— Дядя Нгуен, а кто живет в этих домах? — кивнул он в сторону особняков.

— Чужеземцы, сынок.

— А где ж в этом городе вьетнамцы живут?

— Вьетнамцы? — Нгуен усмехнулся. — Увидишь, как к рынку начнем подъезжать.

— А можно нам войти в магазин и что-нибудь купить?

— Войти можно, да только товары в них не по карману бедным вьетнамцам.

Петушок умолк. Ему вспомнились слова Фама о том, что хотя и земля здесь вьетнамская и все эти красивые дома построены руками вьетнамцев, по живут в них и хозяйничают богатые чужеземцы.

«У, проклятые шелудивые псы! Когда же их всех изгонят с родной земли?!»

В конце нарядного квартала мальчик увидел рогатки, опутанные колючей проволокой, между которыми был оставлен лишь узкий проход. Рядом, на перекрестке, прогуливались рослые солдаты-марокканцы в красных фесках, с темно-коричневыми лицами и черными бородами.

Нгуен без слов понял вопросительный взгляд мальчика.

— Здесь кончается европейская часть города и начинаются туземные кварталы. Эти проходы еще до темноты закрывают.

— Зачем?

¦— Боятся наших...

— Значит, никого сюда не пропускают?

— В Ханое сейчас с восьми вечера и до утра никому из жителей нельзя появляться на улицах...

Дальше ехали по кривым, грязным улочкам туземной частп города. Улицы здесь были настолько узки, что в них с трудом могли разминуться две встречные повозки. II дома здесь были тростниковые, обмазанные глиной и крытые рисовой соломой. Они жались в тесноте друг к другу, и почти на каждом пестрели вывески на стенах и заборах, на бамбуковых шестах, на веревках, протянутых поперек улиц. Здесь было множество полутемных лавчонок, мастерских, харчевен и опиекурилен. Повсюду толчея, спешка, перебранка, шум.

— Вот погляди, Петушок, как живут в этом городе вьетнамцы! — угрюмо сказал мальчику Нгуен.

— Плохо здесь, дядя Нгуен. Воздух нехороший! А шум какой! Оглохнешь!..

Отовсюду неслись тяжелые вздохи кузнечных мехов, рассыпчато-дробный перестук молотков, скрежет и скрип ручных пил, свист рубанков, перезвон жести. А зазывающие голоса многочисленных уличных продавцов со своими печурками, жаровнями и котлами! На глазах у публики они приготовляли всевозможные лакомства. И прохожие ели их, прислонившись к стене дома или присев тут же на корточки.

С трудом проталкиваясь между съехавшимися из окрестных деревень крестьянскими повозками, Нгуен ввел па рынок буйвола с арбой. Здесь пахло рыбой и сырым мясом, пряностями и свежей зеленью, навозом и человеческим потом.

— Ну вот, здесь и поторгуем, купец, — заговорщически подмигнул он мальчику и остановил арбу неподалеку от рыночной харчевни. — Из того, что говорил тебе, ничего не забыл, Петушок?

— Всё запомнил, дядя Нгуен, — тихо ответил Хун. — А ты что, уже уходишь?

— Пора идти. Ведь мне еще нужно разыскать улицу и дом.

— Далеко отсюда?

— Где-то вблизи крепости.

Нгуен огляделся по сторонам и, наклонившись к мальчику, понизил голос:

— Если дотемна не явлюсь, оставайся на рынке. Здесь и заночуешь.

— Как же так? — забеспокоился Хун. — А утром что делать?

— Приду. Наверняка явлюсь. Это я. на случай, если задержусь и из-за патрулей не сумею сюда пробраться.

— Понял, понял, дядя Нгуен.

II Нгуеп ушел, неторопливо пробираясь между лотками с грудами сладкого горошка в стручках, лука, чеснока, спелых фруктов, обходя многочисленные корзины, в которых копошились черные, похожие на пауков, крабы, креветки, осьминоги и живые черепахи.

Миновав шумную улицу, Нгуен свернул в тихий переулок, окаймленный широколиственными платанами. Вот и опрятный каменный домик, в котором помещается аптека. Кажется, здесь! Нгуеп остановился и внимательно огляделся по сторонам.

Слева, из-за изгороди сада, свесило над улицей свои длинные ветви огромное дерево перья феникса, осыпанное пурпурными цветами.

Нгуеп вошел в аптеку. Когда оп открыл входную дверь, забренчал висевший на ней колокольчик. Из-за занавески, отделяющей аптеку от внутренних комнат, вышла к прилавку еще не старая вьетнамка с озабочеп-ньш, усталым лицом. На ней был кремовый легкий халат с разрезами по бокам и белые шелковые брюки. Женщина скользнула безразличным взглядом по Нгуену и спросила:

— Что вам угодно?

— Что-нибудь от лихорадки, госпожа. Нет ли у вас снадобья из цикад? Говорят, помогает...

— Отвара из цикад и шкурок их гусениц?

— Вот-вот.

— Кто у вас болен?

— Жена.

— Сколько ей лет?

— В праздник полной луны и высокого прилива исполнится тридцать шесть...

При этих словах женщина внимательно посмотрела на Нгуена и тихо сказала:

— Вам бы лучше посоветоваться с врачом.

— Вот об этом, госпожа, я и хотел вас попросить.

— Я не врач.

Нгуен оглянулся и, убедившись в том, что никого, кроме них, здесь нет, сказал:

— Мне нужен доктор By Фын.

Женщина чуть улыбнулась:

— Подождите, пожалуйста. Я узнаю, здесь ли он.

Женщина долго не возвращалась. Кто знает, возможно,

сам By Фын в это время из-за занавески изучал лицо Нгуена, а может быть, женщина из-за ограды дома осматривала улочку, проверяя, не шатаются ли вблизи дома подозрительные люди.

Пока ее не было, Нгуен разглядывал лежащие на прилавке под стеклом различные снадобья с надписями. Чего только здесь не было! Вот отвар из рогов дикой козы — помогает при истощении организма. Толченые тигровые кости, настоенные на рисовой водке, — излечивают при болезни печени. Сушеные пауки и гусеницы шелковичных червей употребляются при простудных заболеваниях. Отвар из полевых кузнечиков — хорошее кровоочистительное средство...

Снова появилась женщина и молча провела Нгуена в полутемную комнату с опущенными жалюзи. В ней стоял низенький круглый столик и три таких же кресла. Навстречу Нгуену поднялся пожилой мужчина со строгим, даже суровым лицом. Женщина вышла, тихо притворив за собой дверь.

Нгуен поклонился:

— Здравствуйте, господин By Фын.

— Здравствуйте. Кто вы и откуда?

— Я Нгуен из долины Желтой Протоки. Вам прислал привет товарищ Ши.

При этих словах выражение лица By Фына сразу смягчилось. Он шагнул навстречу Нгуену и приветливо протянул руку:

— Садись, брат. Ши говорил мне, чтобы я ждал тебя... — и, помолчав, добавил: — За товаром приехал?

— Да. Очень он нам нужен.

— Слышал. К утру приготовлю. Рано утром подъезжай с арбой к этому дому, но только со стороны входа в сад. Вот сюда...

By Фын подвел Нгуена к окну и приподнял жалюзи:

— Как подъедешь, начни громко расхваливать свой товар.

— Понял, брат.

— Выйдет к тебе женщина, которую уже видел в аптеке. Людей, которых встретишь вблизи калитки, не пугайся, если что — женщина тебя предупредит... Пока будешь выбираться из города, вблизи тебя будут наши люди. На всякий случай...

— Спасибо, брат.

Нгуен попрощался с By Фыном и заторопился на рынок к Хуну.

Окраина Ханоя просыпается очень рано. День там, как и в деревне, начинается с пронзительных криков петухов, лая собак и скрипа первых повозок. Затем начинают постукивать по тротуару деревянные подошвы горожанок (многие здесь носят высокие лакированные деревянные подошвы, перехваченные на ноге узеньким ремешком), скрежещут раздвигаемые металлические решетки и ставни, которыми торговцы на ночь закрывают двери и окна своих магазинов. И вот уже над улицей разносятся зазывающие голоса бродячих торговцев:

— Свежая зелень! Свежая зелень!

— Кому вкусные крабы!

— Есть вареный рис!..

Один продавец подкреплял свои возгласы дробным стуком шарика, подвешенного к деревянной дощечке, другой — громким щелканьем больших ножниц, третий — зео-ном колокольчика.

Переночевав с Хуиом-Петушком во дворе рыночпой харчевни, Нгуен поднялся на рассвете. Как только гражданскому населению было разрешено появляться на улицах, он запряг буйвола и поехал к знакомой улице.