— Разумеется, — возликовал Гелберт, тут же наполняя мои руки розоватыми склянками. — Я как чуял. Ну конечно я чуял. Ты ведь глотаешь столько дряни…

— Ага, — я, щурясь, рассматривал красивые, а потому совершенно нечитаемые этикетки. — Рекомендации, рецепты, формулы?

— Сейчас, я тебе все объясню, — взялся Гелберт. — Вот это — масло вербены, подпитывает связки. В сочетании с этой вытяжкой дает потрясающий бальзам от хрипоты и першения в горле… А вот это…

— Начинается, — кисло воскликнул Рем, выхватывая у Гелберта свой сверток. — Девочки, я вас умоляю, не залетите на ярмарке от какого-нибудь бродячего циркача, а то, когда рожать будете, охрипните навсегда.

И он начал разворачивать подношение.

— Э, нет! — вздрогнули мы с Гелбертом.

— Вали со своим сыром подальше в лес, — сказал я угрожающе.

— И бумагу потом закопай поглубже в землю, — добавил Гелберт брезгливо. — А лучше сожги. Только воздай ей должное почтение, перед захоронением. Если б не она, я бы помер от этой вони. Кстати, я теперь тебе ничего не должен, согласен?

Рем бил по нам долгим презрительно-подавляющим взглядом, переступал с ноги на ногу, колупал ногтем узлы свертка, а потом, невнятно грозя и богохульствуя, бережно спрятал сыр себе в штаны, ближе к правому бедру.

— Вы… — начал он, скапливая у себя во рту всю союзную менадинскую и авторитетсткую брань.

Гелберт сделал вид, что приготовился записывать, я прикладывал горловинки склянок к правой ноздре, и придирчиво вдыхал.

И тут Рем заговорил.

Это был Сыр. Мы же с Гелбертом, и даже сухолюд, были лишь переходным звеном между небытием и Сыром. Это был Сыр. А мы с Гелбертом не понимали, и не хотели усвоить даже сотую часть Его первосущной мудрости. Малолетние дураки. Сыр передаст ее любому, кто решит принять его. Знайте же, что Он был упомянут еще в древних менадинских скрижалях, вырубленных Ираном Бакараном на Безвершинных скалах. И что же мы? Что делаем мы, глупейшие из глупцов, слепейшие из слепцов, в тот миг, когда жрец Сыра собирается показать восход древней веры? Тьма. Горе. Безнравие. Серость.

— Вонь, — сказал Гелберт умиленно.

— Вонь, — машинально повторил Рем, экзальтированный сыром в штанах.

Я от смеха залил себя драгоценным маслом, и тогда Рем, рассвирепев, бухнулся около костра.

Это, безусловно, был сыр, однако такой, что за его распространения полагался срок. На вид: темно-серая пористая субстанция с ядовито-зелеными прожилками, плотная, и чем-то напоминающая металлический шлак. Этот сыр готовили где-то на юге Менады из молока самых старых особей священного животного гурах. Крохотные партии продукта с величайшими предосторожностями завозили в Авторитет, и по предварительным заказам распродавались рисковым гурманам и на кухни редких харчевен. И хоть Сыр имел необычный, композитный вкус, он так и не пошел в народ, в основном, конечно, из-за невероятного смрада, который мгновенно и намертво въедался в любую поверхность, кроме чугуна и специальной маггической бумаги. То, как его выдерживали менадинцы, можно было объяснить лишь веками привыкания, да грубым, часто совершенно отсутствующим обонянием (надо понимать, именно от испарений этого сыра, называемого ими бон Гор, или же, дословно, «масса Бога»).

— Рем, — серьезно вздохнул Гелберт. — Ты ведь понимаешь, что не в обиду тебе мы говорим такие вещи. Человек скотина слабая. Ну не могу я идти на задания вместе с духом священного бонгора. Меня же унюхают через стену.

— Да, — сказал я веско. — Извини.

— Первый простит, — прорычал Рем сварливо.

— Время, господа, — сказал я, торопливо пряча склянки. — Благородный Гелберт, прошу вас высказаться.

— Да, конечно, — Гелберт помрачнел, посмотрев в сторону черных гигантов. — Дело это темное, Престон. Действительно темное. Мистики-то у нас полно… Мистика — это просто недостаток фактов. Или фактов перестановка. Или же одуревший от скуки свинопас с фантазией, который пугает девок и стариков росказнями. А к нам потом приходят жуткие запросы из поселений, где бродят немертвые, червецы, дети восстают против родителей, да при этом говорят на давно забытых языках. В общем для нас это выходные дни. Мы выясняем, что всему виной десяток одичавших крестьян, которые обносят по ночам огороды, да щупают путников. Но бывает, что разведчик возвращается либо седой на одну сторону, либо не возвращается вообще, и тогда мы понимаем, что пора бы нам немножко поработать. Иногда мы, представь себе, преуспеваем, и тогда наш Бестиарий или галерея Ведьм пополняются трофеями.

Но эта башня.

Миркон.

Это легенда легенд, это даже не наша юрисдикция. Миркон находиться под личным наблюдением Четвертого из Акта Мудрейших. Мы при нем как почтовые голуби, косим глазом, слушаем, запоминаем, а потом приносим что-нибудь на лапе. До него за ней наблюдал Третий, Второй и Первый. Эта башня переходит у них по наследству как слабоумие, и каждый номерной магг должен внимательно стеречь ее каменный монолит от проникновения внутрь и, соответственно, изнутри.

Вот тебе несколько канонов. Башню эту возвел как людской форпост, Дориан Виг, первый Автор. Было это, сам посчитай, четыреста нерестов назад. Дориан на три нереста замуровал в Мирконе пятьдесят мощнейших маггов того времени. Для чего — решительно непонятно. Предположительно, в целях некоего эксперимента. Колдунам сказали, что совместная изоляция сделает их сильнее. Тогда их коллективную мощь можно будет использовать, чтобы испепелить остатки язычников.

По документам все было добровольно: волшебники плакали от счастья, когда за ними начали закладывать вход. Хотя, возможно, летописец плохо разбирался в эмоциях или просто-напросто боролся за золотой фарс легенды.

Впрочем, чувства маггов никого не волновали. Башня была построена не из чего-нибудь, а из метеоритного камня, так что ребята вполне могли падать духом, могли возжелать дезертировать и изменить делу Авторитета. Никто бы и не заметил, ведь метеоритный камень совершенно неуязвим к маггии. Можешь бросаться в него огнем до полного истощения.

Спустя какое-то время Дориан явился проведать своих узников. Поднял он Свистрез, зачарованный Первенцами палаш, и рассек глухую стену. Щ-щ-щ-ух! Та!

Рем вздрогнул. Он, оказывается, так заслушался, что неожиданная пантомима Гелберта пробрала его до задницы.

Все, кто был вокруг божественного Дориана немедленно померли. Скисли как помои. До костей. А кости их были черными и пористыми. Но Автор устоял! Посетил он башню в один щит и один меч. Свои собственные… Короче, там он нашел сорок девять скитающихся трупов и одного безобразно раздувшегося некроманта, который уже прикидывал, как бы это ему половчее захватить мир.

Известно, что отступника, который решил выжить, звали Вохрас. Известно, что был создан траурный список жертв Миркона, но после случившегося Вохрас был стерт с таблиц. Анналы тоже постарались поглотить его, замазав истинные масштабы того, что произошло тогда между Дорианом и Вохрасом… Так мне кажется.

— А что каноны? — спросил я.

— Ну… — Гелберт потянул уголки губ. — Взмах меча, проклятые слова, ненависть тяжестью в сотни глыб. Вохрас пал.

— Держу пари, что в вашей галерее Ведьм нет его задницы, — заметил Рем.

— Нет, — согласился Гелберт. — Хроника сообщает, что Дориан оставил поверженного Вохраса в башне, и повелел вторично заложить ее. В общем, эксперимент не удался, но башню сносить побоялись. Все предпочли забыть о ее существовании.

— Слушай, Престон, — снова встрял Рем. — Я заметил в рассказе Гелберта слово «мертвец», слово «смерть», «мерзость», «зло», «отчаянье». Есть кое-что о непробиваемом камне. Но, я видимо, прослушал ту часть, в которой речь шла о сокровищах.

— Гелберт, — я склонил голову в сторону Рема.

— Полные подвалы, — не скупясь, сообщил тот. — Предполагалось, что сила, изливающаяся из маггов, пропитает еще и некоторое количество утвари. Оружие, украшения, доспехи, книги… Животных.

— Ну, спасибо вам милостивые государи, — качнулся сухолюд. — Между прочим, какой нам будет прок от гнилой маггии Вохраса? Я вовсе не хочу, чтобы меня убила какая-нибудь злобная шапка или одичавшие портки.