— Вон там свалка.

Рэтмен показывает в сторону высокого забора из металлической сетки ярдах в ста от платформы. За забором видны груды мусора.

— Манхэттен за рекой.

— Свалка, — медленно повторяю я.

Ну конечно, обитатели туннелей должны где-то брать припасы. Свалка — идеальное место, здесь горы бракованных и просроченных продуктов, сломанная мебель, электрические провода. Я чувствую что-то знакомое и поднимаюсь на ноги.

— Я знаю, где мы. Здесь рядом хоумстид.

— Что?

Джулиан, щурясь на солнце, смотрит на меня снизу вверх. Но я слишком возбуждена, чтобы объяснять, и прохожу чуть дальше по платформе, дыхание облачками пара вырывается у меня изо рта. Я поднимаю руки к солнцу. Свалка просто огромная, несколько квадратных миль (Тэк говорил, что она обслуживает Манхэттен и его пригороды), а мы, наверное, у северной ее границы. От ворот свалки, извиваясь, бежит между руинами разбомбленных домов гравиевая дорога. Эта свалка сама по себе город. И меньше чем в миле от нее — хоумстид. Мы с Рейвэн и Тэком жили там около месяца, пока ждали документы и инструкции от Сопротивления. В хоумстиде обязательно должна быть еда, вода и одежда. А еще там можно найти способ связаться с Рейвэн и Тэком. Одно время мы использовали радиосигналы, а потом, когда это стало слишком опасно, мы поднимали на флагштоке у сгоревшей школы куски ткани разного цвета.

— Здесь я вас оставлю, — говорит Рэтмен.

Он уже наполовину спустился в люк, ему явно не терпится спрятаться от солнца в безопасном темном месте.

— Спасибо тебе, — благодарю я.

Эти слова, конечно, не выражают всего, но я не могу придумать ничего другого.

Рэтмен кивает и уже готов нырнуть под платформу, но его останавливает Джулиан.

— Ты не сказал, как тебя зовут.

Рэтмен кривит губы в улыбке.

— У меня нет имени.

Джулиан поражен.

— У всех есть имя, — говорит он.

— Теперь уже нет, — говорит Рэтмен с этой своей кривой улыбкой, — Имя больше ничего не значит. Прошлое умерло.

Прошлое умерло. Любимая присказка Рейвэн. У меня пересыхает горло, в конце концов, я не так уж сильно отличаюсь от этих людей в туннелях.

— Будьте осторожны, — говорит Рэтмен, и глаза его снова затуманиваются, — Они всегда наблюдают.

После этих слов он исчезает, а еще через секунду крышка люка становится на место.

Какое-то время мы с Джулианом молча смотрим друг на друга.

— У нас получилось, — наконец говорит Джулиан и улыбается.

Он стоит чуть в стороне от меня, и солнце окрашивает его волосы в золотой цвет. У него за спиной стремительно пролетает какая-то птица. Черная тень на голубом фоне. Сквозь щели в платформе пробиваются маленькие белые цветы.

Вдруг я понимаю, что плачу. Я заливаюсь слезами от благодарности и облегчения. Мы выбрались, по-прежнему светит солнце, и мир все еще существует.

— Эй!

Джулиан подходит ко мне, колеблется одну секунду, а потом протягивает руку и гладит по спине.

— Лина, все хорошо. Все хорошо.

Я трясу головой. Я хочу сказать, что все понимаю и поэтому плачу, но не могу говорить. Джулиан притягивает меня к себе, и я плачу в его футболку. Так мы стоим под солнцем в мире, где вот так стоять незаконно. Вокруг тишина, только иногда чирикают птицы и встряхивают крыльями голуби на платформе.

Наконец я отхожу от Джулиана. На секунду мне кажется, что у него за спиной, в тени одной из старых лестниц станции, что-то пошевелилось. Нет, привиделось, слишком ослепительно светит солнце. Не представляю, на кого я сейчас похожа. Несмотря на то что люди из туннелей промыли раны Джулиана, лицо у него все равно похоже на мозаику из разноцветных синяков. Уверена, что выгляжу так же, если не хуже.

Под землей мы были союзниками, мы были друзьями. Над землей я уже в этом не гак уверена, и это меня напрягает.

К счастью, Джулиан разряжает обстановку.

— Значит, ты знаешь, где мы? — спрашивает он.

Я киваю.

— Я знаю, где нам помогут… мои люди.

Надо отдать Джулиану должное — он не морщится, а просто говорит:

— Тогда пошли.

Он идет за мной по железнодорожным путям. Голуби при нашем приближении вспархивают со своих «насестов» и кружат в небе, как торнадо из перьев. Мы уходим с путей на заросший высокой травой пустырь, трава пожухла и одновременно покрыта инеем. Земля твердая и промерзшая, но и здесь повсюду приметы наступающей весны: маленькие курчавые зеленые ростки и немного ранних цветов уже пробиваются к жизни.

Солнце припекает шею, но ветер ледяной, я была бы не против надеть что-нибудь потеплее футболки. Холод забирается под хлопок, цепляется за кишки и тянет.

Наконец пейзаж становится знакомым. Неровные зубчатые стены разбомбленных домов отбрасывают четкие тени. Мы проходим мимо согнутого пополам знака, который раньше указывал в сторону Колумбия-авеню. Сейчас Колумбия-авеню — это разломанные бетонные плиты, замерзшая трава и превратившиеся в сверкающую пыль осколки стекла на земле.

— Вот он, — говорю я, — прямо там.

И перехожу на бег. До входа в хоумстид не больше двадцати ярдов, он сразу за первым поворотом дороги.

Но в то же время меня не отпускает какое-то внутреннее ощущение тревоги. «Удобно». Именно это слово проплывает в моем мозгу. Удобно, что мы в результате оказались поблизости от хоумстида. Удобно, что туннели вывели нас именно сюда. Слишком удобно для простого совпадения.

Я гоню эти мысли прочь.

Мы поворачиваем, и все мои тревоги смывает волна чистой радости. Джулиан останавливается, но я, почувствовав прилив новых сил, шагаю прямо к двери. Большинство хоумстидов, во всяком случае те, которые я видела, обустроены в неприметных местах: в погребах и подвалах, в банковских хранилищах и бомбоубежищах. Мы заселили их, как насекомые заселяют опустошенную землю.

Но этот хоумстид был построен спустя много лет после блица. Рейвэн говорила мне, что это штаб первой группы Сопротивления, которая состояла из самых разных людей. Они собрали в руинах более или менее похожий на стройматериалы хлам и построили квазидом, такое причудливое строение из досок, бетона, камней и металлолома с фасадом Франкенштейна. Со стороны кажется, что он вот-вот развалится.

Но он стоит.

Я оборачиваюсь и зову Джулиана:

— Ну? Ты идешь или нет?

— Я никогда… это невозможно. — Джулиан трясет головой, как будто хочет избавиться от наваждения, — Это совсем не то, что я представлял…

— Мы можем построить жилище практически из ничего… из мусора.

Когда я бежала в Дикую местность и, слабая и больная, сама не знала, хочу ли я жить или умереть, Рейвэн сказала мне именно эти слова. С того дня прошло полгода — и целая жизнь. На секунду я чувствую острую тоску, тоску по горизонтам, которые остались позади, по людям из того времени, по маленькой Лине, которую я оставила и потом похоронила навсегда.

Джулиан поворачивается ко мне, глаза у него такие синие, словно в них отражается небо.

— Еще два года назад я думал, что все это сказки. Дикая местность, заразные, — Он делает два шага вперед, и мы внезапно оказываемся очень близко друг к другу, — Ты. Я бы никогда не поверил, что такое возможно.

Между нами несколько дюймов, но у меня такое чувство, будто мы касаемся друг друга. Невидимый ток соединяет наши тела.

— Я настоящая, — говорю я, и ток пробегает по всему моему телу.

Я чувствую себя незащищенной, здесь слишком яркий свет и слишком тихо.

— Я не думаю, что… я не уверен, что смогу вернуться назад, — говорит Джулиан.

Его глаза как морская глубина, я хочу, но не могу отвести от них взгляд, я словно падаю в эту пучину.

— Не понимаю, о чем ты, — Слова даются мне с невероятным трудом.

— Я хочу сказать…

Справа от нас раздается громкий звук, как будто кто- то что-то уронил. Джулиан замолкает, я вижу, как напряглось его тело. Я инстинктивно отталкиваю его к двери, а сама пытаюсь вытащить из рюкзака пистолет. Вокруг масса мест для укрытия — груды камней, ямы, канавы… Волосы шевелятся у меня на затылке, я всем телом ощущаю опасность.