Kухню заполняет тишина, прерываемая шарканьем обуви и шорохом одежды.

— У Тии Соледад похожие сны, — наконец произносит Марисела. Соледад — родоначальница Черепов, курандера¹³, как они говорят.

Я встречала ее лишь однажды, но склонна верить, что она ведьма.

— Она рассказывает, что ей снится сад, место смерти.

Марисела крестится, хотя она такая же католичка, как Кайла викканка.

— Сон пугает ее. Но даже если бы не пугал… — она на мгновение перехватывает мой взгляд, — понятие "север" слишком расплывчато, чтобы идти искать.

Все остальные кивками выражают одобрение, и я не могу спорить. Я не могу доказать, что в моем сне сад — это место не смерти, а всего лишь иной жизни. Место перемен. Средство, которое изменило меня. Быть может, и Натали тоже. Всё же я не могу сказать ничего из этого, так что я замолкаю и помогаю готовиться к обеду.

* * *

Призраки и Черепа остались на ночь, которая выдалась странной, но приятной. Странно, что в замке гости, люди, которых мы не знаем и не доверяем, как самим себе. Но приятно слышать смех и новые голоса, видеть с десяток людей, которые расположились на нижнем этаже, словно это была пижамная школьная вечеринка. Кэт притащила горячий шоколад. Крошечные кусочки маршмеллоу зачерствели, но никто не жалуется.

Приятные ощущения не покидали меня до тех пор, пока Марисела не нашла меня на кухне, я как раз ополаскивала чашки. Ее присутствие должно бы вселить уверенность — она сильная и умная, с грубовато-бесцеремонной манерой общения, чем напоминает мне мою мать. Но после сегодняшнего собрания я лучше встречусь с зомби.

— Я напугала тебя сегодня. Прости.

— Дело не в тебе.

Это звучит не лучше, чем когда я говорила подобное Нику. Я поставила последнюю чашку в сушилку для посуды и начала вытирать насухо столовое серебро.

Марисела фыркает. Она двадцать с лишним лет слышит нелепые отговорки.

— Мне бы хотелось, чтобы ты пошла со мной. Не для того, чтобы забеременеть, — добавила она, пока я неуклюже вожусь с вилками. — Просто немного погостить. Тия Соледад хотела бы услышать о твоих снах.

А я хочу знать о ее. Если мне снится сад, потому что я заражена, значит ли это, что и Соледад тоже? Или причина в другом? Не знаю, как я спрошу ее об этом, не выдавая секрета, но я почти готова попробовать.

— Не знаю, — ответила я. — Нужно спросить у Кайлы.

— Я уже переговорила с ней.

Я наклоняю голову, чтобы скрыть гримасу, но она, конечно же, увидела.

— Она говорит, что решать тебе. Я, конечно же, пошлю кого-нибудь, чтобы заменить тебя, так что Сироты не пострадают.

Сироты — самая малочисленная группа, у нас едва хватает рук, чтобы обеспечить себе безопасность и пропитание после смерти Мишель и Джейми, которая умерла до нее. Но нам здесь нравится, нравится быть вместе. Программа Мариселы по обмену учениками — хорошая идея, но, боюсь, это приведет к тому, что Сироты найдут новые семьи.

— Спасибо за приглашение, — сказала я, отваживаясь посмотреть ей в лицо. Если у нее и есть скрытые мотивы, я не могу прочесть их по глазам. — Дай мне подумать об этом.

— Конечно.

* * *

Зарево рассвета отбрасывает яркие персиково-голубые отблески, когда я выхожу из комнаты. Сновидения отдаются болью где-то в глубине живота — не сны о буре, а кошмары о Нике, Мишель и детях с красными глазами. Я запихиваю под куртку аптечку первой помощи, затылок прожигает чувство вины, как от прикосновения горячей руки.

Кайла сегодня с утра в дозоре, что и хорошо, и плохо. Ей не нужны объяснения, когда я говорю, что хочу прогуляться одна.

— Ты тревожилась в последнее время, не правда ли? — спросила она. Дело плохо. — Еще до вчерашнего дня.

Я не думала об этом, но она права. Ответ очевиден: с тех пор, как начались сны.

— Ты хочешь отправиться на север.

Я пожимаю плечами, ссутулившись, чтобы скрыть выпуклость от аптечки под курткой:

— Знаю, это глупо, но да. Что, если это нечто реальное? Что, если это важно?

— Я не знаю. Думаю, ты должна решить, что для тебя наиболее важно.

— Марисела считает, что Тиа Соледад может помочь мне понять сны.

— Может, и так. Ты хочешь пойти с ней?

— Нет, — признаюсь я настолько честно, насколько это возможно. — Но если ты хочешь, чтобы я...

— Я не хочу. Но, может, это хорошая идея. Марисела будет счастлива, и ты чему-нибудь научишься. Я не хочу, чтобы между нашими группами испортились отношения.

Никто не выживет в еще одной войне.

— Дай мне подумать об этом. И разреши мне прогуляться. Снаружи. Я буду осторожна.

Она морщит лоб:

— Хорошо. Но не ходи далеко, ладно?

— Не буду.

Натали ждет меня на том же месте, притаившись под стеной, где никто из замка не может увидеть ее.

— Привет, — роняет она. В мягком свете утренней зари ее улыбка похожа на улыбку живой девочки.

Я пытаюсь улыбнуться ей в ответ, но это кажется неуместным и нечестным:

— Если я выйду за ограждение, ты меня не съешь?

— Не съем. Обещаю, — произносит она и чертит воображаемый крест в виде буквы Х над левой половиной груди. — Провалиться мне на этом месте и пусть меня заклюют ястребы, если я совру.

— Ты одна?

Ее улыбка угасает:

— Совершенно.

Одиночество на безжизненном девичьем лице — это самое печальное из того, что я когда-либо видела.

Я открываю навесной замок на калитке, осторожно придерживая цепь, поэтому звенья не гремят. У меня мурашки бегут по коже от внезапной уязвимости, но я переживаю не из-за этого, а из-за привычного зуда у Натали.

Она сохраняет дистанцию, пока я сползаю по склону, пытаясь не испугать меня. А возможно, она тоже напугана.

Я низко пригибаюсь, чтобы не быть в поле зрения кого-нибудь из замка, пересекая широкое пространство с цементными плитами, исписанными граффити, пока мы не оказываемся позади разрушенной стены.

— Я скоро отправляюсь, — произносит она, засовывая руки в карманы.

«На север?» — чуть не спрашиваю я, хотя ответ и так известен.

— Одна? — интересуюсь вместо этого.

— Больше у меня никого нет, — пожав плечами, отвечает она.

— Ты могла бы остаться... — я осознаю, как это глупо звучит, еще до того, как заканчиваю предложение.

Она приподнимает брови:

— И ждать, когда получу пулю? Кроме того, я слышала слова твоего друга: вам нельзя заводить домашних животных.

Я отшатываюсь, а Натали резко поникла головой.

— Извини, — невнятно бормочет она. — Это было нечестно.

Я сдерживаюсь, чтобы не выдать дюжину реплик, которые ничем не помогут.

— Садись, — вместо колкого ответа указываю на кусок бетонной плиты. — Я собираюсь залатать тебе плечо.

— Что?

— Рана сводит меня с ума. Ты ведь не боишься иголок, а?

Это смешит её, но она садится. Она вновь смеётся, когда я промываю резаную рану перекисью водорода, но я помню, что она говорила о микробах. Слава богу, сейчас рана чиста.

Чувство вины возвращается ко мне с новой силой. Я не ощущала бы себя настолько ужасно, дай я ей еды, но это ведь медицинские препараты, которые нам ничем не заменить.

— Расскажи мне о снах, — прошу я, вдевая нитку в иголку.

Температура ее кожи такая же, как и воздуха, на ощупь она сухая и упругая. Запаха разложения нет, что приятно удивило. Немного похоже на запах опавшей листвы, но в основном ничего более.

— Они начались весной.

Я слышу хлопок, когда игла прокалывает кожу. Она сидит неподвижно, наблюдая, как нить скользит по мясу.

— Так больно?

— Странные ощущения. Как будто продеваешь сережку в заросшее отверстие.

Руки, лежащие на коленях, дергаются, словно ей хочется жестикулировать при разговоре.

— Они приходят с бурями. Сны, в смысле. Я окончательно привыкала к... ну, ты представляешь. Затем начались они. Сначала гром сказал мне идти на север. Затем я увидела сад.