От нее или от мыслей, что хуже пытки...

– Я... я... – как просто было бы отрицать, но лгать отчего-то не получалось. – Простите меня...

Она не видела этого, но Уорд прикрыл на секунду глаза, а потом шагнул ближе. Притянул к себе тело, подрагивающее от неудержимых рыданий, и обнял его...

Аманда запомнила теплую руку, гладившую ее по спине, и то, как плакать от этого хотелось только сильнее.

И ласка эта была хуже пощечины...

Хуже скандала, который неожиданно не случился.

… И снова дверь участка открылась. Это опять был не Джек...

Инспектор Ридли пришел следующим утром. Они с мужем встретили его в кабинете... Служанка принесла чай.

– Все разрешилось, – сказал Ридли, принимая чайную чашку из Амандиных рук. – Дело было заведомо сфабрикованным фарсом. И разрешилось б в два счета, не имей мистер Харпер собственных в нем резонов...

– Инспектор Харпер?

– Полагаю, инспектором ему больше не быть, миссис Уорд, – возразил Ридли с чуть приметной улыбкой. – Миссис Коллинз, стоило на нее надавить, изобличила в нем человека, убившего Стокманна, джентльмена, что нашли мертвым в комнате ее дочери.

– Так это был Харпер? – осведомился Уорд. – Тот полицейский, которому платил Брэдфорд за покрытие своих преступлений?

– Боюсь, именно так. Он давно погряз в этом деле... А в тот самый день пришел стребовать со Стокманна денег, знал, что он явится в бордель за девчонкой. Мисс Коллинз, однако, сбежала, и между мужчинами произошла неприятная ссора...

– … Закончившаяся убийством.

– Именно так.

– То есть хозяйка знала убийцу в лицо?

–  Знала и побоялась идти супротив: он угрожал ей явиться с проверкой. Устроить всякие неприятности... Вот она и придумала на кого свалить преступление.

Аманда слушала словно в трансе, перед глазами всё плыло.

– Харпер с самого первого дня не давал Джеку жизни, – сказала она. – Он буквально ненавидел его... Спросите хотя бы доктора Максвелла.

Ридли кивнул:

– Это легко объяснимо: он считал, что тот поставлен шпионить за ним. Мою протекцию он воспринял как предупреждение... И, верно, был очень счастлив, когда чудесное совпадение сделало Джека виновным в его собственном преступлении.

… Дверь снова открылась.

Джек.

Теперь точно он!

Аманда вцепилась в створку окна, впитывая каждую мелочь в любимом лице...

Джек вышел под осеннюю морось и поднял лицо, глядя на небо. Свинцовое, плотно затянутое серыми облаками, оно, казалось, давило на пешеходов... Но он неожиданно улыбнулся. Смахнул челку с лица, поднял воротник форменного плаща и зашагал по тротуару.

Как же хотелось броситься за ним следом...

Распахнуть эту дверцу, подхватить юбку, но...

Джейкоб Уорд молча сложил газету и постучал в переборку.

– Домой, – велел он.

И Аманда, в последний раз глянув в окно, откинулась на спинку сидения в молчаливой покорности.

В тот день на обед Аманде подали мертвую птицу.

Не тех мертвых ощипанных птиц, что их повар готовил в вине или сливочном соусе с шампиньонами и свежим картофелем – эта птица была светло-серого оперения и лежала, задрав кверху лапки.

Ее крохотное, на век затихшее сердце было проткнуто шляпной булавкой...

Лакей, откинувший крышку с этого «блюда», сравнялся цветом с перчатками на руках, хозяин дома громыхнул стулом, вскакивая на ноги, Аманда даже не шелохнулась: глядела на птицу зачарованным взглядом и только слезинка, скользнув по щеке, упала на ее платье.

– Кто это сделал? – закричал мистер Уорд, да так, что подвески на люстре тревожно вздрогнули в такт его ору. – Кто посмел ЭТО сделать? Позвать повара и немедленно. И унесите это мерзкое безобразие с глаз, – указал он на мертвую птицу на тарелке жены. – Тот, кто сделал такое, жестоко за это поплатится, слово хозяина дома и дворянина.

Лакей подхватил тарелку и поспешил с ней из комнаты; пришел повар-француз, перепуганный, низко кланяющийся, он божился Девой Марией и собственной матерью, что помимо перепелов в мятном соусе не готовил никаких «воробьев в собственном оперении», он-де никогда не позволили бы себе такого «кошмара». Должно быть, слуга решил сыграть злую шутку, тот самый лакей, нанятый третьего дня и ему, Гюставу Шани, не понравившийся с первого взгляда. Уж больно хитренькие глаза... Он, мол, таких coquin (прохвост) видит с первого взгляда.

Лакея этого, что не стало сюрпризом, отыскать в доме не удалось, лишь брошенную в спешке ливрею на заднем дворе. Мистер Уорд, с трудом сдерживая себя, едва не рассчитал «некомпетентного», как он выразился, дворецкого, что столь плохо выполнил свое дело: нанял лакея без должных рекомендаций. На что дворецкий ответил, что рекомендации у того были самые лучшие, подписанные самим мистером Реджинальдом Бойдом.

После этого как-то внезапно наступило затишье, такое громкое в своей тишине, что, казалось, не выдержат уши, и Аманда, поднявшись из-за стола, спокойно сказала:

– Пожалуй, я ненадолго прилягу. – И, не добавив ни слова, вышла из комнаты.

Ей действительно требовалось прилечь: в последнее время она ощущала себя бесконечно разбитой. Разбитой на сотни осколков... Столь мелких, что уже не собрать. И думалось ей, это разбились мечты, что она лелеяла долгие годы, а месяц назад отпустила... вместе с Джеком, что уходил от нее под дождем и который, как она сказала себе, имеет полное право жить так, как захочет. Аманде Уорд нет места подле него... Пора признать этот факт и отпустить.

И она отпустила... Вместе с надеждой на счастье, вместе с мечтами и солнечным светом, который враз сделался глуше, словно и вовсе потух, вместе с собственным сердцем, которое, кажется, больше не билось.

Даже сейчас при виде этой маленькой птички оно, как ни странно, не застучало быстрее, только царапнула мысль: «Да это ведь я: мертвая птаха с воткнутой в сердце иглой». И от безысходной тоски, от нежелания жить вот так дальше ей захотелось сделать то же, что и всегда в последнее время: спрятаться в сон. Там, в ее снах, подчас было даже приятно... Случалось то, чего в реальности быть не могло: она видела Джека. И он ее целовал... Говорил, что они уедут в Америку. Будут вместе...

Аманда поднялась к себе и, вынув из шкатулки флакон лауданума, капнула в наполненный водою стакан несколько капель.

Доктор был прав: сон – лучшее из лекарств, и не ее, Аманды, вина, что он не приходит иначе, как через это волшебное средство.

В тот же день ближе к вечеру в ее дверь постучали:

– Миссис Уорд, – вошла в комнату ее камеристка, – мистер Уорд просит вас спуститься в библиотеку для разговора.

Нехотя, но Аманда подняла свое тело с постели и попросила служанку привести в порядок прическу. Говорить с мужем ей не хотелось, как, впрочем, и с любым другим человеком... Считать цветы на обоях было делом весьма занимательным, а вот собственный муж занимательным ей не казался. Хорошим, достойным мужчиной, но вовсе не занимательным...

– Миссис Уорд. – Супруг встретил ее на пороге и повел за руку к дивану. Глядел с беспокойством, как будто пытался прочесть ее мысли и, усадив, осторожно спросил:

– Вам удалось отдохнуть после случившегося сегодня? Возможно, мне следовало вызвать врача, но я, признаться, был занят другими делами и несколько упустил это из виду. – Он замолчал, дожидаясь ответа, но Аманда молчала. – Вы, полагаю, были шокированы...

– Отнюдь. Глупая шутка злого слуги лишь удивила меня, но не более...

Супруг пристально на нее посмотрел: казалось, не верил ни единому слову. Но Аманда не выглядела неискренней, даже наоборот... И это ее не напускное спокойствие Уорда не на шутку обеспокоило.

– Аманда, нам нужно серьезно поговорить. – Она полагала, муж скажет про лауданум, пожурит за злоупотребление им, но муж неожиданно сказал о другом: – Боюсь, вам, как и мне, угрожает опасность. Я долго держал это в тайне, ничуть не желая пугать вас напрасно, но в свете случившегося сегодня... я более не могу и не должен молчать. Мистер Реджинальд Бойд объявил нам войну!