– Похоже, в тюрьме вас неплохо кормили.

– Да. Но она страдала, – Феликс указал бутылкой на другую комнату. – Никто не заботился о моей сестре одиннадцать, двенадцать лет. Она выклянчивала талоны на питание. Посылала детей купить ей кошачьей еды. Ела кошачью еду, купленную на выклянченные талоны. Владелец дома отнял у нее гостиную и вторую спальню. Только потому, что не мог вышвырнуть ее на улицу. Видите стену, которую он поставил? – Судя по слою наросшей на стену грязи, воздвигли ее одиннадцать лет тому назад. – И вы называете это законом? – Флетч воздержался от комментариев. – Что вы на это скажете? Она не сделала ничего плохого. Почему она страдала?

– А вы сделали что-то плохое?

На глазах Феликса Габо мгновенно навернулись слезы.

– Не следовало сажать меня в тюрьму. Я больной человек. Как вы назовете человека, который пристает к маленьким детям?

– Больной.

– Совершенно верно. Они должны были отправить меня на лечение. Меня же бросили в камеру. Раздавили меня. Разве можно так обращаться с больными?

– На суде вы не просили признать вас невменяемым.

– На суде я не произнес ни слова! – Феликс и не пытался сдержать катящиеся по щекам слезы. – Вы знаете, как чувствует себя обвиняемый в зале суда? – Флетч покачал головой. – Он цепенеет. Потрясен тем, что такое могло случиться с ним. Он в ужасе от того, что говорят о нем, о содеянном им. Все эти люди говорят, говорят, говорят о нем и о том, что он сделал. Все, о чем они говорят, ни в малейшей степени не похоже на то, каким он кажется себе. Его мутит от их слов. Он лишается дара речи.

– Вашим адвокатом был Дональд Хайбек, не так ли?

– Мистер Хайбек. Да. Я мог бы кое-что сказать, если бы он не говорил так много. Видите ли, у меня были резоны. Я все видел в ином свете. Я мог бы объяснить.

– Вы могли бы объяснить растление детей?

– Мне было что сказать. Я хотел, чтобы им было хорошо.

– Как вы расплатились с Хайбеком? Как вы смогли нанять такого дорогого адвоката?

– Я не платил мистеру Хайбеку. Ни цента.

– Непонятно. Почему же он взялся защищать вас?

– Не знаю. Однажды он пришел в камеру и сказал: «Я твой адвокат». Он ни о чем меня не спрашивал. Не давал ничего объяснить. Я мог бы объяснить, почему я стал таким плохим. Он не позволил судье задать мне хоть один вопрос. День за днем я сидел в зале суда, а все эти люди приходили один за одним, чтобы сказать, что они видели, как я делал то, другое, третье. – Феликс поднес бутылку ко рту и глотнул пива. – Каждый день газеты писали о моем процессе, а телевидение вело передачи из зала суда. Они охотились за моей сестрой. Сводили ее с ума своими расспросами. Показали дом, где мы жили. Рисовали карты. Показывали детские площадки и школьные дворы, куда я приходил с собаками и встречался с детьми. – Феликс по-прежнему плакал. – Газеты – дерьмо! Они едва не затравили мою сестру.

– Я начинаю кое-что понимать.

– Вы узнали о суде из газеты?

– Ваш процесс – единственный, который проиграл Хайбек. Проиграл с треском. Впрочем, мог ли он рассчитывать на иной исход? Растлитель детей...

– Почему он так поступил? Почему так затягивал процесс? Почему говорил сам? Почему не позволил мне все им рассказать?

– Он использовал вас для рекламы. На вашем примере хотел показать, что и Хайбек может проиграть большой процесс. Благодаря вам его фамилия каждый день появлялась на первых полосах газет. Непонятно мне другое, почему вам дали только одиннадцать лет?

– Очень даже понятно! После всех этих издевательств, которые изо дня в день терпела моя сестра по милости газет и телевидения, Хайбек поднялся на одном из заседаний и заявил: «Ваша честь, мой клиент признает себя виновным по всем пунктам».

– Не предупредив вас?

– Нет! Он вообще не разговаривал со мной. А мне было что сказать. Я не собирался причинять детям вред. Я их любил!

– Вы «любили» их, подманивая собаками.

– Конечно! Дети любили собак. Они всегда-всегда подходили к собакам.

– Вы выдрессировали собак уводить детей в укромный уголок.

– Послушайте, вы бывали на школьных дворах? Дети всегда играют в укромных уголках. Собаки не уводили их туда. Они звали собак к себе.

Флетч нетерпеливо взмахнул рукой.

– Я пришел сюда не для того, чтобы в чем-то вас обвинять.

– Я это понимаю. Просто мне надо выговориться. Видите ли, когда я впервые попал в тюрьму, тамошний психиатр потратил на меня массу времени. Я испытывал вину перед сестрой. Мы были маленькие, и я толкнул ее под колеса автомобиля отца, когда тот дал задний ход. Тогда-то она и стала калекой. Отец обезумел. Он ушел от нас, и больше мы о нем не слышали. Видите? Я старался искупить свою вину перед маленькими детьми. Я их любил. Старался любить.

– Все это сказал вам психиатр?

– Помог мне разобраться в себе. Я был болен. Мне было что сказать в суде. Хайбек все испортил, и меня бросили за решетку.

Флетч покачал головой.

– Почему вы так растолстели в тюрьме?

– Меня не брали в рабочие бригады. Никто не хотел работать рядом со мной. Меня отправили на тюремную ферму. Они знали, кто я такой. Из газет, – Феликс Габо уже не плакал, а рыдал. – Если мистер Хайбек собирался заявить суду, что я во всем виновен, почему он не сделал этого сразу, почему позволял газетам так долго мучить мою сестру?

– За это вы и убили Хайбека.

– Я никого не убивал! – Красные от слез глаза Феликса Габо сердито блеснули. – Меня надо было изолировать от общества. Собак убили. Я заслужил наказание!

– Но не ваша сестра.

Феликс указал на себя обеими руками.

– Могу я выйти на улицу и кого-то убить? Я же конченый человек.

– Вы же злы на Хайбека.

– Я выхожу на улицу только по делу. Купил матрац, кресло. Они мне необходимы. Какой сегодня день?

– Среда.

– Завтра четверг. Я должен отметиться в полиции. Вы съездите туда со мной?

– Я? Нет.

– Моя сестра не сможет поехать. Это в центре.

Флетч встал.

– Вам обязательно надо отметиться в полиции.

– Вы не сможете поехать со мной?

– Нет.

– А что вы сделаете для моей сестры?

– Кажется, я уже слышал этот вопрос.

– Неужели вы появились здесь лишь для того, чтобы выслушать историю моей жизни?

– Я хотел услышать ваше признание в убийстве Дональда Хайбека.

– Кто вы?

– Ай Эм Флетчер.

– Вы не из службы социального обеспечения?

– Я же сказал, что я из газеты. – Флетч уже стоял у двери. – Вы не расслышали?

Глаза Феликса Габо вылезли из орбит. Он попытался подняться.

– »Ньюс трибюн», – добавил Флетч.

Габо упал в кресло. Перебросил бутылку из левой руки в правую.

Флетч попятился. В другой комнате наткнулся на инвалидное кресло-каталку Терезы Габо.

Бутылка разбилась о дверной косяк.

– Мой брат не любит газеты, – пояснила Тереза Габо.

– Я понимаю.

– Винит их во всем.

В полуквартале от дома Габо Флетч едва успел сесть за руль, как на Туиг-стрит свернула машина Биффа Уилсона, с мигалкой, антенной и надписями «Ньюс трибюн» на капоте, багажнике и по бокам. Остановилась она у дома 45447.

555-2900.

Часы показывали половину первого.

В этот день Флетчу следовало избегать многих мест. Во-первых, собственной квартиры. Во-вторых, редакции «Ньюс трибюн». Да и езда по улицам без водительского удостоверения и регистрационного талона на автомашину, отобранных прошлой ночью полицией, таила в себе немалую опасность. Его могли арестовать и как Александера Лиддикоута, грабителя, и как Ирвина Мориса Флетчера, распространителя наркотиков.

Поэтому, как только Бифф Уилсон вылез из своей машины, застегнул пиджак и скрылся в подъезде дома 45447 по Туиг-стрит, Флетч заехал на стоянку салона, торгующего подержанными автомобилями. Поставил «датсан 300 ZX» в первый от улицы ряд. Соседние машины были больше по размерам, чище и новее.

Никто из продавцов не удостоил автостоянку своим присутствием. Несомненно, в этот момент они подкреплялись кофе и сандвичами, чтобы, набравшись сил, радовать покупателей ослепительными улыбками и беспрерывной болтовней.