Дженнифер Роберсон

Певец меча

Барри Малзбергу, который обнаружил меня в «Скотт Мередит» и помог моей мечте осуществиться (он сразу предупредил, что это вполне возможно); Марку О'Грину, который заставлял меня переписывать эту книгу снова и снова (и снова) пока она не удалась.

1

– Гнездо для паразитов… тупоголовый… лопоухий… – я втянул воздух сквозь сжатые зубы. – Трижды проклятое отродье Салсетской козы!

Я не скупился на подобные сантименты, но никак не мог связать слова в предложение, ожидая, что в любой момент неприятность обернется трагедией.

Он не ответил. По крайней мере вслух. Ответом послужило действие. Он сгорбился, подпрыгнул и взвизгнул, а потом зарылся носом в песок. Поскольку одновременно он мощным толчком подкинул вверх круп, шансов у меня не оставалось.

Хвала валхайлу – то, что я использую вместо седла, больше смахивает на простой, овальный кусок грубой кожи, как раз такой, чтобы удобно лег на спину жеребцу, и чтобы на него можно было сесть. Передняя лука у такого седла практически отсутствует. Я купил его, пожалев гнедого – мы проводили много часов под палящим солнцем Пенджи, а это седло совсем не обременяет лошадь. Теперь я благословлял себя за мудрый выбор. Человеку, над которым нависла угроза спикировать носом с лошади – головой вниз, на живот, обдирая плечи и шею – не хочется оставлять лучшую часть своей анатомии на передней луке седла, когда остальные части его тела будут валяться на песке.

Конечно в начале полета я подумал и о другом. Например где и каким образом приземлится мой меч. Даже самый энергичный танцор меча не развлекает своего противника в круге, стоя головой вниз – ножны на такое не рассчитаны, а следовательно существовала возможность, что мое позаимствованное оружие может закончить полет, выскользнув из ножен и воткнувшись во что-то, может быть в меня.

Или – о таком можно было только мечтать – в самого жеребца.

Моя голова была уже ниже плеч, я заскользил по седлу (по пути обдирая живот), и, зацепившись за что-то, поболтался по соседству с лошадиной головой.

Это жеребцу сразу не понравилось. Он не из тех лошадок, что приходят в восторг оттого, что здоровый мужчина катается у них по спине, вспоминая при этом самую грязную ругань.

Круп опустился, и, как и следовало ожидать, жеребец решил задрать голову. Поскольку я уже успел испробовать на себе, чем кончаются такие взрывы бешенства, я обвил руками и ногами все изгибы лошадиного тела, за которые мог уцепиться, и впился в гнедого намертво.

Тяжело.

Я большой. Я сильный. Может это сработает.

К несчастью, паника придала жеребцу сил.

Голова лошади тверже, чем живот человека. Лошадь сильнее, чем человек. Но я обнаружил насколько тверже и насколько сильнее только когда жеребец отшвырнул меня в сторону как сверток грязного шелка.

Аиды!

Я сгруппировался и приземлился на правое плечо, расцарапав лицо о шершавый песок, и соответственно всем своим весом рухнул на меч в ножнах, который перевязь удерживала в диагональном положении от левого плеча до правого бедра. До того, как меч успел закопаться в песок, клинок доказал, что он является хорошим рычагом, и, пока я перекатывался через голову, врезал мне одним концом в лицо, а другим в живот.

Песка, который я при этом заглотнул, хватило бы чтобы создать новую пустыню, и я выкашливал его из легких всю дорогу от моей страны, Юга, до страны Дел, Севера.

Дел. Она все же соизволила мне помочь. Пока я задыхался, кашлял, давился, а немного отдышавшись, обнаружил, что в кровь разбил губу, она слезла с лошади (как все нормальные люди) и пошла ловить моего жеребца, который по неизвестной причине побрел куда-то в северо-западном направлении.

– Гнездо для паразитов, – я выплюнул изо рта песок, – тупоголовый, – еще порция песка, – лопоухий, – на этот раз я сплюнул кровь. Ради интереса я потрогал пальцем губу – липкая кровь перемешалась с песком. – Трижды проклятое отродье Салсетской козы!

Я сел. Дел уже подводила ко мне жеребца, и я кинул на нее разъяренный взгляд. Выражение ее лица было ласковым и заботливым – само воплощение невинности (она это очень хорошо умеет). Никто бы не сказал, что случившееся повеселило и расстроило ее одновременно, но повнимательнее взглянув в ясные голубые глаза, я понял, что она только и ждет подходящего момента, чтобы высказаться.

Я облизнул губы.

– Надо бы зарезать его и оставить для кумфы, – из-за распухшей губы говорить членораздельно я не мог, но в моих намерениях сомневаться не приходилось.

– Ты слишком много проехал на этой лошади, – напомнила мне Дел. Ее вежливость и спокойствие доводили до бешенства.

Я свирепо уставился на нее. Дел озабоченно осматривала жеребца.

– С ним все нормально, – я помолчал и добавил: – Ничего с ним не случилось.

– Я проверяю на всякий случай.

Я еще посверлил ее глазами, рассеянно любуясь правильными чертами лица, чуть заострившимися, пока она сосредоточенно разглядывала гнедого. Кроме лица я ничем полюбоваться не мог, поскольку Дел была закутана в белый шелк бурнуса, который надежно скрывал руки, ноги и разные женские изгибы, а они были у Дел просто захватывающими. На Юге для этого женщины и носят бурнус: спрятать госпожу от мужских глаз, иначе эти глаза могут загореться страстью, случайно заметив изящную лодыжку.

Беда в том, что это средство не только не решало проблему, но и само было источником больших неприятностей. При виде изящной лодыжки даже человек без фантазии продержится недолго и тут же мысленно дорисует анатомические изящества, которые скрывает бурнус.

И уж конечно чтобы увлечься Дел нужно намного меньше, чем лодыжка. Один взгляд в эти голубые-голубые глаза и я… да…

Аиды, и я, и любой другой мужчина.

Нежно, но настойчиво Дел ощупала передние ноги гнедого, быстро проверила сухожилия, провела жеребца на несколько шагов вперед, чтобы выяснить, не хромает ли он. Стащив с него седло, сумку и чепрак, она посмотрела, не повреждена ли спина. Жеребец взмок под седлом, но после такого представления это было неудивительно.

– Он такое уже устраивал, – напомнил я. – Ты же знаешь. Сама видела.

Она поджала губы, светлые брови поднялись.

– Так он никогда еще не бесился.

– Я тоже, – я поднялся, поморщился, покачал головой. – Дел…

– С жеребцом все нормально, – она повернулась. – А ты как, Тигр?

Наконец-то и обо мне подумала.

– Прекрасно.

Я согнул запястья, пальцы, ссутулил и расправил плечи, потом вынул из ножен меч, чтобы убедиться, что с моим оружием все в порядке. Такое периодически делает каждый танцор меча.

Аиды, этот трижды проклятый клинок Северного мясника.

Не мой клинок. Не совсем мой, хотя я использую его, когда приходится. Я позаимствовал его у мертвого мужчины, которому меч никогда уже не понадобится. Я до сих пор ненавидел этого человека хотя он был мертв, и ненавидел клинок, хотя понимал, что это глупо. Но глядя на меч, касаясь его, вкладывая в ножны, используя в танце, я постоянно вспоминал, что мое собственное оружие, меч из голубой стали, благословенный шодо, мертв, так же как и человек, которого я убил в круге под луной.

Разящий.

Ну, да чего рыдать по разлитому акиви.

Глупо. Но перебороть себя я не мог, даже отрицать это не буду. Каждое прикосновение к серебряной рукояти вызывало во мне непонятный, неопределенный страх.

Меч был с Севера. Не с Юга, как я и Разящий. Выкованная на Севере и там же напившаяся крови яватма – так Дел называет кровный клинок, потому что человеку, который стал его хозяином, пришлось найти достойного врага, чтобы напоить оружие – дать мечу выпить крови по каким-то загадочным Северным ритуалам. Ритуалам, которых не знал Юг.

Солнечные лучи сбежали по клинку. Чужие руны, покрывавшие такой же чужой металл, оживали в свете и корчились – полная иллюзия движения… По крайней мере я всегда утверждал, что это иллюзия. Для меня в мече не было магии. Я не Терон, который напоил клинок, я не знал имя меча и не мог вызвать меч к жизни.