– Здесь? – спросил Марков. Ирина кивнула и, не глядя на своего спутника, села. Фары прошедшей машины осветили ее. Она выпрямилась, губы были сжаты, на лице была решимость. После короткого молчания, она медленно сказала:

– Спасибо, что пришли, – и оглянулась вокруг.

Марков пожал плечами. Нелепая беготня по улицам, поиски скамейки, слова, от которых несло истерикой, – утомили, вызывали раздражение, и если бы не обязанность, он встал бы и ушел. Ему показалось, что интерес к ее судьбе, да что греха таить, и к ней самой погас. Ошибся, не разобрался. Думая так, он взглянул в глаза Ирины и понял, что все это ложь, что по-прежнему тянет к ней, что жаль ее бесконечно. Как хотелось ему убедить себя в том, что дело еще не зашло там далеко, чтобы исключить возможность спасти ее. Ведь именно такую мысль высказал и Орлов, когда Марков просил освободить его от участия в операции. Тогда он отказался и сразу же понял, что заменить его некем. Кемминг целится в него и «подставить» другого нельзя…

– С вами не работает инженер… инженер… Не могу вспомнить его фамилии… Подождите, его зовут Анатолий… Андреевич. Да, да, Анатолий Андреевич, – от волнения она даже подалась вперед.

– Анатолий Андреевич? – переспросил Марков и после короткой паузы ответил: – нет, не знаю! – хотя сразу понял, о ком она говорила.

– Но он работает в этом же здании, где и вы, – продолжала допытываться Ирина, – среднего роста, лет сорока пяти.

«Неужели так примитивно решил действовать Кемминг?» – подумал Марков.

Боясь выдать себя, он устремил взгляд вверх и, точно вспоминая, растягивая слова, спросил:

– Вы сказали – Анатолий Андреевич? Нет. Не знаю. А зачем это вам? – сейчас Марков, не отрываясь, смотрел в лицо Ирины, но она выдержала этот взгляд.

– Постарайтесь вспомнить, – попросила она и совсем тихо добавила: – Это очень важно… для меня…

Бульвар, оказывается, не был пуст. Мимо них то и дело проходили люди, одни быстро, видимо торопясь домой, другие медленно прогуливались по аллее, отдыхая от дневной жары. С соседних скамеек доносился шепот, сдержанный смех, мелькали огни фар, освещавшие кустарник, сидевших на бульваре. Где-то рядом тихо запели. Среди голосов выделялся один. Широкий и теплый. Он плыл над хором, вел за собой. Знакомая песня. О журавлях, курлыкающим треугольником скользящих по высокому темному небу. «До свиданья, птицы, путь счастливый!» – прощался певец со стаей, покидающей родную землю, и в голосе была не то горечь расставания, не то зависть. «До свиданья, птицы, путь счастливый!» – повторил он и замолк. Отгоняя от себя песню, Марков тряхнул головой и взглянул на женщину. Побледневшая, она подалась вперед, вытянутые руки лежали на коленях – тоже слушала.

– Хорошая песня! – медленно сказал Марков.

Женщина вздрогнула, торопливо достала сигарету, зачиркала спичками, но они гасли. Наконец, от одной из них она закурила.

«Совсем как тогда, в парке», – горько подумал Марков.

– Мне показалось… – она замялась, – мне показалось, что вы хорошо относитесь ко мне.

– К чему это?

Ирина опустила голову, но тот час же подняла ее.

– Нам нужно поговорить, – сказала она одним дыханием.

– Но для этого мы и пришли сюда.

– Я вас привела сюда, – поправила она. – Но не здесь.

– Ирина! Не прошло и часа, как вы дважды солгали, дважды сказали неправду, потом допытывались о каком-то инженере. Потом интересовались моим отношением к вам. Что все это значит? Кто вы, Ирина? – сказал он мягко. – Ведь я ничего о вас не знаю… И, наконец, что вы знаете обо мне? – закончил он после короткой паузы.

– Ничего. Но чувствую, что вам грозит опасность.

– Опасность? – Марков улыбнулся. – Уж не преследует ли вас ваш бывший муж?

– У меня нет и не было мужа.

– Значит, солгали еще раз?

– Да. Я пришла, чтобы рассказать вам все. Но только уйдем отсюда, прошу вас, – сказала она и снова оглядела темные кусты.

– Куда же?

– Куда хотите!

– Хорошо, – после минутного колебания согласился Марков, – но, прежде чем мы пойдем, обещайте говорить все . Честно и прямо. Даете слово?

Она подняла голову.

– Неужели вы не поняли? – сказала она с укоризной. Марков кивнул.

– Теперь понял. Идемте!

Видимо, Орлов был прав – еще не все погибло…

В трехстворчатом окне, на фоне темнеющего неба, четко вырисовывались ветви большого, раскидистого тополя. Порывы ветра шевелили листья, и было видно, как они дрожали и серебрились.

На небольшом столике лежал желтый круг лампы. Вечерние сумерки еще боролись со светом электричества, но постепенно уступали, уходили из комнаты, и от этого она становилась таинственной и загадочной. В угловом кресле чернела фигура женщины, лица не разобрать – белели только руки, усталые и растерянные.

– Мы все знали, Ирина! – сдерживая волнение, сказал Сергей, когда женщина замолчала. Сказал и почувствовал, что она вздрогнула.

– Знали? – вырвалось у нее. – Кто знал, – кто это мы? – крикнула она. В голосе дрожали слезы.

– Тише, тише, – попросил Сергей. – Мы! Те, кто должен был знать! – Он подошел вплотную, взял ее холодные руки и, с трудом различая черты лица, увидел, что она плачет.

– Знал и молчал… – голос ее был враждебен.

– Ждал, когда заговоришь ты.

– Что ж, арестуй меня, – отодвигаясь к стене, устало пробормотала она.

Неожиданно для себя Сергей шагнул к женщине, сжал ей плечи:

– Ты дорога мне. Понимаешь? Дорога!

– Такая?! – она вскинула голову.

– Да. Такая! Когда между нами окончилась война, когда нет лжи, когда, наконец, могу сказать тебе об этом…

– Меня нельзя любить, – упрямо перебила она, с отчаянием думая, что может потерять его.

– Сядь! Слушай внимательно! Все, что сказала сейчас, ты должна повторить одному человеку…

– Сейчас?

– Да. Я позвоню, он приедет.

За окном, по ту сторону переулка, запел патефонный голос, шипя, жаловался на одиночество, умолял вернуться. Ирина молчала, точно вслушиваясь в слова песни. Потом тихо спросила:

– Кто он?

– Друг!

– Друг? – она усмехнулась. – не знала, что у меня есть друзья…

– Они вокруг тебя. Ты только, как слепая, не видишь их.

– Друзья! – горько улыбнулась она, вспомнив Фреди, Панина, канадца. И точно зная, о чем она думает, Сергей перебил ее:

– Неужели мир так ограничен? Компания стиляг, женатый подлец, этот «журналист»… И по ним ты судишь о человечестве?

Ирина с изумлением взглянула на Сергея.

– Ты читаешь мои мысли, – сказала она.

Он пожал плечами:

– Это не трудно. Достаточно знать твое горе и то, что привело тебя к этому человеку.

– Ты говоришь о канадце? – спросила она.

Марков кивнул.

Женщина пошатнулась, тяжело опустилась в кресло, сжала руками голову и сейчас же услышала щелканье диска телефонного аппарата. Сергей набрал номер, назвал себя. Ирина прислушалась – он говорил о ней. Потом положил трубку, включил свет, но она подняла голову, прикрыла ладонью глаза. В комнате опять стало темно. «В жизни раз бывает восемнадцать лет …» – растягивая слова, за окном снова запела патефонная пластинка. «Восемнадцать лет, восемнадцать лет», – не замечая, что говорит вслух, вполголоса повторил Сергей. Мотив не отставал, мешал думать. «Восемнадцать лет», – песня ворошила какие-то неясные воспоминания, чуть-чуть защемило сердце. На его плечо легла робкая, неуверенная рука.

– Страшно мне, Сережа, – в голосе женщины звучали тоска, мольба о помощи.

Он поднялся, погладил волосы Ирины, пытаясь вернуть ей уверенность, силу.

– Неужели ты могла подумать, что мы отдадим тебя им?

Это было сигналом – «не ушел, не оттолкнул!» Словно боясь потерять, она схватила руку Сергея, прижала к своему заплаканному лицу. Тик-так, тик-так – где-то в углу отбивал секунды старый отцовский будильник, скрипел как сверчок – тик-так, тик-так, напоминал о времени. «Так бы и стоять в тишине, ни о чем не думать, ничего не ждать, не ждать» – не отпуская руки, думала Ирина.