— Я предлагаю позвонить в Первый банк и сказать им, что мы порвем с ними все отношения, если они не сделают для нас роскошную рекламу в печати.

— Это наилучший выход из нашего положения, Сильвер, — тихо проговорила молчавшая до сих пор Грас. — Парень нас выручил.

И улыбнулась ему.

Джибу вдруг стало интересно, уж не влюбились ли эти двое друг в друга.

Когда Паркер вошел в приемную морга Морхаузовской общей больницы, Каталина Херрера уже ждала его там. Было два часа дня 23-го марта. Ярко светило солнце, но было слишком холодно для этого времени года. Ночью снова ожидался дождь. Такая вот в этом году была весна.

Каталине было под тридцать или тридцать с небольшим.

Так на глаз определил Паркер. Миниатюрная женщина с огромными карими глазами, темными волосами и роскошнейшим бюстом, какие бывают только у латиноамериканок. Она зачала Альфредо в двенадцать-тринадцать лет, прикинул в уме детектив. В тропиках девочки рано созревают, и там, под пальмами, всем этим мачо-кабальеро трудно удержаться от соблазна надкусить сочные плоды. Глазами, полными слез, смотрела Каталина на детектива. А он пришел сюда только для того, чтобы удостовериться, что убитого парнишку действительно звали Альфредо Херрера, а не как-то иначе. Прерывающимся от рыданий голосом она подтвердила, что этот лежавший на мраморной плите подросток был ее сыном.

— Он был хорошим мальчиком, — всхлипнула Каталина.

Все они так говорят. Смотрят вам прямо в глаза и без зазрения совести утверждают, что ихний паршивец, только что укокошивший собственную бабушку, четырехлетнюю сестренку, свою любимицу собаку и трех золотых рыбок в придачу, был сущим ангелочком. Паркер уже проверил по компьютеру прошлое Альфредо Херреры. Ничего. Мальчишка был абсолютно чист. Чист, и тем не менее мертв. Паркеру было интересно, знала ли его мать, что он творил своим краскопультом. А еще ему было интересно, знала ли она, за что ее сын мог схлопотать две пули в лицо и одну в грудь. Он решил задать ей эти вопросы за чашечкой кофе в больничном кафетерии. Неплохо было бы переспать с ней, подумал Паркер. Бравый детектив считал себя неотразимым покорителем женских сердец.

В кафетерии за столиками сидели врачи и санитары, некоторые из них были в словно нарочно забрызганных кровью зеленых хирургических одеяниях, на их груди висели зеленые хирургические маски. Казалось, они только сейчас закончили труднейшую операцию, о которой с простыми смертными не стоит даже говорить. Все равно ничего не поймут. Паркер спросил Каталину, имела ли она хоть малейшее понятие, что ее сын делал сегодня глухой ночью, в то время, когда, по заключению медэксперта, он был застрелен.

— Не знаю, что он делал, — ответила она.

Сильный испанский акцент. Паркер находил его очаровательным у латиноамериканок и отвратительным у латиноамериканцев. Ну неужели они, ради всего святого, не могут выучиться говорить по-английски?

— Когда вы его видели в последний раз? — спросил он, опустив слово «живым». Ему вспомнился анекдот про моряка Шаворски.

— Когда я пришла домой, — ответила Каталина. — Меня не было дома.

— В котором часу это было?

— В сесть, сесть тридцать.

Очаровательно. Ах, гитары, черные кружева, которыми играет томный ветерок. Хорошо бы переспать с ней.

— Мы поужинали вместе.

Ее певучий голос ласкал слух. Прелесть. Если ее долго слушать, акцент становится почти незаметным. Интересно, нравится ли ей английский язык, вертелось у него на языке.

Но вместо этого он спросил:

— О чем вы говорили за ужином?

— Не помню, — ответила Каталина. — О многом.

— Например.

— Он сказал мне, что хочет купить машину.

— А откуда у него деньги на покупку машины?

Паркер сразу же подумал о наркотиках. Восемнадцатилетний юнец говорит матери, что надумал купить машину. На какие шиши, интересно? Не иначе как на деньги от продажи наркотиков. И ко всему еще мальчишка был латиноамериканцем. По разумению Паркера, здесь пахло наркотиками.

— После смерти бабушки он унаследовал ее деньги, — ответила Каталина.

— Грустно слышать такое.

— Это была мать моего мужа, — пояснила Каталина, равнодушным пожатием плеч отгоняя от себя тень свекрови.

Значит, она замужем, подумал Паркер и спросил вслух:

— Чем занимается ваш муж?

— Мы с ним развелись, и я теперь не знаю, чем он занимается. Вернулся в Санто-Доминго, и я его не видела вот уже шесть месяцев.

Неспроста считаешь, сколько времени его нет рядом с тобой, подумал Паркер и спросил вслух:

— В котором часу ваш сын вышел из дома сегодня ночью?

— Не знаю, я ушла раньше его.

— И куда же вы пошли? — спросил Паркер и подумал:

«К любовнику».

— В кино, — разочаровала она его.

Киношница, подумал Паркер и спросил вслух:

— Одна?

Женщина вскинула на него глаза, и ему вдруг пришло в голову, что она подумала, будто он проверяет ее алиби. Не пришила ли она собственного мальчика, а потом облила его красной краской. Вполне вероятная версия. Слезы на ее глазах могут быть крокодиловыми слезами.

— С подругой, — услышал он в ответ.

А не пригласить ли мне ее в кино на вечерний сеанс, размышлял Паркер.

— В котором часу вы вернулись домой? — спросил он.

— Около полуночи.

— А его уже не было дома.

— Его уже не было дома, — эхом отозвалась она и залилась слезами.

Паркер молча смотрел на нее.

Все эти сидевшие вокруг них за столиками медики болтали о чем угодно, но только не о медицине. Словно всякий входивший в кафетерий повиновался какому-то неписаному закону и оставлял за его порогом свои профессиональные заботы. Никаких разговоров об аппендицитах, катетерах, непроизвольной дефекации и тому подобных малоаппетитных вещах. В перерыв они не желали портить себе удовольствие от датского сыра размышлениями о крови и гное. Санитары оборачивались и смотрели на плачущую Каталину. Врачам же уже давно все это прискучило, ничто в мире их не волновало. А санитары пялились на эту миниатюрную, очень привлекательную, горько рыдавшую брюнетку. Паркеру стало не по себе. Не дай Бог подумают, что это из-за него она плачет.

Чепуха какая! Это же больница, каждые десять минут здесь кто-нибудь умирает, так что санитары должны уже привыкнуть к чужим слезам. Не такая это для них невидаль. И все-таки он чувствовал себя неуютно под взглядами обернувшихся на них двух или трех санитаров. Один из них был в зеленом хирургическом халате. Не испортила ли она им аппетит?

А, может быть, они влюбились в нее?

Он смотрел на нее, не в силах побороть охватившую его неловкость.

— Он был хорошим мальчиком, — напомнила ему Каталина, прикрыв рот промокшим от слез носовым платочком.

Он промолчал.

— Простите, — сказала она.

— Пустое, — смутился Паркер.

Он всегда смущался, когда ему приходилось утешать людей. Нужно бы спросить ее, не видела ли она когда-нибудь в своем доме краскопульт, но лучше подождать, пока она не успокоится. Он хотел также спросить у нее, не поссорился ли ее Альфредо по-крупному с соседскими, ребятами и не было ли среди них головорезов, способных продырявить его за это тремя пулями, а потом измазать красной краской. Но она все плакала и плакала.

Паркер терпеливо ждал.

Наконец Каталина как будто бы перестала плакать. По ее щекам еще лились слезы, и она время от времени вытирала их носовым платочком, но отчаяние уже прошло, и она взяла себя в руки. Он предложил ей еще чашечку кофе, она взглянула на свои наручные часики, и ему вдруг пришло в голову, что, возможно, ей нужно бежать на работу, что из-за убийства сына она потеряла большую часть рабочего дня. Но тут он вспомнил, что утром застал ее дома, задолго до времени, когда начинаются обеденные перерывы. Интересно, присылает ли ей муж алименты из Доминиканской Республики?

— Еще чашечку кофе? — снова спросил он.

— С удовольствием, но...

Опять посмотрела на часики, из ее глаз хлынули слезы.