Иными словами, ошибки, которые кажутся смертельными для карьеры, вовсе таковыми не являются. Но если я сейчас сделаю что-то не так, мне конец — всему конец.
Я встаю и снова начинаю расхаживать по кухне, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Один шанс. Одна игра. И если я не сумею разгадать загадку, то окажусь в могиле. А это — самое полное карьерное фиаско, которого уже никому не исправить.
— Энди, я…
Я замолкаю, не в силах ничего сказать, главным образом потому, что не могу найти слов. Впрочем, Энди, кажется, меня понимает.
Он тут же оказывается рядом со мной, обнимает меня, и я больше не могу сдерживаться. Слезы текут рекой, и я прижимаюсь к нему, принимая поддержку и утешение, в которых я так нуждаюсь, а он с такой готовностью мне дает.
— Я боюсь, — говорю я. — Я очень боюсь.
— Я знаю. Все будет хорошо. Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. — Энди гладит меня по волосам, его движения немного резки и неловки. — Обещаю, я о тебе позабочусь.
Я откидываю голову назад и пытаюсь улыбнуться.
— А что тебе еще остается? У тебя такое задание.
— И я счастлив, что оно мне досталось, — очень серьезно говорит он. — В особенности если это означает, что я должен сохранить тебе жизнь.
Он пытается меня успокоить, но его слова производят на меня прямо противоположное действие. Неожиданно до меня доходит их скрытый смысл.
— Господи, Энди, тебе же придется снова пройти через все это. Ты уже играл в ИВП. Ты…
Я замолкаю.
— Не сумел защитить Жертву, — тихо говорит он, и мне приходится согласиться.
Он приподнимает мой подбородок.
— Я тебя не потеряю. Обещаю здесь и сейчас: я буду тебя защищать, и мы победим.
Я хлюпаю носом и киваю.
— Ты мне веришь?
— Да, — шепчу я.
И хотя это, наверное, глупо, я ему действительно верю.
Он улыбается и притягивает меня к себе. Мне приятно находиться в его объятиях, и на мгновение я расслабляюсь. Энди всегда казался мне немного странным, но сейчас он является для меня олицетворением безопасности. Более того, он здесь, рядом со мной.
И я не сомневаюсь, что он тревожится за меня.
Он гладит меня по спине и бормочет ласковые слова, к которым я не прислушиваюсь. Я слышу только успокаивающие нотки в его голосе и не произнесенные вслух обещания: он мой Защитник и поможет мне с этим справиться.
Мы стоим так до тех пор, пока у меня не высыхают слезы. Мне становится неловко из-за того, что я слишком многое открыла в себе человеку, которого едва знаю. У меня пылают щеки, но я рада, что он со мной. Когда я отодвигаюсь, я вижу в его глазах нечто большее, чем просто желание меня успокоить. Я вижу в них совсем другое желание, и это открытие льстит и удивляет одновременно.
Я знаю, что должна что-то сказать, но не успеваю даже открыть рот, как его губы прижимаются к моим, и я чувствую, что совсем не хочу этого, отчего мне становится немного грустно. В особенности если учесть, что сейчас он мой герой. Однако Энди не тот мужчина, которого я хочу видеть своим героем.
Поэтому я мягко отстраняюсь, не желая обидеть его и в то же время не желая, чтобы он надеялся на продолжение.
Хотя мне не хочется говорить об этом, я знаю, что мы должны поговорить. Но прежде чем мне удается найти подходящие слова, звонит мой мобильник, и я бросаюсь к нему, благодарная за вмешательство в столь щекотливую ситуацию.
Я проверяю, кто звонит, и тут же напрягаюсь. Это Блейк. На меня накатывает чувство вины, но я его прогоняю.
Сегодня переживания по поводу моего бойфренда стоят на последнем месте.
И все же, когда я отвечаю на вызов, по моему телу пробегает волна удовольствия… и страха.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
Мы практически не обсуждали с ним игру, и вряд ли ему угрожает какая-либо опасность, ведь так?
Блейк колеблется, прежде чем ответить, и в это короткое мгновение я холодею, потом мне становится жарко и снова холодно. Наконец он шепчет:
— Я по тебе скучаю.
Четыре коротких слова, но я таю от них, словно под лучами горячего солнца.
— О, я тоже, — говорю я искренне, хотя и с легкой примесью вины.
— Мне тут кое-что пришло в голову, — сообщает он, и по его тону я понимаю, что он имеет в виду игру, а ведь эта тема у нас под запретом.
— Правда? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал не слишком взволнованно. — Думаю, несмотря ни на что, завтра мы с тобой увидимся. В смысле, шоу должно продолжаться и все такое.
Одновременно я улыбаюсь Энди, делая вид, что все в порядке и наш разговор имеет отношение только к работе, хотя понимаю, что у меня не очень получается. Неудивительно, что мне не дали этого чертова «Оскара».
— Ты прекрасно знаешь, что завтра не обсуждается.
— Так, подожди. Я найду это место в сценарии. — Я прикрываю трубку рукой и обращаюсь к Энди: — Я поднимусь наверх.
— Он не должен тебе звонить, — говорит Энди и озабоченно хмурится.
— Он знает и уже извинился. Но он прав. Если мы не появимся завтра на съемочной площадке, возникнут вопросы. Меня даже могут уволить. Репортеры начнут интересоваться, что случилось. И как, по-твоему, я буду играть в эту дурацкую игру, если поднимется шумиха?
У Энди делается несчастный вид, но он знает, что я права. И я действительно права. Я не подумала об этом раньше, но мне придется объединить необходимость спасти свою жизнь с тем, чтобы ничего не менять в ней и жить как прежде.
— Иди, — говорит он и показывает на листок с подсказкой, касающейся «Китайского квартала». — А я над этим поработаю.
Я киваю и направляюсь в сторону прихожей и лестницы. По дороге я прохожу мимо больших часов моего дедушки. Уже десять часов вечера. Съемки начнутся в пять утра.
За это короткое время я должна понять, что мне делать с одним коротким сообщением: «Яд доставлен».
Проклятье.
Мое время действительно истекает.
Внутри у меня все сжимается, и я не знаю, от чего — от страха или от яда. Впрочем, сейчас это не имеет принципиального значения. В любом случае я должна вырвать свое спасение из лап врага.
— У меня нет на это времени, — говорю я, поднимаясь по лестнице. Захожу в спальню и закрываю за собой дверь. — Я по-прежнему не понимаю, что означает идиотская подсказка, а завтра утром мы действительно должны явиться на площадку.
— Если нам вместе удастся ублажить папарацци, Тобайас простит тебя за то, что ты пропустишь съемки.
— Мы не будем вместе, — говорю я. — Потому что ты не станешь мне помогать.
— Я тебе уже помогаю, — отвечает он.
— Нет. — Мне невыносима даже мысль о том, что с ним случится беда. — Мы же уже обсуждали это.
— Ты разобралась с подсказкой?
Я колеблюсь, прежде чем ответить.
— А я разобрался.
Я делаю шаг назад и плюхаюсь на кровать.
— Ты серьезно?
Я знаю, что должна немедленно повесить трубку. Если я его выслушаю, Блейк будет в опасности. Я не знаю, как мой мучитель об этом узнает, но уверена, что узнает. И мне совсем не хочется рисковать.
— Совершенно серьезно, — говорит он.
— Я отключаюсь…
— Особняк Грейстоун, — быстро произносит он.
Я закрываю глаза. Эгоистичное облегчение перекрывает страх и ярость оттого, что он не хочет держаться в стороне от этого кошмара.
— Деви? — осторожно спрашивает Блейк.
Он боится, что я отключусь, боится, что я уже отключилась. Я понимаю, что могла бы это сделать. Просто молча закрыть телефон и спуститься вниз. Если повезет, с ним ничего не случится. И может быть, он поймет, что я не шутила, когда отказалась от его помощи.
Однако я не могу этого сделать. В горле у меня пересохло, и я сглатываю.
— Я проверяла, — говорю я. — «Китайский квартал» там не снимали.
— Неважно, — возражает он мне, и я слышу в его голосе возбуждение. — Все равно подходит.
— Каким образом?
— «Дом, но не жилище, хотя используется за деньги», — цитирует он. — Там снимали сцену большого приема из «Смерть ей к лицу». Особняк сдается за деньги. Сейчас он только так и используется.