Он зарылся ботинками глубже в грязь.

— Не дави на меня, женщина. Ты и так уже вытянула из меня больше слов, чем моя чертова семья. Не вынуждай меня возненавидеть тебя за то, что заставляешь меня чувствовать себя слабаком.

— Ты чувствуешь себя слабым?

— Мисс гребаная Уивер. Быстро спускайся, — его нрав взорвался, пробившись сквозь его раковину из айсберга, показывая проблеск мужчины, о существование которого я знала.

Мужчину из плоти и крови, как все остальные.

Мужчину с таким количеством нерешенных проблем, которыми он связал себя в узел.

Мое сердце сжалось, когда лед Джетро вернулся на место, блокируя все, что я только что видела.

Я втянула воздух в легкие.

— Лицемер.

Он зашипел:

— Что ты сказала?

— Ты слышал меня, — встав на дрожащие ноги, я обняла дерево. — Три вопроса? Я хочу пять.

— Три

— Пять.

Внезапно Джетро двинулся, вступив на корни дерева, и схватился за нижнюю ветку.

— Если ты вынудишь меня забраться наверх, ты, черт побери, очень пожалеешь об этом.

— Прекрасно! — я аккуратно подвинулась, задаваясь вопросом: как, черт побери, я собираюсь спуститься вниз. — Назови меня Нила, и я повинуюсь.

Он зарычал:

— Проклятья, ты давишь на меня.

Кто-то должен сделать это. Кто-то должен разбить эту лицемерную раковину.

Я ждала, прижавшись лицом к рельефной коре, борясь со слабостью в конечностях от голода и усталости.

Простая мысль о том, чтобы спуститься, пугала меня.

Джетро сделала еще шаг, подлесок хрустнул под его черным ботинком. Он выплюнул:

— Я никогда не назову тебя по имени. Мной никогда снова, мать твою, не буду управлять, заставляя делать то, что я не хочу, и особенно ты. Поэтому, давай, оставайся на этом дереве. А я просто разобью лагерь внизу, пока ты не свалишься или устанешь. Меня не удовлетворяет мысль о том, что ты так умрешь. Меня не прельщает разговор, который будет, когда я вернусь с пустыми руками и только бриллиантовым воротником, срезанным с твоей безжизненной шеи, но не думай, что только поэтому ты можешь заставить меня что-то делать. Ты проиграешь.

Он ударил кнутом по стволу дерева, заставляя меня подпрыгнуть.

— Это понятно?

Подо мной закипал его нрав, покрывая меня жутким покрывалом чистой насмешки. Я прижала лоб к стволу, проклиная себя.

На какое-то мгновенье он казался нормальным.

На одну сотую минуты, я не боялась его, потому что видела в нем что-то, что, может быть, лишь может быть, было моим спасением.

Но он был отодвинут другими слишком далеко. Он достиг своего предела, и ему больше нечего было дать. Он закрылся, и краткие проблески, которые я видела, не были надеждой, они были подлинными проблесками мужчины, каким, возможно, он был прежде, чем превратился в... это.

Я начала карабкаться.

Спускаться было намного сложнее, чем подниматься. Перед глазами появились серые пятна, мои колени ослабли, а капли пота выступили на коже, даже при том, что я замерзла к тому моменту, как день сменился вечером.

Я боролась с ним и проиграла.

Пришло время встретиться лицом к лицу с будущим.

Чем ближе я была к земле, тем больше страх одолевал меня.

Я вскрикнула, когда холодные руки Джетро обернулись вокруг моей талии, оторвав меня от дерева, как будто я была засохшим цветком, и он повернул меня лицом к себе.

Его красивое лицо с острыми чертами и однодневной щетиной заволокло темнотой. Крики сов и трели, усаживающихся на ночлег птиц, окружили нас.

— Я склоняюсь к тому, чтобы высечь тебя, — его голос был пронизан холодностью.

Я опустила глаза. У меня больше не было энергии. Она была исчерпана. Испарилась.

Когда я ничего не ответила, он встряхнул меня.

— Что? Нет ответа у выдающейся Уивер, которая проклинала моего отца и братьев и заработала право убежать к своей свободе?

Я подняла взгляд, утопая в его золотистых глазах.

— Да и какой в этом смысл?

— Смысл есть во всем, что мы делаем. Если ты забыла это, тогда ты ослепла от жалости к себе.

Огненный шар вспыхнул в моем животе.

— Жалости к себе? Ты думаешь, я жалею себя?

Он покачал головой.

— Я не думаю. Я знаю. — Отпустив меня, он схватил седельную сумку, лежащую около дерева, и вытащил покрывало. Расстелив его на корнях и листьях, он сказал: — Сядь, прежде чем упадешь.

Я моргнула.

— Мы не... мы не собираемся вернуться в Холл?

Он вперился в меня взглядом:

— Мы поедем туда, когда я, черт побери, буду готов. Садись.

И я села. 

Какого черта ты вытворяешь?

Я не мог ответить на этот вопрос. У меня не было ни единого предположения.

Мне следовало бы перекинуть ее через плечо и доставить в «Хоуксбридж Холл». Вместо этого я заставил ее сесть. В центре леса. В сумерках.

Что за хрень?

Нила уселась на колени, грустно улыбаясь, когда Болли — вожак фоксхаундов, уткнулся носом в ее обнаженное тело, его влажный нос был около ее груди, как будто он хотел привлечь к себе внимание.

Она вздохнула, притягивая его ближе к себе, оставляя поцелуй на его взъерошенной шерсти на шее.

— Ты выдал меня, маленький мерзавец. — Ее голос задрожал, хотя на губах все еще играла улыбка. — Я так хочу ненавидеть тебя за это, но не могу.

Я стоял и растерянно смотрел на странную девушку. Девушку, которая даже в такой момент удивляла меня.

Что-то глубоко внутри меня скрутилось узлом. Но я не собирался анализировать это «что-то».

Везде, куда бы ни падал мой взгляд, она была покрыта царапинами и синяками. Новые синяки были поверх старых, мелкие порезы, покрывали ее тело, а самые глубокие из них даже кровоточили. Я опустил взгляд на ее ноги. Они были все в порезах, подушечка большого пальца была проколота насквозь.

Я ждал, что во мне проснется хоть какое-то чувство вины, но такими человеческими чувствами я не обладал. Во мне лишь плескалась одна единственная эмоция — раздражение, оттого что она себя ранила. Она нанесла себе повреждения, что плохо отразятся на мне.

— Ты лучше порежешь и покалечишь себя, убегая от меня, чем покорно примешь выплату пары долгов?

Ее голова поднялась, взгляд темных глаз встретился с моими.

— Я с удовольствием приму свою боль, чтобы впоследствии заработать свободу.

— И чем же эта боль отличается от той, что я собираюсь тебе дать?

Так много чувств промелькнуло в ее глазах, затем она прошептала:

— Потому что это мой выбор. — Она отпустила Болли, спокойно опуская руки на колени. — Я говорила это на протяжении всего времени. Ты лишил меня всех прав. Ты сфабриковал все фотографии, которые разрушили мою прошлую жизнь. Ты испортил…

Непонятное гневное и ледяное чувство встрепенулось в моем сердце.

— Ты говоришь о боли и ее причинении, как будто я обращался с тобой неподобающим образом. — Наклоняясь к ней, я прошипел сквозь зубы: — Скажи мне хоть раз, когда я сделал тебе больно.

Она нахмурилась, но ее тело не дернулось, не задрожало от моей атаки.

— Боль может иметь много образов, Джетро. Только потому, что ты не поднимал на меня руку, за исключением момента в столовой, когда влепил мне пощечину, не значит, что ты не причинил мне боли больше, чем кто-либо до этого. Ты унизил меня.

— Мои действия были человечными по отношению к тебе. Я забрал всю боль, как и обещал до этого.

Она печально покачала головой, смотря на меня своими огромными глазами.

— Ты думаешь, что взяв меня после всего, что произошло, исправит ситуацию, и я все забуду? — она рассмеялась, ее смех был полон смертельного гнева. — Ты сказал, что я принадлежу тебе всецело, сделка и правило первородства дали тебе власть надо мной. — Немая слезинка скатилась по ее щеке. — Тогда почему ты не остановил их? Почему позволил воспользоваться мной, если я твоя?

Я отшатнулся от нее.

— Так это ранило тебя больше всего? Тот факт, что я позволил отцу попробовать тебя, как это следует по правилам? То, что я повиновался традициям? Тебе стало больно оттого, что я последовал многовековым традициям, тем правилам, которые ты так и не смогла понять?