В Первую мировую войну аналогичные тяжелые потери понесли семьи Ставских и Завистовских. В Великую Отечественную войну большое горе — потеря всех или большой части детей пришло в семьи Алексахиных и Степановых.

Такие примеры беззаветного служения Отчизне, преданности своей Родине в нашей стране далеко не единичны. Представляется, что эти примеры надо как можно чаще освещать в печати, пропагандировать в школах и других учебных заведениях страны.

Главным военным итогом Первой мировой войны было поражение кайзеровской милитаристской Германии и ее союзников. Версальский мирный договор 1919 г. официально завершил войну. Этот договор был подписан во французском Версале 28-го июня державами победительницами — США, Великобританией, Францией, Италией, Японией, Бельгией и др., со стороны стран выигравших войну, и побежденной Германией, с другой стороны. Условия договора были выработаны на Парижской мирной конференции. В 1919–1920 гг. Германия возвращала Франции Эльзас и Лотарингию в границах 1870 г.; Бельгии — округа Мальмеди и Эйпен; Польше — Познань, части Поморья (Померании) и др. территории Западной Пруссии; город Данциг (Гданьск) был объявлен вольным городом; город Мемель (Клайпеда) в феврале 1923 г. присоединен к Литве.

Вопрос о государственной принадлежности Шлезвига, южной части Восточной Пруссии и Верхней Силезии должен быть решен плебисцитом. В итоге северная часть Шлезвига в 1920 г. перешла к Дании, часть Верхней Силезии в 1922 г. — к Польше, другие спорные территории остались у Германии. Колонии Германии были поделены между главными державами — победительницами на основании мандата Лиги Наций. Неразрывной частью Версальского мирного договора был статут Лиги Наций. США не ратифицировали Версальский мирный договор и в августе 1921 г. заключили с Германией особый договор, почти идентичный Версальскому, но не содержащий статей о Лиге Наций.

Таким образом, по этому мирному договору Германия лишилась всех колоний, у нее были отобраны промышленно развитые провинции — Эльзас, Лотарингия, Саар и другие территории. Ей запрещалось иметь армию, превышающую 100 тысяч человек, авиацию, танки и подводные лодки.

Россия в это время довольствовалась двумя революциями 1917 года — Февральской и Октябрьской, и последующим позорным сепаратным миром. Многие территории были потеряны безвозвратно. Над страной сгустились мрачные тучи. О том периоде времени, моя бабушка Мария Николаевна Лопатникова рассказывала, что у части населения, поверившей большевикам, наблюдалась эйфория, которая, впрочем, быстро прошла. Другая часть населения была в отчаянии и в поисках хоть какого-то выхода из трудного положения послевоенной разрухи. В 1917 г. экономика рухнула, достаточно сказать, что в тот период роль средств платежа или примитивных денег играли около 2000 различных купюр, предметов и продовольственных продуктов. Многие стремились эмигрировать за рубеж. Людские потоки — носители генофонда нации, разными путями, кто через Крым и Стамбул, кто через Финляндию, кто через Китай, подобно печальным ручьям, устремились из любимой Родины на чужбину.

Однако многие остались и продолжали жить со смутной надеждой на будущие светлые времена.

Можно было бы долго описывать ту беспросветную ситуацию, которая сложилась в России после Первой мировой войны. Но наверно лучше дать слово современнику тех событий Александру Грину. Тем более что известный в мире прозаик крайне редко писал стихи. В этот раз в 1917 г. тонкая, восприимчивая душа Александра Грина излилась прекрасными стихами с тоскливой грустью и пронзительной болью о прежней потерянной Родине:

Петроград осенью 1917 г.
Убогий день, как пепел, серый,
Над холодеющей Невой
Несет изведанною мерой
Напиток чаши роковой.
Чуть свет — газетная тревога
Волнует робкие умы;
Событьям верную дорогу
Уже предсказываем мы.
И за пустым стаканом чая,
В своем ли иль в чужом жилье,
Кричим, душ и сердец вскрывая
Роскошное дезабилье.
Упрямый ветер ломит шляпу,
Дождь каплет, виснет на носу;
Бреду, вообразив Анапу,
К Пяти углам по колбасу,
К витринам опустевших лавок,
Очередям голодных баб
И к рыночным засильям давок
Прикован мыслью, будто раб,
Ползут угрюмые подводы;
Литейный, Невский — ад колес;
Как средь теченья ищут броды
Растерянные пешеходы,
Автомобиль орет взасос,
Солдат понурые шинели
Мчит переполненный трамвай;
Слышны мотоциклеток трели,
И басом с козел: «Не зевай!»
У сквера митинг. Два солдата
Стращают дачника царем.
Он говорит: «Былым огнем
Студенчества душа богата.
Царя я не хочу, но все ж
Несносен большевизма еж».
В толпе стесненной и пугливой
С огнями красными знамен
Под звуки марша горделиво
Идет ударный батальон.
Спокойны, тихи и невзрачны
Ряды неутомимых лиц…
То смерти недалекой злачный
Посев неведомых гробниц…
Самоотверженной лавины
Дрожит невольная слеза
И всюду вслед стальной щетине
Добреют жесткие глаза…
Рыдай, Петровская столица,
Ударов новых трепещи,
Но в их угрозе, как орлица,
Воскрылий бешенных ищи!
Сама себе служи наградой,
Коня вздыбляя высоко,
И вырви с болью, как с отрадой,
Стрелы отравленной древко![53]

Грандиозная по масштаба и опустошительная по последствиям Первая мировая война долгие годы влияла на экономические и социальные процессы развития стран — ее участников. Дестабилизация и разруха охватили мир. Во многих странах и после войны продолжали свирепствовать тяжелые болезни. Тиф и холера, например, стали обычным явлением для России послевоенного периода.

Приведу свидетельства очевидца событий, старейшего преподавателя физического факультета Саратовского государственного университета, с которым мы тепло общались, несмотря на значительную разницу в возрасте (вели занятия по физпрактикуму в параллельных группах) — Сергея Афанасьевича Суслова.

Сергей Афанасьевич был удивительно добрый и умный человек, я всегда его вспоминаю, как одного из своих главных учителей. У него было много всяких интересных историй из послереволюционного периода. Одна из них, как он, идя на занятия в университет, умудрился прямо на улице принять роды у молодой женщины, которая, не дождавшись акушера, ловила пролетку. У Сергея Афанасьевича был тогда единственный пиджак, он его вынужден был подстелить под эту женщину, и прямо на пиджаке принял роды. Когда он рассказывал эту историю, у него всегда спрашивали — вернули ли ему пиджак? Увы — пиджак ему не вернули, так как он из скромности даже не навестил мать с младенцем.

Еще одна отнюдь не забавная история заключалась в следующем. В 20-е годы прошлого века в Саратове, как и в других городах России свирепствовала холера. Санитарные отряды курсировали по улицам и собирали в домах и прямо на тротуарах умерших от холеры людей. Тела отправляли в больничные морги и на следующий день хоронили в общих могилах. Подводы с гробами довольно часто направлялись из больницы на Воскресенское кладбище мимо одного из корпусов университета по улице Астраханской. Гробы заколачивались наспех двумя гвоздями. Каково же было удивление очевидцев, спешащих в университетские аудитории, когда крышка одного из гробов с треском поднялась, и из него, пошатываясь, поднялся небритый мужчина средних лет. Как выяснилось позже, он перебрал лишнего в компании, и по пути домой заснул на улице мертвецким сном. Этому человеку сильно повезло, что он успел проснуться в нескольких кварталах от городского кладбища. При виде этого «чуда» стали молиться даже атеисты — воинствующие безбожники. Думается, что такое было бы невозможно, если бы у страны были те самые «двадцать лет передышки», о которых так мечтал, и которые просил П.А. Столыпин.