— Боюсь, что через год или два сдавать экзамен станет ещё труднее. Мы половину забудем. Особенно точные науки. Правда?

Саша засмеялся. Девчоночьи разговоры. Физика и математика всегда для них страшноваты. Но ведь теперь страхи позади, у Тани по этим предметам чистые пятёрки. Какие могут быть сомнения!

— Ты поедешь домой? — Она легко перескакивала с одной темы на другую.

— Я не был почти год. — Саша сказал так, словно оправдывался.

— Ну и поезжай. Разве я против?

— А ты где будешь летом?

— Здесь.

Семья Тани жила в Жёлтой Поляне. Саша у них бывал. Отец Тани, Василий Павлович, много лет работал егерем в охотничьем хозяйстве, а в последние годы ушёл на пенсию. Здоровьем он не отличался.

Таня подумала и спросила с надеждой:

— Хочешь к нам приехать?

— А ты как думаешь?

Они глянули друг на друга и засмеялись.

— Только не приеду, а приду. Попрошусь с отцом через перевал. Или один. А скорее всего, поведу туристов. Как-никак права инструктора в кармане. Подзаработаем на ростовскую поездку.

— У меня тоже права, — сказала она, немного хвастаясь. — Могу повести ребят из Поляны. Навстречу твоим.

— И заглянешь в Камышки, да?

Они опять засмеялись и подумали, что между ними летом будет всего лишь один Кавказ. Вверх — вниз. Сущие пустяки.

— Ой, как мы отстали! — спохватилась Таня. — Бежим!

Когда спустились в посёлок, опять все взялись за руки и широкими рядами — человек по восемь — пошли по улице, загородив её. Больше не пели, просто уже не пелось, очень устали, но говорили и смеялись все сразу.

У одного дома двое из группы вышли и помахали руками; ещё по одному отошли у второго, у третьего домика. Матери стояли возле калиток и ждали. Группа таяла на глазах, выпускники расходились, и никто не знал, когда и где они ещё встретятся. Вот осталось семь человек, потом шестеро. Ушла и Таня. Последние пятеро жили в интернате. Они продолжали идти, взявшись за руки. Собрались с силами и в последний раз запели «Бригантину».

Для каждого начиналась новая жизнь. Она была незнакомой и потому немного пугала.

Как-то сложится судьба!

Саша вошёл в свою комнату, бросился ничком на кровать и через минуту уже спал.

Он проснётся, соберёт вещи и отправится в Адлер, а оттуда к себе в Камышки.

На автомобильной дороге между Камышками и верховым посёлком, ближе к последнему, там, где горы сдвигаются и зажимают реку между отвесных каменных берегов, вправо уходит неширокий распадок.

Он густо порос разными кустами. Вторичный лес, как говорят лесники. В распадке когда-то крепко поработал топор, и на месте дубового леса осталась вырубка, ныне совершенно заросшая.

Только в самом центре распадка белела дорожка, на диво ровная, каменистая, с пологими закруглениями, слегка приподнятая над днищем ущелья.

Это старое полотно узкоколейной железной дороги.

Давно сняты и увезены рельсы, сгнили, превратившись в труху, дубовые шпалы, и осталась только сама насыпь — творение рук человеческих.

По игрушечной железной дороге десять лет назад возили с гор к реке Белой короткие и толстенные чурбаки пихтарника. Ходил тогда смешной пыхтящий паровозик, он тонко гудел на поворотах и обдавал жидким паром кусты, распугивая зверей. Много леса вывез паровозик к реке, где стояла запонь. Река здесь неспокойная, она ревёт и бушует в каменном ущелье, катает по дну тяжёлые валуны, зелёная вода её мчится так, что на автомобиле не догонишь. Страшно смотреть сверху на дно каменного разреза, поросшего лишаями и мхом, где бесится и разлетается миллионами брызг зелёный поток!

Вот в этот яростный водопад и сбрасывали привезённые пихтовые баланы. Река подхватывала их с жадным воем и уносила меж чёрных камней, бросала на пороги длинного прижима, подкидывала вверх, играла, как спичками, и делала то самое, что может делать слепая сила с тоненькой спичкой: переламывала и корёжила так, что щепки летели. Редкий балан приходил в Дубомосткую в целости, лишившись только коры и острых углов отпила. Большинство брёвен гибло, превращаясь в никуда не годную щепу.

И все-таки сплавом баловались много лет, считая, что подобный вид транспорта выгоден. Лишь в начале шестидесятых годов отыскалась наконец умная голова, подсчитала, во что обходится игра с рекой, и запретила сплав.

Вот тогда-то и оказалась ненужной лесная узкоколейная дорога. Природа с удивительной поспешностью стала залечивать раны, нанесённые ей цивилизованной рукой. Распадок покрылся ещё более дикими джунглями, нетронутыми остались только две приметы прошлого: вырубленный пихтарник с чёрными пеньками на склонах гор и все более сужающаяся дорожка вдоль насыпи со следами от сгнивших шпал. Словом, приметы не для археологов. И не для изучения, потому что изучать глупость — неблагодарное, в общем-то, дело.

Тихий распадок понемногу заселялся животными.

Когда стало припекать солнце и день удлинился, Монашка забеспокоилась.

Пробегав всю зиму по северным склонам гор, Самур и волчица познакомились с десятками самых разнообразных логовищ: пещер, выворотов, густосплетенных крыш из ожины, навесов в ущельях и нор, вырытых проворными лапами лис и енотовидных собак. Одни были отменно хороши, другие так себе и пригодны лишь для разового поселения, третьи требовали обстоятельного ремонта. Дружная пара легко покидала такие ночёвки. Дом для них был там, где ночевали на сытый желудок. А дальше следовал новый маршрут, охота, пища и новый «гостиничный номер» в скалах.

Зима прошла удачно, волчица и овчар редко голодали и только один раз позволили себе снизойти до нападения на человеческое жильё: это когда в горах свирепствовал буран, мягкий, глубокий снег перекрыл все дороги и тропы, а дикие звери упрятались в недоступных лесах. Тогда волчица показала Самуру, как разрушать крышу овчарни, и они утащили две овцы, немало удивив опытного хозяина странным видом разбоя. Обычно волк, забравшись в хлев, берет одну овцу или козу, но непременно передушит всех остальных, пьянея от вида крови. На этот раз хозяину повезло, его хлев посетили явно вежливые волки: стадо не пострадало. Это уже школа Самура; однажды он дал трёпку своей Монашке, когда она, забывшись во время охоты, разорвала больше животных, чем нужно для еды. Воспитание пошло впрок.

Удача сопутствовала им всю зиму. Стая Прилизанного, так жестоко потрёпанная хитрым и опытном лесником, хоть и пересекала их след не один раз, но нападать не пыталась. Видно, сил у стаи не хватало, а волчица в свою очередь дважды удерживала Самура от погони за ненавистными врагами, так что битвы за это время не произошло. И это тоже способствовало покою и счастью.

Когда пришла весна, волчицу словно подменили. Она не находила себе места.

Инстинкт зверя подсказывал Самуру, что сейчас ему надо во всем слушаться своей подруги и ходить за ней, предоставив полную свободу действий. Она приняла уступку в правах как должное. Однажды, когда Самур своевольно потянул не туда, куда хотелось ей, волчица резко и зло куснула его. Шестипалый не огрызнулся, отскочил удивлённый, но настаивать на своём желании не решился.

Сколько немеряных вёрст они пробежали за эту зиму! След дружной пары обнаруживался на склонах гор, подымался к перевалам, много раз углублялся в заповедник и выходил из него. Это был излюбленный край Монашки. Места с ещё сохранившимся диким лесом, с богатым миром животных, с укромными ущельями, где не ступала человеческая нога и где было темно от пихтарника даже ясным днём, — этот Кавказ вполне подходил ей особенно сейчас, когда оседлость требовалась для сохранения своего рода.

Долго и тщательно выбирала она себе логово. Кажется, не осталось ни одного распадка и долины, обеганы десятки ущелий и высот, изучено множество нор и пещер, а Монашка все никак не могла остановиться. А может быть, просто ещё не подошло время, чтобы остановиться, и хоть отяжелела она, сделалась раздражительной, резкой и жадной, но все ещё искала и искала, выматывая себя и Самура.