Странная мысль пришла Батьяни в голову.

— Все эти десятки тысяч народа находятся в моей власти. Их жизнь, имущество, свобода — всем этим я властен распорядиться по моему усмотрению. Если бы я захотел, если бы это входило в мои расчеты, я мог бы предать их всех. Я мог бы отворить ворота и впустить неприятеля в крепость. Интересно знать, сколько бы мне заплатил прусский король за такую услугу? Он не пожалел бы никаких денег, чтобы наградить меня. Но тогда надо было бы запастись также самым лучшим, самым быстрым конем, чтобы скрыться вовремя с глаз населения. Они ужасно отомстили бы мне за такое предательство.

Вдруг за дверью раздались шаги. В комнату зашел адъютант графа. Это был тот самый молодой офицер, Альфред фон Бенсберг, который спас графа Батьяни, когда Лейхтвейс с кинжалом в руке бросился на него. Граф Батьяни не преминул достойно наградить за это молодого офицера. Он назначил его своим личным адъютантом и осыпал его знаками внимания.

— Имею честь доложить, — произнес поручик Бенсберг, — что в передней находится какой-то незнакомец, желающий видеть вас по будто бы неотложному делу. Но я не знаю, можно ли его впустить. Наружность его не внушает доверия.

— Вы знаете, поручик, — ответил Батьяни, — что я во всякое время готов принять просителей из числа граждан Праги. Днем или ночью, безразлично, так как на мне лежит ответственность за их благополучие, и я никому не препятствую высказать мне жалобу или просьбу.

— Мне кажется, что он не житель Праги, — возразил поручик Бенсберг. — Это какой-то плохо одетый, старый еврей, крайне непривлекательный на вид.

— Еврей? — изумился Батьяни. — Как его зовут?

— Он не хочет назвать своего имени и говорит, что назовет себя лишь вам лично.

Подумав немного, Батьяни сказал:

— Пусть войдет.

Спустя минуту в комнату медленно вошел сгорбленный, грязный и плохо одетый старик еврей.

Батьяни сел за письменный стол и спросил довольно резко:

— Кто вы такой? Что вам нужно? Говорите скорей, в чем дело, так как времени у меня немного. Неужели вы не знаете, что сегодня воскресенье? Впрочем, вы не считаетесь с праздниками христиан и воображаете, что мы всегда должны быть к вашим услугам.

Еврей медленно подошел к столу и остановился в двух шагах от Батьяни. Он снял ермолку и как-то странно поклонился. Батьяни, взглянув на него, вздрогнул.

— Черт возьми, — заметил он, — я не в первый раз вас вижу. Неужели я ошибаюсь? Да нет, этого быть не может! Вы Илиас Финкель?

— Да, это я, Илиас Финкель из Франкфурта-на-Майне, — ответил еврей и снова поклонился, — чему же вы так удивляетесь? Положим, удивительно, что я остался еще жив и могу двигаться на своих больных ногах. Если бы все вышло так, как того хотел граф Батьяни, то я давно уже сгнил бы в могиле. Да, давно это было.

— Как вы смеете являться ко мне! — вспылил Батьяни, вскочив с кресла. — Ведь вы беглый преступник, убийца, приговоренный к смертной казни.

— Успокойтесь, ваше сиятельство, нет никакого смысла волноваться. Правда, я тот самый Илиас Финкель, который был приговорен к смертной казни через повешение, тот самый, у которого на теле еще не зажили раны от жестоких пыток, которым я был подвергнут благодаря лжеприсяге графа Батьяни, тот самый Илиас Финкель, у которого во Франкфурте была красивая, невинная дочь, которую соблазнил развратник по имени граф Батьяни. Что удивительного в том, что этот самый Илиас Финкель берет теперь на себя смелость посетить коменданта города Праги? Один беглый преступник навещает другого. Один преступник, которому посчастливилось бежать от смертной казни, пришел к другому, который тоже бежал из тюрьмы и ухитрился вовремя улизнуть от суда.

Батьяни побледнел как полотно. Глаза его гневно сверкали. Полный ненависти взгляд его был устремлен на старика еврея, который знал все его прошлое и мог превратиться в весьма опасного врага.

— Вы живете теперь в Праге? — глухим голосом спросил Батьяни.

— К сожалению, да, — жалобным тоном ответил Финкель. — Теперь удовольствия мало жить в Праге, когда люди голодают и ежедневно подвержены опасности получить пулю, которыми пруссаки осыпают город, как градом. Но делать нечего. Дел в Праге теперь никаких. Я бедствую, потому что, вследствие моего бегства, потерял все, что у меня было. Я должен был бросить на произвол судьбы все мое имущество. К счастью, мне удалось захватить с собою старый бумажник. Дай Бог здоровья моим друзьям, которые помогли мне бежать из тюрьмы. Они тайком сунули мне этот бумажник с парой тысяч талеров, которые нашли в моей кассе.

— Что вы так разболтались о каком-то бумажнике? Мне-то какое до него дело? Что в нем находилось?

— Что обыкновенно находится в старом бумажнике, ваше сиятельство? Старые бумажки и записки. Одни можно сжечь, другие надо сохранить. Когда я Покопался в своих старых бумагах, то нашел несколько векселей некоего графа Батьяни. Я уже думал, что эти векселя годятся только на то, чтобы завернуть в них кусок селедки или сыру, потому что тогда этот самый граф Батьяни сидел в висбаденской тюрьме и не было никакой надежды получить что-нибудь по его векселям. Но вдруг я узнал, что этот граф Батьяни сделался комендантом города Праги, что он занимает высокое положение и распоряжается судьбой десятков тысяч людей, что он стал богатым человеком. Я и подумал, что векселя его снова приобрели ценность, так как граф Батьяни, несомненно, поспешит выкупить свои старые обязательства. Ведь он не захочет довести дело до того, чтобы граждане Праги узнали, при каких обстоятельствах он подписал эти векселя.

Батьяни нетерпеливым жестом прервал поток слов Финкеля.

— Вот в чем дело! — воскликнул он. — Значит, вы, Илиас Финкель, явились сюда для того, чтобы получить старые долги? Неужели вы не подумали о том, что вы подвергаете себя большой опасности? Неужели вы не знаете, что мне стоит приказать, и вас под тем или иным предлогом арестуют и посадят в такую тюрьму, откуда выхода уже не будет?

— Какой вы чудак, ваше сиятельство, — усмехнулся Финкель. — Неужели я, Илиас Финкель, не подумал о том, что вы человек жестокий и злой, способный меня казнить? Обо всем этом я подумал и распорядился, чтобы в случае, если со мной случится беда или я пропаду без вести, несколько человек моих единоверцев получат запечатанное письмо, в котором изложено все то, что касается вашего сиятельства. Письмо это находится в надежном месте. Я и сам удивился, как оно у меня удачно вышло, и подумал, что напрасно я не сделался писателем.

Батьяни в сильном волнении шагал взад и вперед по комнате. Налитые кровью глаза его метали молнии на хитрого еврея, который совершенно спокойно издевался над ним самым жестоким образом.

Финкель с коварной улыбкой следил за впечатлением, которое его слова произвели на графа; впечатление это вполне удовлетворило его — Батьяни был, видимо, напуган и сильно смущен.

— Но это еще не все, — снова заговорил Финкель, поглаживая свою седую бороду. — В сущности, ведь письмо — доказательство неважное, так как бумага, говорят, все терпит. Ведь граф Батьяни, пожалуй, стал бы утверждать, что я написал одну только клевету, которую доказать не в состоянии. Но я имею возможность представить живого свидетеля, я могу воскресить покойников, которые готовы будут поклясться, что граф Батьяни — убийца и беглый преступник, преследуемый властями. Если бы вы увидели моего свидетеля, то вы потеряли бы всякую надежду обелить себя и содрогнулись бы от изумления и ужаса.

— Довольно, Илиас Финкель! — воскликнул Батьяни и подошел вплотную к своему мучителю. — Я сознаюсь, что я в ваших руках, и вам нечего меня бояться. Имеющиеся у вас векселя представляют собой крупную сумму. Я этого не отрицаю и не уклоняюсь от платежа. Но в данную минуту у меня денег нет. Я лишь недавно получил свое нынешнее положение и еще не имел случая разбогатеть. Если вы согласитесь отсрочить долг до заключения мира, то я готов заплатить вам хорошие проценты.

Финкель пожал плечами.