Волна неприязни, обиды, что он обманулся, что его обманули, гасила его чувство. Но только на мгновение. Кропотливо, шаг за шагом, он разбирал ее движения, слова. Вот вздрогнули плечи, вот глаза, то встревоженные, то наполненные внутренним теплым светом и часто грустные и одинокие. То злые, затравленные. А слезы? Разве можно плакать просто так, по заказу?.. Он вспомнил мать, лучшую из женщин. И у нее так же вздрагивали плечи, и она так же прятала заплаканное лицо. Может ли быть, что и она играла? Мысль эта ужаснула его, и он понял всю бессмысленность своих подозрений. Ему захотелось немедленно, сейчас же, увидеть ее, посмотреть в лицо. Понять. Проверить. И ее и себя. Неужели все было игрой, подлой игрой? Но глаза, слезы? Как в эти минуты она не похожа на обольстительницу, «роковую женщину»… «А в театре? – спросил он себя. – Ведь глядя на сцену, на талантливую игру актера, ты веришь ему. Да, но это в театре, – возразил он сам себе. – А разве тебе сейчас не придется стать двуликим, разве не придется тоже играть, говорить не то, что хотелось бы? Разве за внешней влюбленностью, ласковостью ты не будешь скрывать свою настороженность, подлинное отношение? Подлинное? – Марков усмехнулся. – А что делать, когда подлинное и внешнее одинаковы? Что ж, значит, труднее будет вести игру. Труднее?» Марков на мгновение пожалел, что согласился. Нет, как ни трудно задание, он выполнит его. Должен выполнить. Еще не все потеряно…

Орлов, наблюдавший за Марковым, понимал его состояние. «Пусть думает, – говорил он себе, – пусть переварит все: и обиду за подозрения Агапова, и допрос, и горечь оскорбленного чувства. Пусть пройдет через это. Так нужно!» Не понимая такой любви (уж больно быстро!), Орлов все же не осуждал, а если бы покопался в своей памяти, то, вероятно, согласился, что и такая любовь бывает. Бывает, и здесь уж ничего не поделаешь. Наступил новый день, а с ним новые заботы. Надо было отдохнуть, набраться сил.

– Итак, помни! Первый же звонок, – и ты встречаешься с ней. Обо всем докладываешь Михаилу Степановичу. План операции я сегодня же согласую. А сейчас все домой. Отдыхать! Я тоже, – сказал он, вставая из-за стола.

Когда Марков уже выходил из кабинета, Орлов окликнул его:

– Подожди!

Марков подошел к Орлову.

– Ответь на один вопрос: почему ты вышел из такси у Сретенских ворот? – И увидев, что Марков его не понял, пояснил: – В тот вечер, когда ты познакомился с Гутман?

В памяти Сергея возник вечер, парковая скамейка, плачущая женщина, разговор, начатый им, прогулка по улице. Марков видел все так ясно, что ему показалось, будто Ирина рядом… «Да, но какое отношение это имеет к вопросу Орлова? Да, он сел в такси и доехал только до Сретенских ворот, потому что, потому что…»

– Потому что у меня не было больше денег, товарищ генерал.

– У меня мелькало такое предположение… – Орлов засмеялся. – Ну и наделал же ты тогда переполоха.

Убийство заинтересовало капитана Смирнова своей бессмысленностью. Убитый, рабочий Городищенского номерного завода Федоров, судя по сообщению областного Управления милиции, был обнаружен поздно ночью милицейским патрулем на Первомайской просеке, за продовольственной палаткой, недалеко от своей квартиры.

По заключению судебно-медицинского эксперта смерть наступила около одиннадцати часов вечера от удара тяжелым металлическим предметом, по форме напоминавшим ударную площадь молотка, раздробившим затылочную область черепа.

Осмотр трупа показал, что у убитого похищено ничего не было. Предположение, что убийство совершено с целью ограбления, отпадало. Хотя и не исключалось.

Последние годы в суточных рапортах о происшествиях еще мелькали сообщения о кражах, мошенничествах и хулиганствах, но случаи убийств встречались все реже и реже, и это убийство настораживало.

Бессмысленность преступления, да еще то, что убитый работал на номерном заводе, хорошо известном Смирнову, не могли пройти мимо внимания, и он позвонил в райотдел милиции.

Телефонный разговор не удовлетворил Смирнова, и он, попросив собрать необходимые сведения об убитом и его семь, выехал в Городище.

Ночью прошел небольшой дождь, прибил пыль, и ехать было не так душно. Через час Смирнов уже был в райотделе и разговаривал с заместителем начальника отдела, молодым человеком с университетским значком, по его словам, «выходившим» на преступление.

– Место оцепили? – спросил Смирнов.

– А как же, – снисходительно ответил начальник ОУРа, – это же альфа нашей работы.

Смирнов взглянул на оперативника и удивленно спросил:

– Почему альфа?

– Начало, – ответил тот и пояснил: – От первой буквы греческого алфавита.

– А! – понял Смирнов и уже иронически поинтересовался: – А омега?

– Омега – конец, когда раскроем, – не улыбнувшись, спокойно ответил его спутник, – это уж зависит, как освоим альфу. – И, видимо, чтобы не тратить время на ненужные разговоры, добавил: – Я филолог, но это не мешает в работе. Пошли! – предложил он.

По дороге старший лейтенант милиции Хозанов, как он представился Смирнову, рассказал об убитом. По его словам, Федоров работал на заводе шесть месяцев, ранее работал в железнодорожных мастерских, здесь же, в Городище. Женат, двое детей. Вел скромный образ жизни, не пил. В Отечественную воевал, был в плену. На заводе и в депо характеризовался положительно. Завкомовцы и товарищи по цеху в один голос отмечали, что Федоров тихий, замкнутый человек, ни с кем не дружил и не ссорился. В два часа по Первомайской просеке проходил патруль. У продовольственной палатки старший патруля сержант Галимов остановился проверить замки на двери и наткнулся на убитого. О преступлении немедленно сообщил дежурному. После осмотра трупа привели служебно-розыскную собаку. Уверенно взяв след, она повела к железнодорожной станции, но на платформе, повизгивая и виновато посматривая на проводника, закрутилась. Вернулись обратно, но повторилось то же. След был утерян. Преступники, вероятно, уехали поездом.

– Почему преступники? – перебил его Смирнов.

– Да по следам видно, что было несколько человек.

– На месте следы не затоптаны?

Начальник ОУРа обидчиво улыбнулся:

– Мы свое дело знаем. Правда, дождь помешал, ну, да мы как-нибудь разберемся. А что, вас заинтересовало это дело?

– Вы же знаете, что он работал на специальном объекте. – Смирнову не хотелось говорить о неясном чувстве тревоги, которой не мог бы объяснить. Мелькнула мысль, что он полез не в свое дело, не согласовав даже с Агаповым.

Хозанов понимающе кивнул головой.

– Так ничего и не взяли? – перепрыгивая через лужу, чтобы что-нибудь сказать, спросил Смирнов.

– Нет, ничего, – обойдя ямку с водой, ответил Хозанов. – И часы, и документы, и деньги целы. Денег, правда, немного, всего четыре рубля.

– С женой убитого разговаривали?

– Рано утром посылал к ней сотрудника. Хотел пойти сам – раз приехали, пойдем вместе.

…У закрытой ставнями палатки, похаживал милиционер. Он козырнул и доложил, что приходила заведующая, но он ее «не допустил», и она побежала в райпищеторг.

Хозанов и Смирнов обошли палатку и осторожно по краю небольшой вытоптанной площадки подошли к двери. Вокруг дощатого домика плотной стеной стоял кустарник, вдоль которого тесно, в два ряда, высились порожние ящики из под товаров. У дверей на приступке темнело пятно. За кустарником шелестел большой раскидистый тополь, окутанный белым роем пуха. Тихо, пусто, буднично.

Смирнов внимательно обежал глазами площадку и кустарник и, убедившись, что делать здесь нечего, вернулся на улицу. Следом за ним вышел Хозанов, о чем-то поговорил с милиционером и, обернувшись к Смирнову, с иронией поинтересовался:

– Ну как, ничего не нашли?

– После вас найдешь, как же! – в тон ему ответил Смирнов.

Об убийстве, видимо, стало известно – проходившие по улице, рассматривая милиционера и стоявших штатских, замедляли шаги и, пройдя, обязательно оглядывались.