– Глупая, я только добра желаю тебе, – мягко сказал он. – Возьми себя в руки, завтра у нас трудный день. Последний экзамен! Его нужно выдержать. Ну, успокойся, успокойся! Ни о чем другом сейчас мы не имеем права думать.
Неожиданно она порывисто обняла Сергея и быстро-быстро, точно боялась, что не успеет сказать, зашептала на ухо:
– Спасибо тебе за все, за то, что ты такой! Спасибо! Прости. Я тоже люблю тебя, очень…
Сергей слышал ее шепот, ощущал теплоту ее тела, дразнящий запах волос…
«Бедная моя!» – с нежностью подумал он. Гладил вздрагивающие плечи, чувствуя, как туманится голова, как его обволакивает, подчиняет и пьянит чувство близости к прильнувшей к нему женщины. Смотрел в напряженные глаза…
Ирина крепко обхватила его шею и быстро, почти исступленно, как заклинание, зашептала:
– Я останусь у тебя, останусь…
Это отрезвило. Он неловко отстранился, но сейчас же снова обнял ее и ласково, вложив в свой голос всю нежность, на которую только был способен, как можно мягче сказал:
– Не надо, не надо, Ирина, дорогая. Я слишком люблю тебя, чтобы… – И увидев, как дрогнули ее губы, не выпуская из своих объятий, уже более твердо сказал: – У нас все впереди. Мы должны, мы будем счастливы!..
… Где-то на Украине, в небольшом городке, маленькая девчурка вздрагивала от разрывов бомб, швейного стрекотания пулеметов, прижималась к матери, плакала от страха…
Потом, с такими же, как она, долго ехала в холодных, нетопленых товарных вагонах на восток, в неизвестность.
В Киеве остались дедушка и бабушка. Старые и слабые, которых в сорок втором «победители» облили бензином и сожгли живьем в Бабьем Яру. (Как она могла забыть это?)
Война была долгой, упорной. Тысячи городов и сел лежали в развалинах. Куда только не разметала война людей! Миллионы русских не вернулись домой – остались лежать в безымянных могилах, разбросанных по всей Европе. Не было семьи, где бы не оплакивали сына, отца, брата, мужа. Наконец, в мае сорок пятого советские танки вошли в Берлин.
В последний раз артиллерийские залпы салюта и разноцветный фейерверк известили о победе.
Война была окончена!
За годы войны девочка превратилась в подростка, вернулась в родной полуразрушенный город, училась. Вспоминала иногда дедушку, бабушку, плакала. Правда, плакала она и получив в школе двойку.
Она росла, постепенно забывала страшные полуголодные военные годы, вытянулась и из угловатого подростка со смешными косичками превратилась в красивую, веселую, смешливую девушку. И те самые ребята, которые раньше задирали ее, дергали за косы и показывали язык, а порой и колотили, теперь ухаживали и писали записки. Она много читала, но без всякой системы, а так, что попадало под руку. Конечно, любила кино, собирала фотографии актеров и актрис и, что греха таить, втайне мечтала стать кинозвездой. После смерти матери отец женился на другой женщине, с первого дня невзлюбившей падчерицу. Жалобы на то, что отец мало зарабатывает, возросли, когда в семье появился ребенок. Отец почти не замечал ее, мачеха попрекала чуть ли не каждым куском.
В Москве жила сестра отца, старая дева. Во время одной из поездок к тетке та предложила племяннице остаться, обещала помочь поступить в институт. Ирина обрадовалась и переехала в Москву. Но готовиться к экзаменам как следует оказалось не так просто. Она провалилась по математике, погоревала, устроилась на курсы стенографии и поступила на работу…
В шесть часов кончался рабочий день, и с этого момента Золушка превращалась в прекрасную царевну. А доброй феей, творившей чудо, была соседка Анна Леопольдовна, долговязая, высохшая, как мумия, старуха из «бывших», занимавшая одну из комнат большой коммунальной квартиры. Покачивая маленькой, почти детской головкой на длинной высохшей шее, она могла часами рассказывать о кабачках Монмартра или костюмированных балах графини Анжеллы в Венеции, на которых «было очень, очень мило…». Как хотелось Ирине пожить этой жизнью, блистать на приемах, ездить в сверкающих лаком автомобилях, танцевать в ночных дансингах, слышать за собой восторженный шепот. Как было не поверить, что придет принц и уведет в свой хрустальный дворец. Но времена были другие. У немногих оставшихся на планете принцев были свои заботы и неприятности, они были далеко, не очень тепло отзывались о стране, где она жила, и даже не догадывались о существовании ожидавшей их Золушки. Не было ни роскошной, бездумной жизни, ни миллионеров, бросавших к ее ногам свои состояния, ничего, о чем она начиталась в заграничных романах и видела в зарубежных кинофильмах. Была старая, молчаливая тетка, ежедневная шестичасовая работа. И длинные вечера. И никого рядом, кто бы объяснил, предостерег, рассказал о настоящей жизни, о жертвах, принесенных за нее, – обо всем, что тревожило и волновало советских людей.
В учреждении, где она работала, был местком, общественные организации. Они следили за уплатой членских взносов, распределяли комнаты, путевки и всякие иные блага, организовывали культпоходы на итальянские кинокартины.
Стенная газета «клеймила» прогульщиков и выпивох, особенно изощряясь над Гуревичем из орготдела – неисправимым любителем «сообразить на трех».
Таких, как она, было немного… Большинство учились, работали, собираясь на вечеринках, пели песни, правда не те, которые записывались на использованных негативах рентгеновских кабинетов с нелепыми, бессмысленными словами, а свои, красивые и мягкие, грустные или веселые, о дружбе и любви, широкие, как их страна, и благородные, как они сами. Это были настоящие ребята, достойные продолжатели дел своих отцов. У многих из них их не было, и они не забывали, где и за что те погибли.
Конечно, они тоже мечтали! О дальних стройках, о Волго-Доне, Куйбышевской гидроэлектростанции, Братске, Дальнем Востоке, Крайнем Севере, где им предстояло жить, работать, возводить новые города, искать нефть, уголь, алмазы, открывать. Они говорили об этих местах с таким знанием, точно только что возвратились оттуда…
Как-то в кино она познакомилась с юношей, который щеголял в рубашках немысленных расцветок, охотно распространялся о своих знакомствах с иностранцами, и, зная несколько слов по-английски, во-всю оперировал ими. По правде говоря, знакомства эти были не случайными, а возникали в результате продуманных действий юноши, в связи с чем из сумки его матери пропадали деньги, а у него появлялись кое-какие подержанные вещи. А так как иногда доставалось лично ему не нужное, он «вынужден» был торговать им.
О том, что ее мальчика зовут Фреди, мать юноши случайно узнала по телефону от какой-то девицы, спрашивавшей, дома ли он. После небольшого и неприятного разговора с сыном она согласилась, что имя Федор, в честь деда, старого красногвардейца и партизана, сегодня, действительно не звучит…
В результате знакомства с Фреди Ирина узнала о его взглядах на жизнь и те несколько английских фраз, которые были необходимы для общения с «представителями западной культуры». Этим не ограничилось – по вечерам они ходили «прошвырнуться по Броду», что в переводе на человеческий язык означало пройтись по улице Горького. И многое, многое другое…
Она научилась курить, не без труда танцевала твист, уже вышедший из моды рок-н-ролл и другие не менее известные танцы. И отзывалась на имя Ирэн.
На первой же вечеринке Фреди довольно ясно изложил свои мысли об отношениях между мужчиной и женщиной и пытался грубо продемонстрировать их, но Ирина, не Ирэн, а именно Ирина возмутилась и наотрез отказалась «быть его подружкой».
Вероятно, этим и должно было кончиться знакомство, но нет, ее продолжали приглашать (правда, не так часто), надеясь, что она одумается. Уговаривали, чтобы не ломалась, не была мещанкой, утверждали, что так принято там, за океаном (старушка Европа котировалась у них не очень высоко). Но это ее не убедило. Она решила порвать с компанией. И как раз в это время познакомилась с человеком, которого до этого видела среди них один раз, мельком.
