В трубке некоторое время было тихо.

— Нет, — наконец сказала Креветка. — Сегодня или никогда. Но я не обижусь, если ты откажешься. Честно, не обижусь.

— Буду через полчаса, — отозвался я.

Анита не спросила, с чего это я вдруг намылился в город, хотя наверняка удивилась. Обычно я говорю, куда собираюсь.

В дороге я ни о чем не думал. Только барабанил пальцами по рулю и старался выкинуть из головы всё.

Дверь Креветка открыла с непроницаемым видом и, проведя меня в комнату, предложила сесть в неудобное белое кресло на стальном каркасе. Она была вроде прежняя — и в то же время не совсем. Интересно, ради кого она стала подмазываться? На ней были привычные блеклые джинсы и майка… а к ним, как ни странно, — элегантные синие туфли с ремешками.

Креветка села напротив, и казалось, будто она читает про себя стишок, какими дети ободряют друг друга, прежде чем кинуться в холодную воду: «Раз, два, три, четыре, пять, нам пора уже нырять».

Некоторое время мы молчали. Потом заговорили, оба разом. Смущенно рассмеялись.

Она смотрела на меня таким влюбленным взглядом, какого я за ней почти не помнил. Право слово, она редко баловала меня этим взглядом.

— Я собиралась встретиться с тобой через пятьдесят лет, но не могу ждать так долго, — сказала она. — Не волнуйся, я не хочу усложнять твою жизнь. Хочу только попросить об одолжении… и не знаю, как начать.

— Оберни все в шутку. Когда-то ты умела перевести в шутку любой мой серьезный разговор, — заметил я и сам расслышал горечь своего тона. Вот уж ни к чему! Я тоже сплошь и рядом ёрничал. Надо поскорей загладить неловкость.

— Читала в последнее время что-нибудь хорошенькое? — спросил я.

Это была наша ключевая фраза для начала игры. В ответ Дезире называла, скажем, Шопенгауэра, а я — «Рождественскую книгу Фантомаса», и мы принимались их сравнивать. «У Шопенгауэра потрясающе разработано мировоззрение». — «Зато у Фантомаса красивее трусы». И далее в том же духе. Эти фокусы не раз спасали нас в критических ситуациях. Кстати, иногда нам удавалось протащить под видом шутки и серьезные вещи.

— На днях я читала исследование французских ученых, — сказала она. — Они поставили эксперимент. Раздали большой группе мужчин новые белые майки и уложили в них спать, а потом предложили такой же группе женщин понюхать пропотевшие майки и выбрать мужчину, который кажется им наиболее привлекательным. Все до единой остановили свой выбор на том, чья иммунная система дополняла их собственную — иными словами, от кого получилось бы самое здоровое потомство.

— Значит, ты запала не на мой хутор, а на мою иммунную систему?

— Кто знает?

Она опять помолчала — видимо, проговаривая считалку дальше: «Если струсишь ты на шесть, десять дней не сможешь сесть!»

— Не знаю насчет иммунной системы, но мне этого хотелось все время. Я хочу иметь от тебя ребенка. Нет-нет, позволь мне договорить! Я не предлагаю нам опять завести роман. Просто хочу заткнуть эти чертовы биологические часы, которые мешают мне нормально жить. Надо дать моим яичникам шанс, один-единственный шанс. Ты даже ничего не заметишь.

— Уж не собираешься ли ты стукнуть меня по башке и изнасиловать в бессознательном состоянии? — с отвисшей челюстью уточнил я.

— Я собираюсь попросить тебя еще раз заняться со мной любовью, — серьезно глядя на меня, ответила она. — Причем теперь, когда во мне скачет и кувыркается очередная яйцеклетка, которую должен оплодотворить ты. Именно ты, потому что скачут они только на тебя.

Как говорится: перед моим внутренним взором промелькнула вся жизнь.

— О последствиях я даже не заикнусь. Если, конечно, сам не захочешь узнать. А если у нас ничего не выйдет — надеюсь, это будет не так, — я хотя бы смогу сказать себе, что попробовала. Тогда я выкину эту мысль из головы, и мы будем жить счастливо… каждый своей жизнью. — Она покосилась на мое кольцо.

Я молчал.

— Во всяком случае, иммунная система ребенку обеспечена потрясающая, — пробормотала она. — Ой, извини! На самом деле я совершенно не расположена шутить. И уже придумала, что в свидетельство о рождении можно вписать: «Отец не известен». Ладно, не будем сейчас ничего обсуждать! Да, с бухты-барахты. Да, тебе мало учитывать интересы других! Поэтому даю тебе на размышления ровно час, а сама пока уйду.

Она вскочила на ноги, взяла матерчатую сумку и двинулась к выходу.

— Если по возвращении тебя не будет, я все пойму. Значит, я сделала, что могла, а яйцеклетки пускай учатся скакать на кого-нибудь другого… В любом случае я буду вспоминать тебя как своего лучшего партнера по играм. Хотя постараюсь делать это нечасто.

Она выскользнула за дверь, прежде чем я успел сказать что-нибудь в ответ.

Видок у меня, наверное, был еще гот: как у коровы, которой перед забоем вкатили снотворного.

Я огляделся по сторонам. Плакат с раковиной исчез. Его место заняли акварельная картинка с морем и скалами и увеличенная фотография скульптурной группы: толстая женщина, по которой ползает куча детей.

Согласившись на скоропалительное предложение Креветки, я поступил бы с Анитой так же, как небезызвестный Робертино с Мэртой. На это я пойти не мог.

Пятьдесят девять минут я сосал пустые костяшки. Потом отключил мозги и пошел на автопилоте.

Она бросила в прихожей пакет с продуктами и влетела в комнату. Сначала ничего не увидела: за окном стемнело, а света я не зажигал. Она зажгла люстру, разглядела меня и заплакала, размазывая по щекам тушь.

— Только не думай, что все решаешь ты! — сказал я. — У меня есть встречные условия. Во-первых: забудь про неизвестного отца. Еще не хватало, чтобы ты получила моего сына в полное распоряжение и сделала из него желчного доцента, какого-нибудь, не приведи Господи, специалиста по мертвым языкам! Во-вторых: я хочу иметь три попытки — как в сказках. Так что жди меня еще завтра и послезавтра. И не вздумай за это время переспать с кем-нибудь другим. Я тоже воздержусь. После третьего раза я отваливаю к себе, а ты остаешься тут, и мы знать не знаем друг о друге, пока ты не позвонишь. А позвонишь ты по одному из двух поводов: либо у тебя начались эти дела, либо тест на беременность дал положительный результат.

— Все равно у меня только один шанс из пяти, — прогнусавила она.

— Это мы понимать можем: не всякую корову легко сделать стельной, — сказал я, с трудом владея голосом. — Но тебя, коли не понесешь, хотя бы не отправят сразу на бойню… Если у нас получится ребеночек, мы его научим петь осанну — нам как раз не хватает первого голоса. А не получится — уж будь уверена, я найду счастье и без тебя… да еще, приходя в библиотеку, стану заворачивать к твоей стойке и хлопать тебя по спине. А часто это будет или редко, догадайся сама.

Мы взялись за руки и пошли в ее белую спальню.

Описать мои ощущения мог бы разве что нобелевский лауреат.

Придя в себя, я первым делом вспомнил, что у меня еще две попытки. Кстати, в сказках первые два раза обычно кончаются неудачей. Только перед третьим откуда ни возьмись является серый гном и подсказывает герою волшебное заклинание.

Надо держать ухо востро и не пропустить этого гнома.

Известная шведская писательница Катарина Масетти родилась в 1944 году в Стокгольме, но детство ее прошло в городе Карлскруна, морском порту на юге Швеции. Несмотря на то что в семье были в основном моряки и корабелы, Масетти еще в юном возрасте увлеклась журналистикой и печаталась в местных газетах. Получив степень магистра литературы и английского языка в Лундском университете, Масетти пошли работать в школу, чтобы рассчитаться за обучение. Спустя несколько лет переехала в Умео, где вышла замуж за фермера и родила четверых детей. Во время преподавательской работы писала рецензии на литературные и музыкальные произведения, скетчи в газеты и для радио, сочиняла песни для ансамбля, в котором к тому же играла на аккордеоне.

А потом Катарина Масетти начала писать для детей. Свою первую книгу она опубликовала в возрасте 45 лет. В одном из интервью Масетти сказала, что ей всегда хотелось стать писательницей, но, имея четырех детей и работая на радио, трудно выкроить время для сочинения