Я не сводил глаз с Забу. Ах, как я его ненавидел! Через какое-то время, будто попав под гипноз моего взгляда, он неуверенным шагом направился в мою сторону. Он шел, покачивая головой и что-то бормоча себе под нос. Пропустив его мимо себя, я вскочил на ноги и свалил одним ударом по затылку. Потом я оттащил его тело за кучу камней. Никто ничего не заметил. Все собравшиеся смотрели в этот момент на группу молодых бандили, которые танцевали вокруг трупа моей собаки, потрясая в воздухе кольями.

Когда Забу пришел в себя, он лежал вытянувшись на спине. Я закрыл ему рот одной рукой, а другой прижал к его горлу острие моего ножа. При виде меня его глаза полезли из орбит, будто кипящая вода, готовая выплеснуться наружу. Все тело его охватила дрожь. Он издал звук, напоминающий свист уходящего газа и выпустил длинную струю жидкого кала. Его смердящее дыхание было отравлено запахом страха, смешавшегося с запахом украденного у меня виски. От окровавленного низа его живота несло не менее омерзительной смесью ужаса и агонии, которую пришлось испытать моей собаке, и испарений его спермы.

– Расскажи мне, что здесь произошло, Забу, – сказал я. – Если откажешься, я немедленно убью тебя, ты меня знаешь.

Он был на все согласен, лишь бы отсрочить свою смерть хоть на несколько минут. Его дед и отец скорее бы умерли, чем сообщили врагу какие-нибудь сведения. Глаза его бешено вращались в орбитах, будто он искал взглядом в воздухе что-то, за что мог бы ухватиться и выскользнуть из-под угрожающего кончика моего ножа.

Наверняка он думал, что я давно уже мертв и что теперь мой дух явился и требует у него ответа за предательство.

В свое время я помог Забу устроиться сначала в лицей, а затем послал учиться в университет. Он добровольно отрекся от всякой веры в загробную жизнь и в каких-то фантомов и был теперь, что называется, образованным человеком.

И все-таки он верил. Нет, подсознание в итоге почти всегда оказывается сильнее, оно как мина, которая взрывается в самый неожиданный момент.

Забу рассказал мне, что кенийская армия окружила деревню при помощи нескольких молодых бандили. В последний момент старики соседней деревни пронюхали про то, что что-то готовится против меня. Им приказали держать язык за зубами, пригрозив смертью. И все же трое из них пытались предупредить меня. Среди них был и Паболи, «воин бросающий копье», родной дед Забу. Они убили всех троих.

Странное дело, но говоря о смерти своего деда, Забу вдруг разрыдался, Угрызения?

Чтобы незаметнее приблизиться к деревне, военные разделились на три отряда, подошедших к селению с трех сторон. Они оставили свободным лишь путь на запад, так как знали, что я отправился на охоту в этом направлении. Как только я вернулся, они спокойно замкнули кольцо.

За ночь, с тысячами предосторожностей, солдаты почти на руках доставили в деревню пушку и шесть пулеметов 50-го калибра. Они оставили грузовики вдали от деревни, в саванне, чтобы избежать всякого шума. Ребята из племени предупредили офицеров, что слухи, касающиеся моих необычайных слуховых и обонятельных способностей вовсе не преувеличение.

Забу говорил не останавливаясь, будто надеялся возвести стену из слов, достаточно толстую, чтобы преградить ею путь моему кинжалу. Он пытался оправдать свое предательство, говоря о патриотизме и африканизме.

Люди почему-то всегда испытывают необходимость оправдать свои действия какой-нибудь идеологией. По всей видимости, Забу был убежден, что он прав. Но его мысли никогда не шли дальше двух маленьких коробочек, на которых было написано «черный» и «белый», точно так же, как и у подобных ему белых, которых он так ненавидел. Не считая меня, конечно.

И вот тут-то это случилось! Я, в первую очередь, сам был поражен тем, что произошло. У меня не было никакой преднамеренной мысли. Никогда в жизни я не подумал бы раньше, что способен на нечто подобное.

Сейчас, оглядываясь в прошлое, я, однако, хорошо понимаю, что это предательство, такое неожиданное для меня со стороны тех, кто в течение шестидесяти лет был моим народом, должно было наложиться на шок, вызванный взрывами, чтобы высвободить что-то новое во мне.

Или, вернее, чтобы разбудить это что-то, так как это должно было уже быть во мне, но где-то далеко, в самой глубине подсознания.

Я ударил его рукоятью ножа. И пока он лежал, инертный и неподвижный, я отрезал ему язык у самого корня, чтобы он не смог кричать. Вспыхнувшая в нем боль привела его в чувство. Он попытался сесть, и его рот широко открылся в немом крике. Кровь сильной струей вытекала изо рта и капала с подбородка.

Я поцеловал его в рот прежде всего, чтобы напиться крови; мне она была необходима, потому что я умирал от жажды. И еще для того, чтобы помешать ему издать хоть один звук. Какое-то неудержимое желание овладело мною и заставляло делать то, что я делал.

Кровь была соленой и ужасно невкусной, будто в ней была растворена сама эссенция морского осадка, образовавшегося из разложившейся плоти миллиона ядовитых рыб. Она еще отдавала и затхлым привкусом табака, а я просто не переношу его. Короче, кровь Забу ничем не отличалась от крови большинства людей, у которых мне приходилось пить кровь.

Но она придала мне сил, и я почувствовал, как во мне нарастает ощущение, похожее на то, что я обычно испытываю во время сражения или когда убиваю дичь. Но в этот раз, чем сильнее оно становилось, тем все явственней определялась его сексуальная направленность.

Быстро, стараясь опередить оргазм, я одним движением ножа рассек живот Забу надвое, не задев при этом кишечника. Я еще не забыл курса анатомии. И в то мгновение, когда лезвие проникло в плоть, струя спермы вырвалась из моего члена, обильно оросив семенем его живот и нож в моей руке.

На какой-то момент я полностью потерял над собой контроль. Мышцы моей руки непроизвольно сократились и кинжал по самую рукоять погрузился в живот Забу.

Прежде чем умереть, его тело содрогнулось в нескольких коротких судорогах, в промежутках между которыми оно дрожало подобно дереву под напором урагана.

Я присел рядом с ним. Сбитое дыхание с трудом успокаивалось. И тут я спросил себя, какая муха меня укусила? Ведь в его распоротом животе я хотел сделать то, что он сделал с моей собакой.

В конце концов я отказался от попыток объяснить себе мой странный порыв. Я отношу себя к заядлым охотникам, но никогда не стану охотиться вслепую, а подожду, пока у меня не будет верного следа или запаха, по которому можно было бы идти.

Я снова принялся выжидать, прячась за той же кучей строительного хлама. Шум на площадке становился все сильнее, все участники праздника уже ходили, спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга. Когда Луна миновала свою первую четверть, между бандами и ажикуйюс вспыхнула неизбежная стычка. Те редкие офицеры, что не были еще смертельно пьяны, вмешались в скандал и развели драчунов в разные стороны. Но несколько солдат, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, уже направились в соседнюю деревню, расположенную метрах в двухстах отсюда. Они, конечно, жаждали женщин. Но вояки забыли про мужчин, оставшихся в деревне, настоящих воинов бандили, неустрашимых и отважных, как старые римские легионеры. Молодым сосункам удалось изолировать их на время нападения на меня, потому что их отцы и старшие братья тоже не ожидали предательства с их стороны. Но теперь воины были свободны, и они стали драться. С другой стороны, юноши бандили не могли оставаться простыми свидетелями того, как насилуют их сестер и матерей и убивают старших мужчин. Не выдержав, они, в свою очередь, напали на солдат. И вскоре началась всеобщая свалка, в которой обе стороны беспощадно расправлялись друг с другом, убивая налево и направо. Здесь не было невиновных, как и во всех войнах. Полыхнул огонь, и в нескольких концах деревни одновременно запылали хижины.

Пользуясь всеобщей сумятицей, я мог теперь незамеченным покинуть развалины моего дома. Через несколько минут я был уже там, где солдаты установили свою пушку, и спрятался в тени. Это была английская полевая гаубица времен второй мировой войны калибра 88 мм, которая бросала гранаты весом в двадцать пять фунтов. Орудие было установлено на передке, снабженном двумя колесами, и защищено тонким стальным листом, играющим роль щита для орудийного расчета. В зарядном ящике было еще несколько снарядов с взрывными боеголовками к ним, которые ввинчивались в снаряд непосредственно перед выстрелом. Эти боеголовки были весьма чувствительными к прикосновениям и всегда хранились отдельно от основного заряда.