Мы поняли это одновременно и начали смеяться. Но смех не мешал мне ехать так быстро, как это было возможно, обгоняя при этом машины.

— Куда мы едем? — прокричал Пэн сквозь рёв двигателя и шум машин.

Он сомкнул свои руки вокруг моей талии.

— Есть одно место, — прокричал я ему в ответ. — Я слышал много насмешек про него. Это на выезде из страны, на границе штата. Больше похоже на твою деревню, потому что там мало домов. И нет небоскрёбов. Место, которое не контролируют ни армия, ни копы. Место, где скрываются неудачники. И только там мы можем спастись.

— Но у нас же нет паспортов! — завопил Пэн.

— Они больше нам не нужны. Даже если бы они были у нас, они бы нас выдали. Копы разошлют нашу информацию на каждый компьютер нашего штата и других штатов Альянса тоже. Но я не думаю, что в этом месте кого-либо волнуют документы. Возможно, мы оба будем счастливее там.

Пэн обнял меня ещё крепче. Даже сквозь шлем он попытался поцеловать меня в шею.

* * *

Четыре некомфортных, голодных, почти бессонных дней спустя, мы перебрались от асфальтированных дорог и государственных контрольно-пропускных пунктов к лесам с живыми деревьями, покрытыми листьями и цветениями! Мы остановились через дорогу от деревянных ворот, дорога была покрыта грязью. На другой стороне были пышные цветочные клумбы, и я не мог ехать по ним на мотоцикле.

Прямо перед воротами небольшая группа людей устроила пикник на траве. Некоторые из них были такими же молодыми, как мы, и похоже, что ели они настоящего жаренного цыплёнка с картошкой. Огромный шоколадный торт ждал своей очереди на тарелке. У меня потекли слюнки. Мы с Пэном довольно долго ничего не ели.

Когда эти люди увидели нас, они поднялись, широко улыбнулись и распахнули ворота, не задавая никаких вопросов.

Пэн посмотрел мне в глаза.

— Дом, — пробормотал он.

А люди из-за ворот подошли и приветливо обняли нас.

§ 15. “ Пустой карман ”

Время, проведенное в автобусе, прошло мимо меня, будто его никогда и не было. Они все просто ехали вместе, лениво ссорясь и всматриваясь в пространство, устав друг от друга, и испытывали скуку и тесноту, чтобы переживать о чем-либо. Омика парила в облаке шума и грохота плохих дорог до своей остановки, где она вышла и поплелась вдоль квартала в свою лачугу. Пройдя прямо к заплесневелому дивану, она бросила, не заботясь куда, провисший пакет с разными мелочами и глупый рюкзак, полный маленьких толстых озвученных книжек. Утром она оставила свой флэт-топ 3Z включённым, так что он возобновил свой нормальный режим работы. Флэт-топ был теплым, подобно огню, но без присущего ему жара, под каким бы углом ты его не рассматривал.

В данный момент рядом со стеной искрился «Час Большого Шара». В наборах подороже — тех, что сделаны из тончайших стопок чипов и проводов — изображение было всегда чистым и могло заполнить комнату. Тем не менее, когда хост подключался, даже слабая настольная установка позволяла устанавливать зрительный контакт друг с другом. Или, по крайней мере, с изображениями друг друга.

Мерцая множеством ярких измерений дешевого проектора Омики, всё на шоу-площадке было освещено оттенками корпоративной помады, частично покрытых инеем, частично матовым. Ведущая расположилась на двухместном темно-вишневом диване, вся в белом и с серебристыми волосами, уложенными сзади в форме айсберга. Её пальцы на ногах с ярко алыми ногтями были согнуты в тёмно-красных кожаных сандалиях. Свет стал розовым, и ведущая засияла улыбкой, но старый 3Z Омики из-за молекулярной неподвижности так исказил её зубы, что они стали выглядеть как китовый ус.

У неё кольнуло в локтях и коленях от этого эффекта. Это было нечто большим, чем просто рефлексом — зловещий знак, предвестие или, возможно, просто случайные проектирующие лучи из соседней вселенной. Кто знал? Реальность не была прежней после Большой Катастрофы. Не то, чтобы кто-нибудь знал, что точно произошло. Кроме самой Большой Катастрофы. Всё, что угодно могло просочиться через внезапно возникшую воронку на дороге или разбитые окна, подлатанные скотчем, пластиком и отчаянием вместо стекла — вообще всё, даже кусочки мечтаний других людей.

Её странное чувство могло прийти откуда угодно и могло значить всё или ничего.

Чтобы это ни было, в последнее время с ней происходило многое. Маленькие знаки, приступы боли в суставах и коже. Её ощущения обострялись бы до тех пор, пока не обнулились бы в источнике своего происхождения. Это её раздражало; еще больше дерьма, о котором надо было думать в её и так уже разрушаемой временем бесцельной жизни.

Но она чувствовала это, поэтому она выключила звук и услышала… мгновение или два спустя… неприятно обыденный звук: шуршание и треск, которые, вероятно, издавало насекомое. Настолько большое, что оно двигало застарелую грязную посуду на «кухонном столе» (расколотая старая дверь, лежавшая на древних покрышках недалеко от входа), когда шло по ней.

Это был один сплошной мусор, всё это — огромный мешок дерьма, привязанный к её спине, якорным канатом тащил её между сменами в школе на полуразвалившемся автобусе в рассыпающуюся лачугу и обратно в школу. (И это была настолько "школа", насколько её стол был столом).

После последнего потопа, Конца Света Майя, люди говорили обо всём и в то же время ни о чем, но никто больше не пытался построить мир заново. Взрослые бездельничали, торгуя файлами вблизи сигнала в полуразрушенных зданиях, волочась, как троллейбусы по маршрутам. Они разыгрывали видимость работы. Тем временем стены просто продолжали рушиться при каждом повторном толчке, и половина пожаров всё ещё не была потушена, потому что каждый день начинались новые. Только Корпорация "Сигнал" и ее производственные башни были относительно неповреждёнными, и только работающие там были весёлыми, или, по крайней мере, безумными в пригодных пределах. В конце концов, они работали для сигнала, а кроме сигнала мало что осталось.

Детей, достаточно подросших, проигнорировали или бросили беспомощными, когда их близкие ушли в поисках менее ядовитой родины... А большинство детей постарше разбрелись в места, куда Омика идти не хотела, чтобы заниматься тем, до чего ей не было дела. Хотя они, в основном, контролировали городские кварталы и маленькие городки, каждый называл свою территорию Дикой Местностью, как будто чрезмерное разрастание было безвредным растением по сравнению с глубоко укоренившимся сорняком анархии.

Оставшиеся дети постоянно торчали на парковке для школьных автобусов. Как и Омика, они бродили вокруг и ждали друг друга, пока все не проснутся. Недели превратились в месяцы, и вскоре они привыкли к этому, так что это стало чем-то нормальным. Они были сомнамбулами на разоренном ландшафте и знали об этом. Но это было лучше, чем быть мясом. Так что они оставались, потому что знали: мясо — это то, во что, так или иначе, Дикая Местность в конце концов их превратит.

Омика встала и убила мельтешащее существо аккуратным разрезом её ржавого хлебного ножа, затем разделала его, ловко, даже если не с хирургической точностью, намереваясь продать хитин торговцу жуками. Но она оставила себе глаза и положила их в банку на полке над флэт-топом. Она долго смотрела на них. Они были переливающимися пустыми маленькими драгоценностями. Иногда они ловили случайные лучи из рез-каста, которые заставляли их внезапно расцветать в призматической вспышке.

Однажды, спустя несколько месяцев, она вынесла банку наружу и похоронила. Ей стало лучше. У неё был план. Она старалась оставаться в стороне, но пришло время выбирать. Омика должна была стать частью сигнала. Но она должна была быть осторожна. Много плохих вещей могло случиться с людьми, сделавшими это, особенно если у них был 3Z.