Однако все было не так-то просто. У этого разрезания была весьма конкретная цель: выяснить, как летучие мыши выбирают себе добычу — по размерам или по жесткости. Что они предпочитают — крупную, но мягкую ночную бабочку или же маленького, но жесткого жука. Да, но ведь и большая бабочка необязательно мягче мелкого навозника. Вот почему исследователи из Небраски строго научным способом разрезали ножницами 78 видов насекомых, в основном жесткокрылых и чешуекрылых. И довольно быстро выявили четкую взаимосвязь между размером и жесткостью, выражающуюся формулой: log(Fmax) = = 0,65 х log(V) + а, где Fmax — усилие, которое необходимо приложить к ножницам, чтобы разрезать насекомое в длину, а V — объем насекомого. Для особо дотошных уточню, что цифра 0,65 — коэффициент, единый и для жуков, и для мотыльков. Все прочие подробности смотрите в «Journal of Zoology» (т. 271, № 4, с. 469–476 — там восемь страниц текста, оказывающего седативный эффект 9-й степени по 10-балльной шкале).

Теперь, с вашего разрешения, перейдем к результатам. В среднем жуки имеют большую жесткость, чем ночные бабочки таких же размеров, однако крупные мотыльки могут быть даже более жесткими, чем мелкие жуки. При этом — при одинаковой жесткости — ночная бабочка в два с половиной раза длиннее жука. Однако в реальной жизни реальные летучие мыши едят бабочек, которые лишь в 1,3 раза крупнее скарабеев, фигурирующих в их рационе. Поэтому жесткость насекомого является для летучей мышки не единственным фактором при выборе добычи.

Таким образом, благодаря Теду Вейссу и его суперпрофессиональным ножницам плюс скромным субсидиям со стороны Университета Небраски, было установлено, что, желая перекусить, летучая мышь хрустит практически всем, что ей попадается на пути, — главное, чтобы жертва ее аппетитов умещалась у нее во рту.

В Европе никто не портит жизнь утконосам — виду, редко встречающемуся в Центральном массиве, как совершенно справедливо отметил известный журналист и писатель Александр Виалатт [1], а также в лесу Шантийи, как мы со своей стороны смогли и сами убедиться. Однако в Австралии ситуация иная. Там автомобилисты — главные естественные враги утконосов: просто уже невозможно подсчитать, сколько этих животных погибает под колесами на дорогах Тасмании. Вернее, не совсем так — этим как раз и занимаются некоторые ученые, которым больше нечем заняться. Интересующиеся, найдут точные цифры жертв среди утконосов в журнале «Australian Mammalogy» (т. 21, № 2, с. 264–267). Следует отметить, что данное издание — одно из самых экзотичных среди научной прессы планеты.

Утконос (Ornithorhynchus anatinus) — животное довольно противное, с этим своим утиным клювом и бобриным хвостом. Раздавленный же утконос являет собой еще более удручающее зрелище. Это доказывает, что эволюция по Дарвину, когда она забирается на «неведомые дорожки» и испытывает влияние вторичных последствий развития автопрома, может производить поистине поразительные результаты. Утконоса — вернее, то, что от него остается, — уже трудно отнести к классу млекопитающих: прикроватный коврик из львиной шкуры вряд ли может претендовать на звание царя зверей.

Живой утконос умеет постоять за себя. Это яйцекладущее млекопитающее является одним из самых редких и ядовитых видов. Он не кусает, он — колет. У самца есть ядовитые иглы на уровне щиколоток лап. Журнал по хирургии «Journal of Hand Surgery» опубликовал в 1994 году статью под несколько ироничным названием «Нападение диких утконосов на антиподов — исследование известных случаев». Два специалиста по хирургии рук из одного из госпиталей Сиднея (Royal North Shore Hospital) описывают злоключения американского натуралиста, который получил ядовитый укол при общении с самцом утконоса. Результат: очень больно. К счастью, никаких долгосрочных последствий не наблюдалось. Авторы статьи полагают, что стоило бы во всех портах и аэропортах Австралии поместить соответствующие предупредительные надписи о риске встречи с утконосом. Было бы не правильно недооценивать боль, которую вызывает яд утконоса — практически все пострадавшие характеризуют ее как «жуткую». По мнению врачей, высказывающихся по этому поводу в «Medical Journal of Australia» (т. 157, № n-12, с. 829–832), эта боль носит просто-таки «разрушительный характер». Им однажды попался пациент 57 лет, которого два раза подряд уколол в руку утконос — в тот момент, судя по всему, несчастный предпочел бы, чтобы руку ему отрезали. Потерпевшему пришлось провести в больнице целую неделю, и даже три месяца спустя он испытывал боль в руке.

Все это, естественно, заставляет нас вспомнить анекдот про утконоса, который заходит в бар и спрашивает: «У вас есть соленые орешки?» Бармен отвечает, что нет. Однако час спустя утконос возвращается и снова спрашивает: «У вас есть соленые орешки?» На этот раз бармен взрывается: «Я же тебе сказал — нет у меня никаких орешков! И если ты еще раз заявишься, я возьму гвоздь и приколочу твой клюв к стойке!» Но утконос все равно возвращается, но на сей раз спрашивает: «У вас есть гвозди?» «Нет у меня никаких гвоздей!» — кричит бармен уже вне себя. Тогда утконос опять за свое: «А соленые орешки — есть?»

В общем, берегитесь утконосов.

Обладает ли муха свободой воли? Занимаясь шопингом в модном квартале Парижа, испытывает ли она колебания, выбирая, что ей купить — сумочку от Гуччи или от Гермеса? Способна ли она решить: что лучше — провести отпуск на Мальте или на Сифносе? А если говорить более серьезно, то вполне закономерно можно задаться вопросом, является ли полет мухи абсолютно хаотичным, неуправляемым или, наоборот, полностью определяется некой программой? Можно даже поставить вопрос в промежуточном варианте: присутствует ли в замысловатой вязи виражей, которые выписывает в воздухе это насекомое, какая-то доля выбора, спонтанности — короче, что-либо, хотя бы частично не являющееся результатом случайности или детерминизма. То есть то, что можно было бы назвать свободой воли. Вопрос, прямо скажем, нетривиальный, и Бьёрн Брембс, нейробиолог из берлинского Свободного университета, весьма доволен тем, что озадачился этим действительно красивым вопросом. Ведь поставленные им опыты доказали, что — таки да! — у мухи действительно есть некое подобие свободы воли. Брембс продемонстрировал это при помощи очень простого эксперимента: привязав муху- дрозофилу (Drosophila melanogaster) на нитку и поместив ее в небольшую камеру с абсолютно белыми стенками, чтобы таким образом отсечь всякие сенсорные ориентиры, он регистрировал все движения мухи. Затем исследователь повторил эксперимент по той же схеме с другими мухами и наконец провел тщательный анализ полученных данных, прибегнув для этого к помощи коллег-математиков.

К своему немалому удивлению, ученые обнаружили в поведении мух «нелинейный алгоритм», что на языке математики означает что-то вроде сундука, полного золотых монет, зарытого у подножия пальмы. Подобный алгоритм является исключительным свойством систем, поведение которых определяется (при отсутствии внешних воздействий) не случайностью, а некими факторами, связанными с их структурой. В данном случае мухи не реагировали на внешние явления или сигналы, поскольку таковые отсутствовали, однако, несмотря на это, в их движениях наблюдалась определенная закономерность.

Таким образом, мушиным мозгам, видимо, присуща некая «нестабильная нелинейность». А это значит, если уж совсем по-простому, что муха способна к непредсказуемому поведению и в то же время чрезвычайно чувствительна к малейшим изменениям окружающей среды. Это явление далеко отстоит от случайностей и приближается, скорее, к хаосу в математическом смысле слова, что с точки зрения эволюции дает нашей героине многочисленные преимущества. Ну, например: животным, представляющим для насекомого опасность (скажем, человеку, вооруженному мухобойкой) довольно трудно предугадать траекторию полета мухи.