Пещеры опять обезлюдели, Снежный человек, в очередной раз обманув переменчивую судьбу, покинул пределы Нортумберленда, чтобы никогда сюда не вернуться.

Собранные для даремского приюта средства так и не были найдены, и Джек лишь несколькими днями спустя разгадал подоплеку данного дела... Да и то не без помощи почтовой открытки, полученной в белом конверте. «Прости, что так получилось, приятель. Мы с моей новой супругой передаем тебе самый сердечный привет!» значилось на ней детским, почти нечитаемым почерком Эмоса Грира. О том, что адресант именно он, Джек даже не сомневался...

Исчезновение Эниссы Андерсен на тот момент было самой обсуждаемой темой во всем Хартберне: одни говорили, что она утопилась от горя и тело её унесло далеко в океан, другие говаривали, что видели, как она направлялась к Пещерам с небольшим саквояжем в руках... Саквояж этот интриговал местных кумушек больше всего: либо женщина собиралась уйти из жизни красиво, гадали они, либо решилась стать местной отшельницей, прихватившей в уединение дорогие сердцу вещицы.

Как бы там ни было, Эниссы Андерсен они тоже больше не видели, как и похищенных ее любовником денег. И к тому времени, как подоспели выпускные экзамены в школе, история с Андерсенами и хартбернской весенней ярмаркой значительно потускнела, заслонившись иными заботами и делами...

Снежный человек больше ни разу не тревожил покоя местной общины.

Тодд, задремавший было под монотонное стрекотание сверчков, неожиданно пробудился...

Звенел колокольчик.

Мелко потренькивал, оглушая сонную тишину ночи своим тревожным бренчанием.

Неужели он прав, и красавица Этель Эдвардс жива?

Тодд едва мог поверить, хотя искра сомнения гложила его от начала... Ещё с того самого дня, как их с мистером Фостером, его нынешним работодателем, пригласили запечатлеть серию снимков с умершей девушкой, Этель Эдвардс. Укрепляя её тело штативами и располагая, словно живую, Тодд, будучи подмастерьем фотографа и вдоволь насмотревшись на посмертные снимки, всё-таки подивился не только её удивительной красоте, но и пластичности тела. Цвету кожи, не тронутому распадом, длинным ресницам, готовым вот-вот распахнуться, и даже, как ему на миг показалось, трепетанию пульса на тонком запястье, когда он укладывал руку покойной на пышную юбку красивого платья.

Этель Эдвардс казалась ему не умершей – слегка задремавшей и готовой проснуться в любую минуту.

Но могли ли это быть правдой?

Никак.

Доктор зафиксировал её смерть, убитые горем родители, более неживые, чем дочь на её посмертном портрете, утирали бегущие слезы, не в силах справляться с собой.

Тодд списал своё отношение к девушке на её волшебную красоту: она было феей, явившейся на недолгое время и опять покидавшей бренную землю. Этель Эдвардс заворожила его, затронула сердце и разум…

Он хотел, чтобы она оказалась живой, вот и придумывал разное…

Доктора же – не дураки, они знают множество способов убедиться в смерти покойника. Например, тычут кожу булавкой или подносят к губам специальное зеркальце…

С Этель они тоже были уверены.

Но, несмотря на все доводы разума, сомнение не отпускало его... Эти карминно-красные губы, копна белоснежных волос, уложенных в замысловатую прическу, и нежная, бледная кожа, прикосновение к которой не отзывалось чувством отвращения, – всё разом манило к девушке, как к живой.

И побудило парнишку пробраться на Хайгейтское кладбище в первую ночь после похорон и засесть в засаде позади прикопанной могилы.

Он полагал, что если Этель Эдвардс в самом деле жива, то колокольчик над ее могилой непременно зазвонит – родители девушки не поскупились на самую современную конструкцию безопасного гроба. Не потому, что сомневались, подобно Тодду, в смерти своей любимой дочери, просто так было заведено.

Поговаривали, что некоторые «умершие» просыпались на собственных похоронах – Тодд относился к таким рассказам скептически, а потому полагал подобные приспособления бессмысленным расточительством, однако нынешней ночью он порадовался их изобретению.

Колокольчик звонил не переставая...

Где же кладбищенский сторож?

Неужели напился и не слышит призывного перезвона?

Тодд выбрался из кустов и подошёл к могиле мисс Эдвардс: веревка, протянутая из земли к закрепленному на могильной плите медному колокольчику, ходила из стороны в сторону... Он встал на колени и, понимая, что вряд ли будет услышан, все-таки произнес:

– Мисс Эдвардс, всё хорошо. Мы вам поможем... Я только позову сторожа!

Только теперь, распрямившись, он заметил группу людей, направляющихся к могиле мисс Эдвардс: по крайней мере, у троих из них были лопаты. Тодд выдохнул с облегчением: сторож услышал звон колокольчика. Поднявшись на ноги, он дождался их приближения и вскоре услышал мрачный вопрос:

– А ты что здесь делаешь? Прочь пошел.

Парнишка замялся, испуганный гневным голосом говорившего, и только пролепетал:

– Тут колокольчик звонит...

Его собеседник, крепкий мужчина с лопатой и фонарем, равнодушно плечами пожал.

– Тревога ложная, как пить дать, – произнес он. – Я такое много раз видел. Пальцы покойника, раздуваясь, натягивают веревку, и колокольчик трезвонит сам по себе. Бьюсь об заклад, и сейчас что-то подобное… Эх, беда одна, столько усилий, да зазря всё! – посетовал он.

Тодд только-только хотел возразить, что пальцы конкретно этой покойницы никак не могли раздуться так быстро, что её схоронили только вот-вот, не прошло даже суток, но что-то кольнуло его в основание шеи... Словно пчела укусила. Или воткнулся железный гвоздь... Он хотел было приподнять руку и смахнуть несносное насекомое, однако так и не успел этого сделать: темнота поглотила его, словно захлопнулась крышка безопасного гроба.

Джек шагал по Фленнаган-стрит к Ислингтону, вдыхая такие привычные, но одновременно подзабытые запахи большого города.

Фабричный смог.

Смрад мочи, крови и разложения со стороны кожевенных мастерских.

Зловоние Темзы с нотками прогорклого масла, доносившегося от ларьков уличных торговцев.

Лондон не благоухал розами, подобно цветущей провинции... Но именно запахи помогали парнишке ощутить себя дома, на своем месте. Казалось, он вернулся из ссылки, на которую сам же себя и обрек...

– Молодой джентльмен, не проходите мимо! – зазывал его улыбавшийся торговец, указывая на разложенный на прилавке товар. – Лучший йоркширский пудинг во всем королевстве. Гарантирую!

Джек запустил руку в карман и нащупал монету. Есть не хотелось, но само обращение «молодой джентльмен» приятно польстило его самолюбию, захотелось отблагодарить подхалима. Тем более, Джек действительно был неплохо одет: отлично скроенный и подогнанный по фигуре костюм, сидел на нем как влитой, а шляпа-котелок на заказ впервые была его личной, не ношеной прежде кем-то другим. Таким образом Джек ощущал себя почти франтом. Джентльменом… Почему бы и нет?

Это все мистер Баррет подсуетился: сказал, что его личный помощник должен выглядеть презентабельно, и отвез Джека к портному на Харли-стрит. Джеку было очень неловко стоять истуканом, позволяя вёрткому старикашке обмерять каждую пядь своего тела, тыкать иголками и сдабривать все эти действия подобострастными похвалами своей «статной, красивой фигуре». Мол, портной никогда еще не встречал такого ладного джентльмена, не беря, конечно, в расчет самого мистера Баррета... И новый костюм якобы лишь подчеркнет его исключительность.

Хотелось верить, шил он так же прекрасно, как льстил… Так оно и оказалось.

В любом случае, в новом костюме, как бы там ни было, Джек действительно ощущал себя обновленным: он как будто сбросил старую оболочку и вышел из кокона совершенно другим человеком. Не тем, кто был до Хартберна: Джеком Огденом нового образца. И этот пока еще незнакомец нравился Джеку во много раз больше прежде человека… Быть может, он просто стал старше, и дело было лишь в этом, но, в любом случае, данную метаморфозу он старательно усугублял самообразованием и дисциплиной, не желая останавливаться на достигнутом.