Фургон провонял потом. Аллард представил его до отказа забитым горестными мужчинами и мальчиками, которых забрали с улиц. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, глаза их были закрыты. Некоторые даже начинали молиться, в надежде, что Государство совершило ошибку, что абстрактное божество где-то там наверху утешило бы их и спасло, когда они приехали бы на Линию Фронта.

Тормоза фургона внезапно заскрипели, и он резко остановился. Алларда откинуло в сторону, сильно потянув левую руку, и на него накатил новый прилив боли. Пот выступил на лбу, в подмышках, потёк вниз по спине, из-за чего футболка прилипла к нему, как вторая кожа. Он где-то потерял один ботинок, когда они схватили его.

Грубые голоса его захватчиков-вербовщиков сдавленно посмеивались и фыркали, они произносили слова с акцентом, который явно указывал на то, что они не принадлежали к миру роскошных вилл и офисных клерков, возможно, они даже не были из густонаселенных городов, а их разум, очевидно, был затуманен тошнотворными патриотическими гимнами. Добрались ли они уже до места? У Алларда не было ни малейшего представления, что такое Линия Фронта, — граница или пропускной пункт? Что или кто был на другой стороне? Ни один инструктор не дал бы ему этой информации, ни единого намека. Никто из служащих не рассказал бы ему об этом. Когда он задавал вопросы, его отец замолкал, а мама начинала бормотать: "Там враги Государства".

А затем она просила почитать её последние стихи, озабоченная тем, что они звучали слишком сухо.

И как он мог позволить своим гормонам затмить здравый смысл прошлой ночью? И зачем только соврал родителям, что у него были уроки после обеда, ускользнул из виллы и сел на скоростной поезд до города, чтобы добраться до Рабочего района, и к тому же нарушил комендантский час, лишь бы повидаться с Китом, зачем захотел испытать свою судьбу? Он должен был проснуться в своей мягкой постели. У него заурчало в желудке. Должность отца позволяла им хорошо питаться три раза в день. Но лучше всего был завтрак из свежих фруктов, кусочка мяса и даже с настоящим мёдом, намазанным на белый хлеб.

Он надеялся, что наряд милиции, который дежурил на Линии Фронта, проявил бы благоразумность. Они проверили бы его ID, позволили бы один видео-звонок домой, и всё было бы хорошо. Да, конечно, он был бы наказан, но Аллард с радостью был готов принять наказание, лишь бы избежать того, что его могло ждать впереди, когда его выпустили бы из фургона.

Шаги прозвучали прямо за задними дверьми фургона. Паук замер, а затем пополз обратно в своё убежище за секунду до того, как открылись двери.

Аллард зажмурился от дневного света. Позади людей он заметил пустошь, которая простиралась на многие мили вокруг ленты потрескавшегося асфальта, уходившей вдаль до самого горизонта. Кроме дороги, там ничего не было: лишь сухая безжизненная земля. Никаких ферм, никакой растительности. Только пыль, гонимая ветром.

Двое из трех мужчин тащили раненного парня на руках. Они швырнули его в фургон, прямо под ноги Алларду, как будто он был мешком мусора.

— Я не должен тут быть, — закричал на них Аллард.

Мужчина рядом с ним сильно ударил его по лицу, но боль исчезла, как только они отцепили наручник от стены фургона. Слабая надежда затеплилась в душе Алларда: они собирались освободить его, пускай даже в этой богом забытой дикой местности, но лишь до тех пор, пока второй мужчина, у которого были неопрятные косматые усы, поднял руку лежащего на полу парня и пристегнул наручник к его запястью.

— Вот тебе немного мёртвого груза, — сказал он Алларду. Его дыхание воняло специями, которыми государственные продовольственные магазины частенько приправляли самые дешевые куски собачьего мяса. По крайней мере, так говорила его мама.

Но она была лгуньей. И доказательство тому лежало у него в кармане.

Парень у его ног не был мёртвым: Аллард видел, как его грудь вздымалась под грязным комбинезоном, который выдавал в нём Рабочего. Не то чтобы у Алларда были какие-то предрассудки; Кит мог никогда и не стать Гражданином, но от одного лишь его взгляда у Алларда перехватывало дыхание. У этого парня было красивое смуглое лицо, красоту которого портила лишь запекшаяся кровь и всё еще кровоточащая рана на виске.

Возможно, Аллард бы предпочел выбрать парня, который никогда не читал стихотворений. Возможно, это было бы предательством Государства. Его родители предпочли бы, чтобы он бегал за инженерами в университете.

Он ткнул парня ногой. Тот зашевелился.

* * *

Тетч проснулся от тошноты, которая наложилась на невыносимую головную боль, хуже любого похмелья: когда он успел напиться до чертиков и что это чесалось внутри черепа? Он попытался сжать свои пульсирующие виски пальцами, но почувствовал, как что-то его тянуло, какое-то давление на правую руку. Он потянул сильнее и тут услышал, как кто-то закричал в окружающей его тьме.

— Не делай этого.

— Не делать чего? — выпалил Тетч, садясь прямо. Он почувствовал рвотный позыв, который, казалось, принес бы облегчение, но засомневался, что это уняло бы боль в его голове. Он ощутил под собой слой раскаленного металла, который двигался и странно вибрировал. Он с трудом открыл глаза. Кровь, которая струйкой лилась из виска, склеила их намертво. Он был в машине. Но как?

— Мы с тобой прикованы друг к другу.

Тетч открыл глаза и окинул взглядом парня, который сидел в метре от него. Молодой. Обеспеченный. Одежда немного грязная. Похоже, их обоих загребла милиция за нарушение комендантского часа. Хотя парень выглядел не так уж и плохо, вот только Тетчу показалось, что он был слабоват, он даже носил очки, что было всего лишь манерностью и вычурностью с тех пор, как Государство пообещало каждому Гражданину хорошее зрение на всю жизнь.

Тетч поднял свою руку и увидел наручник, крепко пристегнутый вокруг запястья. В прошлый раз, когда его поймали, такого с ним не делали. Они решили добавить новую жестокость в наказание за такую пустяковую оплошность?

— Как тебя зовут? — спросил его парень.

— Имеешь в виду, как меня называет Государство?

Он закрыл глаза и попытался вспомнить, что произошло. Он возвращался домой после незаконной второй смены, где он начищал оборудование в Министерстве Хронометрии до часу ночи...

— Я знаю, что ты не Гражданин. Но у тебя же есть имя.

Тетч застонал. Он стал ощупывать всё вокруг в поисках того, на что можно было бы облокотиться, нашел металлическую планку, на которой сидел парень, и подтянулся к ней. Он специально сильно потянул за веревку, сковывающую их, чтобы проверить, насколько тяжелым и сильным был парень. Тот чуть было не свалился. Тетч улыбнулся.

— Если бы Государство заботилось о людях, обо всех людях, а не только о тех, у которых красивые дома, никто бы из нас тут не сидел.

Тетч высморкался. Он уловил запах одеколона.

— Быть может, ты и не уличный, но всё равно воняешь.

Парень, сидящий на планке, замер.

— Я не воняю.

— Ещё как. Правда не мусором и не мочёй. Дай-ка угадаю. Какой там парфюм, что сейчас брызгают на себя новички Партии? Преданность № 4?

Он наклонился ближе к парню и поглубже вдохнул.

— Нет, думаю это Непотизм⁸. — Он рассмеялся и сморщился от боли в голове.

— Это не парфюм. Это одеколон. К тому же не мой...

— Что ж, ты насквозь провонял им. Либо ты лжешь, как мальчик-паинька из Партии, либо ты дал кому-то попотеть в твоей футболке...

— Попотеть в футболке?

— Точно. Не слышал разве о таком?

— Нет.

Через секунду парень подавил смешок.

— Но ведь неплохой же одеколон.

— Нет, конечно, нет.

Они сидели в тишине какое-то время.

— Это не из-за того, что мы нарушили комендантский час.

— Нет.

— Дерьмо. В чем они меня обвиняют?

— Не знаю. Я вообще ничего не знаю. Они вербовщики.

Вербовщики. Он вырос со своей старшей сестрой, которая только и делала, что рассказывала страшные истории о таких людях, которые похищали детей, стоило лишь приоткрыть окно для проветривания комнаты. Любой Рабочий мог рассказать о ком-то, кто настолько разозлил Государство, что "исчез" или был "завербован" на службу.