Тридцать первого июля вещи Лианы и Армана прибыли наконец во Францию из Вашингтона, а еще через неделю они переехали в дом, который Арман присмотрел еще в апреле. Дом находился в чудесном месте на Пале-Бурбон, в Септьеме. Следующие десять дней Лиана работала, как рабыня, распаковывая вещи и расставляя все по местам. Всю работу делала она сама — ведь только она одна знала, куда что положить и поставить. Слугам она могла доверить лишь мытье посуды и вытирание пыли со столов. Остальное удовольствие полностью принадлежало ей. Мечты о совместных прогулках по Булонскому лесу и саду Тюильри так и не осуществились. Была война или ее не было, но все время Армана пожирало Центральное бюро. Обедал он с коллегами или сотрудниками многочисленных посольств, разбросанных по городу, и домой возвращался не раньше восьми вечера — если в этот день не было званых обедов. Если они были, то значительно позже.

Началась совершенно другая жизнь, не похожая на жизнь в Вашингтоне, где в качестве жены посла Лиана должна была играть заметную роль на официальных приемах в роли хозяйки, там она устраивала камерные танцевальные вечера, обеды «с черными галстуками», там она стояла рядом с мужем, встречая прибывающих гостей.

В Париже Арман часто ходил на званые обеды один, и если брал с собой Лиану, то это было скорее исключением, чем правилом. Теперь вся ее жизнь сосредоточилась вокруг дочерей, у Армана же, когда вечером он наконец появлялся дома, едва хватало сил поговорить с женой. Сразу после ужина он в изнеможении шел в спальню и засыпал через несколько секунд после того, как его голова касалась подушки. Для Лианы наступили одинокие времена, и она нередко тосковала по былым дням в Вашингтоне, Лондоне, Вене. Новая жизнь была ей не по душе, и, хотя она старалась не жаловаться, Арман прекрасно чувствовал это. Лиана стала похожа на цветок, вянущий в неухоженном саду, и он знал, что виноват, но не мог ничего поделать. Надвигались большие события. Франция просыпалась и начинала осознавать угрозу, исходившую от Гитлера, и, хотя многие по-прежнему чувствовали себя во Франции в безопасности, все же появились новые настроения, призывавшие готовиться к отражению врага. Теперь, принимая участие в бесчисленных встречах и собраниях, он снова почувствовал себя живым. Началось хорошее время для него, но очень тяжелое для Лианы. Арман понимал это, но мало что мог сделать. У него даже не хватало времени заехать за ней, если вдруг появлялась возможность пойти на обед вместе.

— Ты же знаешь, как мне тебя не хватает, — Лиана улыбнулась мужу. Он вошел в комнату как раз в тот момент, когда она вешала на стену картину. Где бы они ни жили, Лиана везде старалась сделать дом уютным. Арман подошел к ней, поцеловал, обнял, помог ей спуститься с лесенки и после этого продолжал удерживать ее в своих объятиях.

— Мне тоже не хватает тебя, малышка моя. Ты ведь это понимаешь.

— Иногда, — Лиана вздохнула, положила молоток на стол и взглянула на мужа, печально улыбнувшись. — Но иногда мне кажется, ты забываешь о том, что я живу на свете.

— Ну что ты, это невозможно. Просто я сейчас очень занят.

Это она уже и сама прекрасно знала.

— У нас когда-нибудь будет настоящая жизнь?

Арман кивнул:

— И надеюсь — скоро. Видишь ли, именно сейчас напряженность резко возросла. Нужно разобраться в ситуации… нужно готовиться…

Когда он произнес эти слова, его глаза так ярко сверкнули, что у Лианы защемило сердце. Она чувствовала, что Франция отняла у нее мужа, как это могла сделать другая женщина, но с женщиной Лиана смогла бы справиться, а с такой соперницей не поспоришь.

— А если война, Арман, что тогда?

— Тогда посмотрим. — Даже с женой он оставался осторожным дипломатом. Но ведь Лиана спрашивала его не о судьбе его родины, а о своей собственной судьбе.

— Тогда я совсем не буду тебя видеть. — Ее голос звучал устало и скорбно, не было сил напускать на себя жизнерадостный вид, даже ради него.

— Мы живем в странные времена, Лиана, ты же не можешь этого не понимать.

Если он решит, что она не понимает, — он разочаруется в ней. Придется нести свой тяжелый крест. Арман должен думать, что его жена приносит жертвы с той же готовностью, что и он сам, но ей это подчас становилось слишком тяжело. «Вот если бы иногда им выпадали тихие вечера вдвоем, если бы находилось хоть чуть-чуть времени, чтобы поговорить о чем-то, если бы он не возвращался слишком усталым для любви…» — так говорили ее глаза.

— Ты не голоден?

— Я уже ел.

Лиана не сказала, что сама не ужинала, а ждала его.

— Как девочки?

— Прекрасно. Я обещала им, что, как только закончу с домом, мы устроим пикник в Нейи. — Дочери тоже скучали по папе. Конечно, когда они пойдут в школу, у них появятся новые подружки, но сейчас оставались только мама и няня.

— Ты единственная женщина в мире, способная привести дом в порядок за неделю. — Он улыбался, сидя в глубоком кресле в гостиной, и боялся признаться, что единственное, чего ему сейчас хочется — это добраться до кровати и заснуть.

— Я так счастлива, что мы уже не в отеле.

— Я тоже.

Он огляделся вокруг — такие знакомые вещи. И вдруг почувствовал себя по-настоящему дома. В последнее время Арман вообще мало что замечал. Он был так загружен на работе, что домой возвращался, как в походную палатку. Лиана догадывалась, что так оно и есть, провожая мужа в спальню.

— Ты не хочешь чаю с ромашкой? Она нежно улыбнулась ему, а он, не вставая с кровати, потянулся к ней и поцеловал руку.

— Ты слишком балуешь меня, малышка.

— Я очень люблю тебя.

А ведь были времена, когда он буквально носил ее на руках. И не его вина, что сейчас он слишком занят, так ведь не будет продолжаться до бесконечности. Рано или поздно, все закончится. Лиане оставалось только молиться, чтобы все не закончилось войной.

Она пошла на кухню и приготовила обещанный чай, а затем вернулась в спальню, неся на АаоФоровом подносе чашку лиможского фарфора из сервиза, распакованного только сегодня и осторожно поставила поднос на прикроватный стол но, когда она повернулась к Арману, увидела, что тот уже заснул — без помощи ромашки.

— Ну, тигренок, о чем задумался? — Ник вместе с Джоном скакали на лошадях до самого берега, а теперь стояли и смотрели, как солнце садится в море. Они провели в Довиле божественную неделю. — Ну что, готов подкрепиться?

— Ага. — Последний час он представлял себя ковбоем с ранчо. Мальчика просто заворожил его высокий белый конь. А отец скакал на симпатичной каурой кобыле. Джонни посмотрел на отца — Неплохо было бы съесть гамбургер, как на ранчо.

Ник улыбнулся, глядя на сына.

— Согласен Неплохо было бы перекусить гамбургером с молочным коктейлем, но, увы, для этого надо было бы переплыть через океан. А как насчет хорошего сочного бифштекса? Проще всего сейчас было бы перекусить бифштексом au poivre, это тоже совсем неплохо.

— О'кей.

По просьбе Джонни они сегодня звонили Хиллари. Время в Каннах она проводила прекрасно, но звонку была удивлена. Ник ничего не сказал сыну, но ему пришлось звонить четыре раза, прежде чем удалось ее застать. Прошел месяц со дня ее отъезда, а до него уже доходили кое-какие слухи. К «компании друзей из Чикаго» присоединился некто Филипп Маркхам, которого Ник знал еще по Нью-Йорку. Это был плейбой самого худшего разряда, в прошлом четырежды женатый, и теперь имя этого человека молва связывала с именем Хиллари Бернхам.

Нику было все равно, чем она там занимается, но он все-таки просил ее быть благоразумной. По-видимому, Хиллари и благоразумие — вещи несовместимые. Теперь они с Маркхамом каждый вечер играли в казино в Монте-Карло, танцевали до упаду и устроили такую лихую вечеринку в отеле «Карлтон», что о ней писали даже в парижских газетах. Не раз Ник порывался позвонить жене и заставить ее угомониться, но понимал, что время упущено. Он не мог больше ее контролировать, и что бы он ей сейчас ни сказал, она все равно сделает по-своему.