«Они всегда наблюдают».

Мы стоим в оглушающей тишине. Ветер подхватывает с земли полиэтиленовый пакет, переворачивает три раза в воздухе и пристраивает в основании давным-давно отключенного от тока уличного фонаря.

Вдруг слева что-то мелькает. Я вскрикиваю, поворачиваюсь и целюсь из пистолета в… Кошка выпрыгивает из-за обуглившихся бревен. Джулиан громко выдыхает, а я позволяю себе расслабиться. Кошка, тощая, с огромными круглыми глазами, замирает на месте, поворачивает голову в нашу сторону и жалобно мяукает.

Джулиан двумя руками тихонько берет меня за плечи. Я инстинктивно уворачиваюсь.

— Пошли, — говорю я ему и вижу, что сделала ему больно.

— Я хотел что-то тебе сказать, — говорит Джулиан.

Он пытается встретиться со мной глазами, хочет, чтобы я посмотрела на него, но я уже возле дверей и дергаю за ручку.

— Успеешь еще сказать, — Я надавливаю на дверь плечом, и она открывается.

Внутри пахнет плесенью и пылью. Джулиану ничего не остается, кроме как идти следом за мной.

Меня пугает то, что хотел сказать Джулиан, пугает его выбор — куда ему идти дальше. Но еще больше меня пугают собственные желания: что я хочу для него и, самое главное, что я хочу от него.

Ведь я хочу, только не знаю в точности, чего именно. Но желание внутри меня, оно, как ненависть и злость, было там всегда. Но оно не похоже на башню. Это как бесконечный туннель, который уходит внутрь меня и открывает слабые места.

Тэку и Хантеру не удалось найти много припасов в хоумстиде в Рочестере. После бомбежки там был пожар, и огонь сделал свое дело. Но кое-что полезное они все же нашли. На пожарище чудом уцелели банки с консервированной фасолью, кое-какое оружие, капканы и, самое невероятное, — целая плитка шоколада. Тэк настоял на том, чтобы не есть шоколад. Он привязал его к рюкзаку, как амулет на счастье. Пока мы идем, Сара, как завороженная, смотрит на эту плитку.

Похоже, шоколад действительно принес нам удачу, или это сделало появление Тэка и Хантера и то, как изменилось настроение Рейвэн. Погода не меняется, все еще холодно, но мы рады солнцу.

Фасоли хватило на то, чтобы дать нам силы на продвижение вперед, и всего через полдня после того, как мы покинули последнюю стоянку, мы натыкаемся на одинокий дом посреди леса. Он похож на гриб: стены увиты плющом, плющ коричневый и такой густой, что напоминает мех, а крыша круглая и низкая, как надвинутая на лоб шляпа. До блица это мог быть дом какого-нибудь отшельника. Неудивительно, что он сохранился. Бомбардировщики сюда не направляли, и даже огонь не забрался так далеко.

В этом доме поселились четверо заразных. Они пригласили нас переночевать. Кроме четверых взрослых (двое мужчин и две женщины) в доме еще пятеро детей, и все не родные. За ужином они рассказывают нам, что живут здесь семьей уже десять лет. Они славные и делятся с нами своими припасами. Теперь у нас есть консервированные баклажаны и тыква, щедро приправленная уксусом и чесноком, полоски вяленой оленины, запасенные еще с осени, и еще копченое мясо зайцев, фазанов и белок.

Весь вечер Тэк и Хантер тратят на то, чтобы еще раз пройти по нашим следам, и оставляют зарубки на деревьях, чтобы в следующем году во время перехода (если переход будет) мы смогли найти этот дом-гриб.

Утром, когда мы уже собираемся двинуться в путь, один из детишек, мальчишка, выбегает к нам из дома. Несмотря на снег, он босиком.

— Вот, — говорит он и впихивает мне в руки что-то, завернутое в кухонное полотенце.

В полотенце плоские и черствые хлебцы (я слышала, как за ужином одна из женщин сказала, что они пекут его не из пшеницы, а из желудей) и еще немного вяленого мяса.

— Спасибо, — говорю я.

Но мальчишка, подпрыгивая на ходу и смеясь, уже вбегает обратно в дом. На секунду я чувствую зависть к этому пареньку: он вырастет здесь, не зная страха, свободный и счастливый. Возможно, он никогда не узнает о существовании мира по ту сторону границы.

Но у него не будет лекарств, когда он заболеет, и никогда не будет достаточно еды, а зимы здесь холодные, и утро встречает, как удар кулаком под дых. И когда-нибудь — если только Сопротивление не одержит победу и не вернет страну — бомбардировщики и огонь найдут его. Наступит день, и «глаз» повернется в эту сторону и выжжет все, как луч лазера. Когда-нибудь Дикая местность будет уничтожена, останутся только бетон, симпатичные дома, аккуратные садики и высаженные по плану скверы, парки и леса. Мир будет работать четко, как правильно заведенные часы. Мир металла и шестеренок. А люди — тик-тик-тик — будут безропотно двигаться к своему концу.

В пути мы очень экономно тратим съестные припасы и наконец на третий день выходим к мосту, от которого до цели остаются последние тридцать миль. Мост огромный и узкий, бесконечные стальные тросы потемнели и покрылись льдом. Он напоминает мне гигантскую членистоногую многоножку, переходящую реку вброд. Мост перекрыли много лет назад, им давно никто, кроме заразных, не пользовался, и доски у входа на мост совсем прогнили.

Большой зеленый знак оборвался с одной стороны и теперь висит вертикально.

«МОСТ ТАППАН ЗИ».

Мы на открытом месте, от сильного ветра слезятся глаза, ветер раскачивает дорожный знак и жутко воет между стальными тросами.

Под нами вода цвета бетона. От высоты кружится голова. Как-то я читала, что прыжок в воду с такой высоты равносилен прыжку на асфальт. Я вспоминаю, как в новостях рассказывали о не исцеленной девушке, которая в день процедуры бросилась с крыши лабораторий, и мне становится совестно.

Но именно этого хотел для меня Алекс: шрам на моей шее чудесным образом зажил и точь-в-точь похож на шрам исцеленных, мои мышцы, как крепкие канаты, и у меня есть цель. Он верил в Сопротивление, и теперь я верю за него.

И может быть, когда-нибудь наступит день — и я увижу его опять. Может, после смерти мы действительно попадаем на небеса. И возможно, рай открыт для всех, а не только для исцеленных.

Но сейчас будущее, как и прошлое, ничего не значит. Сейчас есть только построенный на краю разрушенного города, сразу за свалкой хоумстид. Там мы сможем укрыться от беспощадного ветра, найдем еду и воду. Это наша цель, наш рай.

Рай — это горячая вода. Рай — это когда есть мыло. В Убежище, так мы всегда называли этот хоумстид, четыре комнаты: кухня, кладовая, большая, почти как весь остальной дом, и спальня.

В четвертой комнате мы моемся. Здесь собраны металлические бадьи, ванны и ванночки разных размеров. Они установлены на платформу с большой решеткой, под решеткой плоский камень и остатки костра, который мы поддерживаем зимой, чтобы согревать одновременно и комнату и воду,

Я на ощупь в темноте нахожу фонарь, который работает на батарейках, а потом разжигаю костер из бревен, сложенных в углу в кладовой. Джулиан тем временем обследует другие комнаты в доме. Потом я набираю воду в колодце. У меня хватает сил только на то, чтобы наполнить половину одной ванны. Но этого достаточно.

В кладовой я беру брусок мыла и даже нахожу настоящее полотенце. Я вся чешусь от грязи, мне кажется, она везде, даже на веках.

Перед тем как раздеться, я кричу:

— Джулиан?

— Что?

Голос его звучит приглушенно, судя по всему, он в спальной комнате.

— Не выходи из комнаты, ладно?

В ванной комнате нет двери. В ней нет необходимости, а в Дикой местности не делают и не пользуются тем, в чем нет необходимости.

После короткой паузы Джулиан кричит в ответ:

— Хорошо.

Интересно, о чем он сейчас думает? У Джулиана высокий напряженный голос, но тональность могли исказить стены из фанеры и жести.

Я кладу пистолет на пол и снимаю с себя одежду. Приятно слышать, как падают на пол грязные джинсы. В первые секунды собственное тело кажется мне чужим. Были времена, когда я была девушкой с довольно округлыми формами, у меня был животик и полная грудь, только бедра и щиколотки благодаря пробежкам были жесткими.