — Нам нужно многое обсудить.

— Постойте, — горько произнес Старейшина. — Их тела все еще там?

— Отчасти, — помедлив, сказал Вежливый. — Там неплохо тряхнуло землю. Бомба была сделана на совесть, импортный экземпляр, не то, что местные дымовухи. Слушайте, милейший, у вас тонкое восприятие мира, я прекрасно осведомлен об этом, но это были войны. Войнам свойственно погибать, это немаловажная часть их профессии.

— Это я понимаю, — ровно ответил Старейшина. — Но среди них было совершенно невинное дитя. Это ужасно, что ему пришлось принять такую смерть. Девочка.

— Девочка? — задумался Вежливый. — Ах, девочка. Так она ваша? Собственно, она жива. Ваши увальни прихватили ее с собой. Я решил, что для утех.

— Где же она?

— Она в своих покоях, — ответил кто-то с готовностью. — Лекарь уже у нее.

— Хоть одна хорошая новость — проговорил Старейшина с благодарностью. — А это…

— Мой трофей, — быстро сказал Вежливый.

— Это Незримый, — рявкнул кто-то. — Он во всем виноват. Мастер Ритор, я ждал вашего решения по этому вопросу. Я смиренно полагаю, что щенка нужно оставить у нас и казнить за смерть наших братьев.

— Господин Вельд, — сказал Старейшина озадаченно, — что вы хотите сделать с этим вороном? Желание моих сыновей вполне оправданно. Отдайте его нам, зачем вам лишняя обуза?

— Это мое дело, — сказал Вежливый напряженно. — Я понимаю ваши чувства, но не дам напрасно расходовать такой материал. Это совершенно ни к чему. Я неглупый человек и давно научился называть смертям цену. Этот малыш вам не по карману Ритор, даже если вы перетрясете все ваши сундуки. Это я заявляю вам официально и единственный раз. Если вы продолжите настаивать, я вынужден буду пойти на крайние и очень нежелательные для всех нас меры. Считайте, что компенсируете часть моих неоправданных затрат. Весьма значительную часть.

Некоторое время держалась тишина неприятных впечатлений, словно каждый пытался оценить мою смерть. Похоже, у Вежливого здесь тоже были свои люди, потому что я ощутил слабую, но сосредоточенную атмосферу пересеченных взглядов и ползущих к рукоятям пальцев.

Мне снова становилось хреново. Ребра жгло мерзкой лихорадочной болью. Вообще у меня было интересное положение, которое уже перерастало трагико-романтические метафоры с капканом и волком отгрызающим себе ногу, чтобы уйти от заливистых гончих. В лучшем случае я мог быть трофеем, чье дело — украшать стену или пол. В худшем — меня банально придавали смерти в запале братской скорби.

Глаза раскрылись сами собой.

Я лежал на на скамье, и видел только черную гладь Его плаща, движимую матовыми колыхающимися волнами. Капюшон был отброшен назад. Каштановая грива застилала складки воротника и наполняла мешок капюшона.

— Парню тоже нужен лекарь, — сказал Вежливый в деловом порядке кому-то из своих. — Перевяжите ему все, что кровоточит… Ритор, Ритор, друг мой, — он уже брал инициативу в свои руки, возлагая их на плечи неожиданно могучего мужчины в свободных серых одеждах. — Стоит ли прекращать наше сотрудничество? Ах, молодо-зелено, мы с вами оба все еще некомпетентны в действительно интересных делах. Насолить Авторитету, кое-что взять, кое-что подвергнуть сомнению — это нам более-менее удается. А вот бомбы… Эти наши смешные системы стенографии, наши нелепые позывные, неуклюжая конспирация, провальные явки. Помилуй Первый, разве я смею обвинить вас? Мы еще очень мало знаем о дне завтрашнем, чтобы быть неуязвимыми в дне сегодняшнем. Как и этот малыш. О-хо-хо, Ритор, когда я был молод, как этот мальчишка и мне нужно было самоутвердиться, я тоже совершал дурацкие поступки. Бросьте, зачем он вам? А вот у меня есть план. Жестокий и изощренный, Ритор. Религия Зверя, — не при вас будет сказано, — еще содрогнется от ударов этого парня.

— Верно ли это? — спросила скала, слегка шевельнувшись.

— А как же! — воскликнул Вежливый. — Это глина, дорогой Ритор. До этого из нее лепили нечистые пальцы Гротеска, и вот к чему это привело: парень убил хороших людей, сам на последнем издыхании и ради чего? Ради того, чтобы кто-то в этой проклятой гробнице мог сказать Автору, что Незримым удалось разгадать очередной зловещий заговор, подтачивающий его власть? Чушь, разве стал бы я расходовать бомбу на этих проходимцев? И так постоянно: смерть, отчаянье, страх, разрушения. И все от извращенного властолюбия и бюрократической непроходимости. Парень был куклой, но я обрежу нити кукловода.

— Что ж, — вымолвила скала глубокомысленно, и со свистом втянула воздух через квадратные ноздри. — Если следовать подобной логике, можно было бы убрать с площадей все виселицы. Но я все же виноват перед вами и считаю ваше желание если не справедливым, то оправданным. Вороненок ваш.

— Мастер Ритор! — вперед подался громила, который первым оспорил мою судьбу. На него тут же, как арбалетные гвозди нацелились глаза невыразительных личностей, тонущих в тенях. Кто-то в высоких сапогах заслонил мне картину и накинул на голову край плаща, которым я был укрыт. — Я не могу позволить Незримому уйти! После того как погибла Саша… А Меф, вспомните Мефа! Вегаса! Они не встают у вас перед глазами?! Вы хоть знаете, что я сейчас чувствую?! Прекрасно знаете! И идете на поводу у этого льстивого подонка, этого сладкоголосого короля уличной нечисти! Я убью вороненка сам… — заскрипели ножны.

Что-то коротко и остро свистнуло. Тело упало не сразу. Перевалилось через состукавшие колени. Кто-то попятился назад, шаркая подошвами.

— Теперь, — сказал Вежливый, искаженным от ярости голосом, — вы не должны мне ничего, дорогой Ритор. Как торговец я мог бы сдержаться, но не как джентльмен: честь дороже денег.

— Я понимаю, — мгновенно откликнулась скала, на которую явно попали кровавые брызги. — Прошу прощения за этот бессмысленный выпад. Пойдемте… Пойдемте. Нам все же нужно многое обсудить.

— С радостью, — Вежливый уже улыбался заново отполированным голосом. — Выпьем немного вашего коллекционного, с плесенью на бутылках. Никак не могу заставить собственные запасы заплесневеть. А ведь, похоже, именно в плесени секрет этого забытого человечеством вкуса. Иначе я даже не знаю…

Они ушли. В коридоре еще некоторое время держалась напряженная тишина, потом что-то угрожающе было сказано сквозь зубы и послышались отяжеленные ношей шаги.

Меня подхватили на руки и снова отправили «бай-бай».

Очнулся я на мягком.

Прошелся пальцами по ранам, — все было туго перетянуто свежими бинтами и намазано какой-то остро пахнущей гадостью. Комната была небольшая, светлая, но без окон, похожая на рабочую каморку. Стены покрывали обои из холстов бумаги. На полу лежали тяжелые черные ковры из шкур, приспанные свежими лепестками кукагавы отпугивающей жуков-пухоедов. Мое бледное полупрозрачное лицо отражалось в дверцах стеклянного книжного шкафа, на котором дремал белый кот.