Роли остались прежними, но исполнители ролей переменились. Ромодановский-отец при всех своих пороках был личностью незаурядной и исполнял роль «князя-кесаря» превосходно. О Ромодановском-сыне, личности, по-видимому, совершенно бесцветной, у нас нет сведений — ни о том, как он оправлялся с обязанностью руководителя Преображенского приказа, ни о том, как он исполнял роль «князя-кесаря».
Раньше «компания» Петра состояла из его сподвижников, с которыми он работал и проводил досуг. Тогда частную жизнь царя трудно было отделить от государственной. Теперь с сподвижниками он общался на работе, а отдыхал с тем кругом лиц, который ему лично был приятен. Среди них на первом плане находились денщики. Приведу пространное суждение о денщиках царя, принадлежащее графу Бассевичу — министру герцога Голштинского, имевшему возможность в течение нескольких лет вблизи наблюдать жизнь двора: «Денщики это нечто вроде домашних слуг и провожатых, каких имеет всякий знатный русский. Царь брал своих из русского юношества всех сословий, начиная с знатнейшего дворянства и нисходя до людей самого низкого происхождения. Чтобы сделаться его денщиком, нужно было иметь только физиономию, которая бы ему нравилась. Враг всякого принуждения и этикета, он допускал к себе своих дворян и камергеров только при каких-нибудь значительных празднествах, тогда как денщики окружали его и сопровождали повсюду. Они могли свободно высказывать ему мысли, серьезные или забавные, какие им приходили в голову. Случалось довольно часто, что он прерывал какой-нибудь важный разговор с министром и обращался к ним с шутками. Он много полагался на их преданность, и этот род службы, казалось, давал право на его особенное расположение. Лучшим способом найти к нему доступ было сближение с денщиками. Сообразно своим способностям и уму они получали всякого рода должности и после того всегда сохраняли в отношениях к своему государю ту кроткость, которой лишены были другие вельможи». Другой иностранец, наблюдавший Петра за границей, записал: «Он окружен совершенно простым народом; в числе его перекрещенец еврей и корабельный мастер, которые с ним кушают за одним столом».
Очень близким к Петру человеком был кабинет-секретарь Алексей Васильевич Макаров. Эту должность он занял в 1707 году и выполнял ее до смерти Петра. Через Макарова шла вся переписка царя, кабинет-секретарь составлял по его поручению указы, а также ответы корреспондентам, докладывал о содержании полученных на царское имя прошений, донесений и т. д. Безграничное доверие Петра к Макарову придавало кабинет-секретарю огромный вес в правительственном механизме.
Обычно лица, обращавшиеся с какой-либо просьбой к царю, одновременно просили замолвить словечко и Макарова: «Просил я его царское величество о милосердии, — обращается за содействием к Макарову фельдмаршал Шереметев, — чтоб меня пожаловал, отпустил в Москву и в деревни для управления и чтоб успел я отделить невестку свою со внуком». Корреспондент долгое время не получал от царя ответа. В этом случае тоже прибегали к услугам Макарова: его упрашивали напомнить Петру о деле, представить его таким образом, чтобы оно было решено в пользу просителя. Перед Макаровым заискивали. Его репутация делового, организованного и справедливого человека была хорошо известна среди сановного мира столицы, и каждый из вельмож стремился заручиться его поддержкой. Многие годы он оказывал ее, видимо, безвозмездно, но к концу жизни царя всетаки был соблазнен взяткодателями.
В круг домашних друзей Петра, с которыми он проводил часы досуга, входили также люди, не занимавшие каких-либо государственных должностей ни до того, как они стали вхожи ко двору, ни после этого. К ним относится поп Битка. Он постоянный партнер Петра при игре в шахматы, часто находился при нем безотлучно, сопровождал его в заграничной поездке 1716 — 1717 годов. В качестве знатока церковного чина он привлекался для составления церемоний для «всепьянейшего собора».
Вхож был в дом Петра также Степан Иванович Беляев — певчий дьяк, руководитель царского хора. Он пользоаался расположением царя, сопровождал его в поездке по Европе и так же, как и поп Битка, частенько принимал его дома. Едва ли не самым близким к Петру человеком среди лиц, вхожих в его дом, был князь Юрий Федорович Шаховской, более известный под именем архидьякона Гедеона Шаховского. Этим именем его называли во «всепьянейшем соборе».
Князь занимал при дворе должность шута и сопровождал царя повсюду. Петр ценил начитанность и остроумие Шаховского, его наблюдательность и находчивость. Положение шута позволяло Шаховскому говорить то, что другие до отваживались вслух произносить: он язвительно высмеивал вельмож, обличал их в казнокрадстве и прочих грехах. Наушничеством он вызывал негодование сановников. Куракин дал ему такую характеристику: «Архидиякон Гедеон Шаховской был ума немалого и читатель книг, токмо самой злой сосуд и пьяной, и всем злодейство делал, с первого до последнего».
Охлаждение Петра к друзьям было также связано с изменением положения Екатерины. После возвращения с Прутского похода у царя появился семейный очаг. Душевную теплоту, растрачиваемую ранее на друзей, теперь он отдавал «дорогой Екатеринушке», без которой он уже не мог обходиться.
С другой стороны, и его друзья давали, как мы видели, немало поводов для недовольства и отчуждения.
В предшествовавшие годы по отношению к ним Петр нередко проявлял заботливую предупредительность, выражал сочувствие в постигшем горе, отправлял письма со словами утешения. В 1702 году у Федора Матвеевича Апраксина умерла жена. Деловое письмо Петра к Апраксину от 21 октября того же года заканчивается следующей фразой: «Пожалуй, государь Федор Матвеевич, не сокрущи себя в такой печали; уповай на бога. Что же делать? И здесь такие печали живут, что жены мрут и стригутца». Федору Алексеевичу Головину, только что похоронившему свою мать, царь пишет в 1705 году: «Слышу, что вы зело печальны о смерти материной. Для бога, извольте рассудить, понеже человек старый и весьма давно больной был». Другие письма содержат распоряжения о помощи членам «компании», оказавшимся в беде. То он велит придворным врачам, чтобы они «скорее» поставили на ноги заболевшего сына Аникиты Ивановича Репнина, то выражает тревогу по поводу болезни И. А. Мусина-Пушкина, то, зная о нелегкой жизни, ожидавшей подканцлера Шафирова, оставленного заложником в Турции после подписания Прутского мира, счел необходимым успокоить его семью: «не имейте в том печали, ибо, богу изволыпу, не замешкаетца там». В январе 1712 года Петр успокаивает вдову умершего владельца порохового завода Андрея Стельса: «Я ево яко своего кровного имел… не вдавайте себя в зельную печаль. Что же о ваших нуждах, и то здесь Сенату приказано». В последующие годы следы подобного рода забот исчезают, точнее, почти исчезают из писем царя. Пожалуй, единственным человеком, к которому Петр сохранил теплые чувства, был Апраксин. В начале февраля 1716 года царь успокаивает адмирала, чтобы тот не кручинился по поводу несвоевременной поставки канатов в Ригу: «Зело вас прошу, для бога, не печалию исправляй дело, ибо из письма вашего вижу, что зело печалишься. Пожалуй, побереги себя, воистину ты надобен». А вот письмо, отправленное Апраксину восемь лет спустя. В нем Петр убеждает больного адмирала воздерживаться от намерения ехать в Москву: «не езди, подлинно погубишь себя… Конечно, дай покой, и когда доктор совершенно безопасно увидит, тогда поезжай».
