— Я хочу вместе с тобой пойти в твою квартиру.

Войдя в квартиру, Кальман был восхищен. Простая, но со вкусом подобранная обстановка создавала какой-то особый уют: широкая тахта, книжный шкаф из светлого полированного дуба, низкий столик и легкие кресла.

— Что случилось, Кальман? — спросила она.

— Потом я тебе все объясню. А сейчас ты поможешь мне?

— Конечно.

— Только ни о чем не спрашивай.

— Говори, что делать.

— Видишь окно напротив?

— В котором цветы?

— Да. Тебе надо узнать, кто живет в той квартире.

— Сейчас?

— Было бы неплохо.

— Ты, конечно, подождешь здесь?

— Да. Постой-ка! Как ты хочешь это сделать?

— Это уж не твоя забота.

Когда за Марианной захлопнулась дверь, он стал опять смотреть в окно. Вот она вышла из подъезда. Она казалась маленькой и хрупкой. Остановилась у края тротуара, посмотрела по сторонам и уверенным шагом перешла улицу. Не взглянув вверх, скрылась в доме.

Девушка возвратилась домой через полчаса.

— Удалось что-нибудь узнать? — спросил он.

Марианна опустилась на край тахты.

— Немногое, но, думаю, тебе пригодится. — Она закурила. — Хозяин квартиры — некто Вазул Гемери. Дипломат. Первый секретарь посольства. В настоящее время служит в Анкаре. В квартире сейчас живет его мать, госпожа Гемери, урожденная Эльвира Дюнтцендорфер, с глухой экономкой. Квартира из пяти комнат. Окна трех комнат выходят на улицу Фе, а двух — во двор. Фрау Эльвира почти не говорит по-венгерски. Собирается возвращаться в Германию. «Адольф Гитлер, дочка, — говорит, — посланник божий». Разумеется, по-немецки сказала. Что тебя еще интересует?

— Превосходно, — ответил Кальман. — Как тебе удалось столько узнать?

— Очень просто. — Марианна сделала затяжку и озорно рассмеялась. — Я позвонила. Когда мне открыли дверь, я предъявила студенческую зачетку и сказала, что пришла по поручению Христианского союза женщин-патриоток.

— Неужто есть и такая организация? — удивился Кальман.

— Понятия не имею. Но название что надо! Когда я заметила, что хозяйка с акцентом говорит по-венгерски, я перешла на немецкий. У той лицо так и засияло. Затем я обстоятельно объяснила ей, что по призыву Христианского союза студентки, настроенные патриотически и прогермански, производят социографические исследования. Мы, говорю, опрашиваем людей, слушают ли они по радио концерты по заявкам, находят ли программы этих концертов достаточно патриотическими, ну и дальше в таком же роде. Тем временем я спокойно осмотрелась вокруг. Потом начала хвалить ее вязаные салфетки, дешевые базарные картинки и вообще всю квартиру. В конце концов она уже души во мне не чаяла. Едва отпустила. На прощание я ей: «Хайль Гитлер» да «Целую ручку, либе муттер Эльвира» — и была такова. Сварить тебе кофе?

Кальман взглянул на часы.

— У меня уже нет времени, — ответил он и встал.

Старший лейтенант запаса Оскар Шалго, вот уже восемь лет работающий в контрразведке старшим инспектором, мягким шагом шел по плохо освещенному коридору. Мягкость и пружинистость его походки объяснялась не столько упругостью его мускулов, сколько тем, что этот сорокадвухлетний мужчина сам по себе был «мягким» и любящим комфорт. Будь это в его власти, он, по всей вероятности, завел бы в Венгрии рикш, чтобы не делать ни единого шага пешком. Несколько раз он собирался оставить службу, но начальство не отпускало его, считая старшего инспектора знатоком своего дела. А два года назад, когда отдел контрразведки по приказу свыше стал заниматься «вылавливанием» коммунистов, Оскара Шалго перевели в этот отдел. Старший инспектор не очень-то обрадовался этому. Он был влюблен в свою профессию, в классическую службу безопасности, боровшуюся со шпионами, а коммунистов он просто-напросто не считал шпионами. Частенько у него возникали споры с шефом, полковником Верешкеи, к которому он относился как к дилетанту в их деле и с методами работы которого был не согласен. Однажды он даже сказал полковнику: «Борьба против коммунистов, между прочим, отличается от обычной, классической контрразведки тем, что шпионы выполняют свою не очень-то благодарную работу без особой убежденности, за деньги, по принуждению или просто из жадности к приключениям, в то время как коммунисты борются за очень убедительную, в какой-то мере даже приемлемую идею, и их деятельность зиждется на глубоко принципиальной основе».

Итак, Оскар Шалго шел по коридору. По его лысине скользили отблески от электрических лампочек. Без стука вошел он в приемную полковника. Адъютант вежливо козырнул ему и незамедлительно доложил шефу о приходе старшего инспектора: он знал, что Шалго может входить к полковнику Верешкеи в любое время.

Левая рука шефа контрразведки безжизненно висела вдоль тела — память о первой мировой войне, худое лицо напоминало морду лисицы, длинный рот почти полностью заслонял подстриженные седые усы и маленький скошенный подбородок. Полковник уже привык к «несносным штатским замашкам» Шалго, к его небрежному приветствию: иного от него нечего было и ожидать. Приходилось терпеть, ведь полковник не мог обходиться без этого вечно сонного на вид человека. Только благодаря ему шеф и держался на этом месте.

— По вашему приказанию прибыл, — доложил Шалго сонным голосом.

— Вы мне нужны, Шалго. — Полковник ловко обрезал кончик сигары и закурил. Некоторое время он молча попыхивал сигарой, потом, выпустив струйку дыма на полированную поверхность стола, продолжал:

— Как мы и уславливались, Генрих фон Шликкен переехал со своей группой в Будапешт. Сейчас он живет в «Астории». Вы меня слушаете, Шалго?

— Да, господин полковник.

— Итак, согласно нашему плану мы назначаем вас в распоряжение майора Шликкена. Он просил именно вас. Вы, Шалго, будете осуществлять связь между нами и Шликкеном. Вы давно знаете Шликкена?

— Тридцать пять лет. В детские годы мы были друзьями. Хороший парень, не прочь повеселиться, любитель богемы. Но я не в восторге от него с тех пор, как он стал нацистом. Разрешите доложить, господин полковник?

— Слушаю вас, Шалго.

— Час назад я получил донесение от Тубы. — Он достал из кармана скомканный клочок бумаги, расправил его на своей мягкой ноге, потом, водрузив на нос старомодное пенсне, прочел: «Сегодня в первой половине дня Марианна Калди послала в Цеглед садовника Пала Шубу с уникальной книгой к какой-то своей подруге. Шуба уехал сольнокским пассажирским поездом в одиннадцать тридцать. Вернется домой завтра утром. Разговор об этом происходил на кухне. Присутствовали служанка Илона Хорват и повариха Розалия Камараш. Профессор выехал в Сегед двухчасовым скорым. Пробудет там неделю. В час дня Марианна неожиданно ушла из дому, сильно взволнованная».

Полковник покачал головой.

— Опять у вас этот идефикс. Дорогой Шалго! Коммунистов надо искать в рабочих поселках, а не среди профессоров. Калди — член-корреспондент Академии наук.

— Это ничего не значит.

— У него большое состояние…

— У Энгельса тоже было большое состояние… Господин полковник, верующие бывают и среди состоятельных людей. А марксизм — это религия…

— Давайте кончим этот спор, Шалго. Полтора года вы пытаетесь убедить меня в этой чепухе. Меня не интересуют донесения ваших агентов. Представьте мне факты, которые подтверждают, что Калди русский шпион.

— Не шпион. Он коммунист.

— Все равно, — отмахнулся полковник. — Я поверю только фактам.

— Распорядитесь прослушивать его телефонные разговоры.

— Для этого нужно разрешение господина министра. А он благосклонен к Калди.

— Давайте все же попросим разрешение у министра.

Верешкеи встал.

— Установите связь с майором Шликкеном. Разыщите Ц—76. Я хочу поговорить с ним.

— Когда вы желаете принять Ц—76?

— Завтра пополудни.

Кальман Борши вошел в ресторан и занял место за одним из столиков задолго до четырех. Огляделся, прикидывая, где вероятнее всего будет сидеть человек дяди Игнаца. Кальман заказал пива. Старый, шаркающий официант вернулся довольно быстро, неся бутылку и бокал на подносе. Но Кальман вдруг передумал и попросил старика принести еще и коньяк. Как только официант поставил рюмку с коньяком на столик, Кальман расплатился. Согласно плану, он должен был сесть за столик Хельмеци, но Кальман решил изменить план.