Прошло немного времени, и он стал специалистом в ремесле перегонки. Он обнаружил — и его нос помог ему в этом больше, чем правила и наставления Бальдини, — что жар огня оказывает решающее влияние на качество получаемого дистиллята. Каждое растение, каждый цветок, каждый сорт древесины и каждый плод требовал особой процедуры. Иногда приходится создавать мощнейшее парообразование, иногда — лишь умеренно сильное кипение, а некоторые цветы отдают свой лучший аромат только если заставить их потеть на самом медленном пламени.

Не менее важным был и сам процесс приготовления. Мяту и лаванду можно было обрабатывать целыми охапками. Андрееву траву нужно было тщательно перебирать, растрепать, порубить, нашинковать, растолочь и даже измельчить в муку, прежде чем положить в медный чан. Но кое-что вообще не поддавалось перегонке, и это вызывало у Гренуя чрезвычайную досаду.

Увидев, как уверенно Гренуй обращается с аппаратурой, Бальдини предоставил перегонный куб в его полное распоряжение, и Гренуй не замедлил воспользоваться этой свободой. Целыми днями он составлял духи и изготавливал прочие ароматные и пряные продукты, а по ночам занимался исключительно таинственным искусством перегонки. Его план заключался в том, чтобы изготовить совершенно новые пахучие вещества, и с их помощью создать хотя бы некоторые из тех ароматов, которые он носил в своем воображении. Поначалу он добился кое-каких успехов. Ему удалось изготовить масло из крапивы и семян кресс-салата и туалетную воду из свежесодранной коры бузины и ветвей тиса.

Правда, дистилляты по своему аромату почти не напоминали исходных веществ, но все же были достаточно интересны для дальнейшей переработки. Впрочем, потом попадались вещества, для которых этот способ совершенно не годился. Например, Гренуй попытался дистиллировать запах стекла, глинисто-прохладный запах гладкого стекла, который обычный человек совершенно не воспринимает. Гренуй раздобыл оконное стекло и обрабатывал его в больших кусках, в обломках, в осколках, в виде пыли — без малейшего успеха. Он дистиллировал латунь, фарфор и кожу, зерно и гравий. Просто землю. Кровь, и дерево, и свежую рыбу. Свои собственные волосы. Наконец, он дистиллировал даже воду, воду из Сены, потому что ему казалось, что ее своеобразный запах стоит сохранить. Он думал, что с помощью перегонного куба он мог бы извлечь из этих веществ их особый аромат, как извлекал его из чабреца, лаванды и семян тмина. Ведь он не знал, что возгонка есть не что иное, как способ разложения смешанных субстанций на их летучие и нелетучие составные части и что для парфюмерии она полезна лишь постольку, поскольку может отделить летучие эфирные масла некоторых растений от их не имеющих запаха или слабо пахнущих остатков. Для субстанций, лишенных этих эфирных масел, подобный метод дистилляции, разумеется, бессмыслен. Нам, современным людям, изучавшим физику, это сразу ясно. Однако Гренуй пришел к этому выводу ценой огромных усилий после длинного ряда разочаровывающих опытов. Месяцами он просиживал у куба ночи напролет и всеми мыслимыми способами пытался путем перегонки произвести абсолютно новые ароматы, ароматы, которых до сих пор не бывало на земле в концентрированном виде. И ничего из этого не получилось, кроме нескольких жалких растительных масел. Из глубокого, неизмеримо богатого колодца своего воображения он не извлек ни единой капли конкретной ароматической эссенции, из всего, что мерещилось его фантастическому обонянию, он не смог реализовать ни единого атома.

Когда он осознал, что потерпел полное поражение, он прекратил опыты и заболел так, что чуть не умер.

У него начался сильный жар. Который в первые дни сопровождался испариной, а потом, когда отказали кожные поры, по всему телу пошли бесчисленные нарывы. Эти красные волдыри усыпали его с ног до головы. Некоторые из них лопались и извергали свое водянистое содержимое, чтобы затем вздуться снова. Другие распухали до размеров настоящих фурункулов, набухали, багровели и разверзались, как кратеры, сочась мерзким гноем и источая расцвеченную желтыми потеками кровь. Вскоре Гренуй стал похож на мученика, продырявленного камнями изнутри и изнемогающего от сотни гноящихся ран.

Бальдини, конечно, встревожился. Ему было бы весьма неприятно потерять своего драгоценного ученика как раз в тот момент, когда он собрался расширить свою торговлю за пределы города и даже всей страны. И то сказать, не только из провинции, но и из-за границы, от лиц, приближенных ко двору, все чаще поступали заказы на те новомодные ароматы, которые сводили с ума Париж; и Бальдини носился с мыслью для удовлетворения этого спроса основать филиал в Сент-Антуанском предместье, настоящую маленькую мануфактуру, откуда самые ходовые ароматы, смешанные en gros [2], разлитые в прелестные маленькие флакончики и упакованные прелестными маленькими девочками, будут рассылаться в Голландию, Англию и Германскую империю. Правда, подобно было бы не вполне законным для осевшего в Париже ремесленника, но ведь с недавних пор Бальдини пользовался высоким покровительством, каковым он был обязан своим рафинированным духам; покровительствовал Бальдини не только Интендант, но и столь влиятельные особы, как господин Смотритель таможни Парижа или Член королевского финансового кабинета и поощритель экономически процветающих предприятий г-н Фейдо де Бру. Этот последний даже намекал на возможность получения королевской привилегии — лучшее, о чем вообще можно было мечтать: ведь она позволяла обходить все государственные и цеховые препоны, означала конец всем затруднениям в делах и заботам и вечную гарантию надежного, неуязвимого благосостояния.

А кроме того, был и еще один план, который вынашивал Бальдини, его любимая идея, некий антипод проекту мануфактуры в Сент-Антуанском предместье, производство товара пусть не массового, но все же доступного в лавке для любого и каждого.

Он хотел бы создать персональные духи для избранного числа высокой и высочайшей клиентуры: духи, как сшитые по мерке платья, подходили бы только к одной особе, только эта особа имела бы право пользоваться ими и давать им свое светлейшее имя. Он представлял себе духи «Маркиза де Серней»., «Мадам маркиза де Вийар», «Герцог д'Эгийон» и т.д. Он мечтал о духах «Мадам маркиза Помпадур» и даже о духах «Его Величество Король» в изящном граненом агатовом флаконе и оправе золотой чеканки, а на внутренней стороне донышка будет выгравирована скромная подпись: «Джузеппе Бальдини, парфюмер». Королевское имя и его собственное имя на одном и том же предмете.

Вот в какие великолепные высоты воспарила фантазия Бальдини! И вдруг Гренуй заболевает. А ведь Грималь, царство ему небесное, клялся и божился, что парень никогда не болеет, что ему все нипочем, что даже черная чума его не берет. А он взял и ни с того ни с сего захворал чуть ли не смертельно. А если он помрет? Ужасно! Тогда с ним вместе погибнут все мечты о мануфактуре, прелестных маленьких девочках, привилегии и духах Короля.

Поэтому Бальдини решил предпринять все возможное для спасения дорогой жизни своего ученика. Он велел переселить его с нар в мастерской на верхний этаж дома, в чистую постель. Он приказал обтянуть постель дамастином. Он собственноручно помогал заносить наверх узкий топчан, хотя его невыносимо тошнило при виде волдырей и гноящихся чирьев. Он приказал жене готовить для больного куриный бульон с вином. Он пригласил самого лучшего в квартале врача, некоего Прокопа, которому полагалось платить вперед — двадцать франков! — только за согласие на визит.

Доктор пришел, приподнял острыми пальцами простыню, бросил один-единственный взгляд на тело Гренуя, действительно выглядевшего так, словно его прострелили сто пуль, и покинул комнату, даже не открыв своей сумки, которую неотступно таскал за ним помощник. Случай совершенно ясен, заявил он Бальдини. Речь идет о сифилитической разновидности черной оспы с примесью гнойной кори in stadio ultimo [3]. Лечение бесполезно уже потому, что нельзя как положено произвести кровопускание: отсос не удержится в разлагающемся теле, похожем скорее на труп, чем на живой организм. И хотя характерный для течения этой болезни чумной запах еще не ощущается — что само по себе удивительно и с научной точки зрения представляет некоторый курьез, — нет ни малейшего сомнения в смертельном исходе в течение ближайших сорока восьми часов. Это столь же несомненно, как то, что его зовут доктор Прокоп. Затем он еще раз потребовал гонорар в двадцать франков за нанесенный визит и составленный прогноз — из них он обещал вернуть пять франков в случае, если ему отдадут труп с классической симптоматикой для демонстрационных целей, — и откланялся.