— У нас хорошие новости! — крикнул Финч, подлетая. — Мы обнаружили вашего царя!

— По крайней мере нам так показалось, — заметил более осторожный Петрель. — Если бы этот болван подождал захода луны, ему бы удалось улизнуть. Но он поспешил, и мы его заметили. Он несется по пустыне сломя голову, будто за ним гонятся демоны.

Элизар напрягся.

— Далеко ли ему удалось ускакать? Вы можете доставить меня туда?

— Конечно! — ответил Петрель, а менее выносливый Финч со вздохом добавил:

— Но пусть на сегодня это будет последнее наше задание. С воздуха Сверкающая Пустыня представляла из себя изумительное зрелище. В лунном свете драгоценная пыль переливалась рубиновым, сапфировым и изумрудным огнем. Элизар вскоре ясно различил внизу темный силуэт одинокого всадника, а острые глаза его носильщиков заметили беглеца гораздо раньше. Они резко пошли на снижение, чтобы Элизар смог застать Ксианга врасплох.

Сам же Кизу думал только о том, как бы побыстрее убраться из этих проклятых мест, и ему даже в голову не пришло посмотреть вверх. Элизар терпеливо ждал, пока его утомленные друзья не поравняются с царем. Оказавшись прямо над Ксиангом, старый воин разрезал сеть и свалился буквально на голову Кизу, выбив того из седла.

Оба упали на землю, но Элизар был к этому готов и держал в руке нож. Он вовсе не собирался вступать с Ксиангом в ненужный поединок и надеялся покончить с ним одним ударом. Кизу был прирожденным убийцей, и Элизар сегодня уже насмотрелся достаточно, чтобы проявлять ненужный героизм. Он нацелил нож в горло Ксианга, но рука старого воина дрогнула при падении, и он промахнулся. С проклятием Элизар вскочил на ноги и обнажил меч.

Ксианг тоже опомнился на удивление быстро и, узнав нападавшего, скривился от ярости.

— Жаль, что я не покончил с тобой тогда, одноглазая тварь! — взревел Кизу.

Он двигался почти так же стремительно, как и Элизар, но в такой ситуации имело значение каждое мгновение, и, прежде чем царь успел поднять свой меч, клинок Элизара отсек ему голову.

Старый ксандимец помолчал, глядя на своего поверженного царственного врага, и медленно убрал меч в ножны.

— Я же всегда говорил тебе, что нельзя болтать во время боя, — пробормотал бывший наставник Арены. Рядом приземлились Финч с Петрелем, и каменная пыль осыпала мертвое тело Кизу.

— Благодарение Иинзе, на сегодня все, — сказал неунывающий Финч. — Пора и домой, ребята.

Петрель неодобрительно посмотрел на приятеля и, повернувшись к Элизару, коснулся рукой лба в знак почтения.

— Все кончено, о Владыка Лесной Земли, — сказал он. — Битва за нашу новую родину окончилась вашей победой.

Элизар еще раз бросил взгляд на останки тирана и невесело усмехнулся.

— Да, теперь это действительно так.

После операции потянулись нескончаемые дни, полные боли и страданий. Хуже всего было то, что Ваннору казалось, будто отнятая кисть по-прежнему при нем, хотя, конечно, он видел забинтованную культю, лежащую поверх одеяла. Но стоило ему закрыть глаза, несуществующие пальцы начинали шевелиться, и это было ужасно. К тому же искалеченная рука сильно болела, несмотря на все снадобья и припарки Бензиорна. Купец знал, что со временем боль пройдет и он сможет встать, но ничего не мог поделать с гнетущей тоской и отчаянием, которые одолевали его. Какой из него теперь вождь повстанцев? Кому нужен жалкий калека, в которого он превратился? И как ему теперь сражаться с магами, если он даже не в состоянии поднять меч?

«Ну почему это случилось именно со мной, почему?» — этот вопрос теперь постоянно мучил Ваннора. Почему вместо него не лишился руки какой-нибудь портовый головорез или кто-нибудь из этих самых проклятых магов?

В эти дни Ваннор никого не хотел видеть, даже любимую дочь. Выражение боли и растерянности в глазах Занны, когда он прогонял ее, причиняло купцу невыразимые страдания, но он ничего не мог с собой поделать. Ваннор не хотел, чтобы кто-то, а тем более родная дочь, видел его в таком состоянии. Будущее представлялось купцу темным и пустым. Единственным утешением для него был сон, но засыпал он тоже с трудом, да и то лишь благодаря сонным отварам, которыми пичкал его Бензиорн. Как-то раз он поймал себя на том, что хотел бы умереть, но непобедимое упрямство, свойственное ему, не позволяло Ваннору искать смерти.

Уже который день он лежал, погруженный в мрачные мысли, изнывая от жалости к себе и от боли в искалеченной руке, но еще больше — от боли душевной. Он то и дело проваливался в липкий сон и сначала не обратил внимания на чересчур громкую беседу за стеной. Но спор на кухне все разгорался, и постепенно купец начал разбирать отдельные слова.

— Уходить из города? — кричала Занна. — Что ты несешь? Отец сейчас просто не в состоянии вынести еще одно такое путешествие!

Бензиорн вздохнул.

— Милая, я ведь и сам лекарь. Неужели ты думаешь, что я не понимаю простых вещей? Но пойми: оставаться здесь еще опаснее. Неужели ты хочешь, чтобы твоего отца опять схватили маги?

— Будь ты проклят! — крикнула Занна. — Это нечестно. Ты знаешь, что мне нечего тебе ответить. Но послушай! После операции прошло всего три недели. Ему нужен уход и покой, а ты предлагаешь вновь тащить его через эту проклятую канализацию!

— Девочка права, — вмешалась Гебба. — Хозяин, да помогут ему боги, еще очень слаб. Разве можно заставлять его лезть через эти вонючие сточные трубы?

Услышав эти слова, Ваннор впервые за много дней улыбнулся. Вот хитрюга! Конечно, в случае чего ей тоже придется идти с ними, и, понятное дело, ей совсем неохота спускаться в канализацию.

— Но мы же поможем, — уверенно заявил Янис. — Не беспокойся, Гебба, он справится. Правда, моя собственная рука только что зажила…

— Вот именно, дурень! Как же ты собираешься помогать кому-то еще? — перебила Занна.

— Все будет хорошо, Занна, вот увидишь, — услышал Ваннор спокойный голос Тарнала и тут же представил себе, как этот серьезный и рассудительный молодой человек касается ее руки. — Я сам буду помогать ему, — продолжал контрабандист. — Мы с тобой возьмем на себя Ваннора, а Бензиорн поможет Янису. Оставаться в Нексисе нельзя, это слишком опасно. Вы с отцом — беглецы, а у Миафана длинные руки. Его наемники уже обыскивают дома по любому поводу. Соседи уже наверняка сообразили, что Гебба живет здесь не одна, и рано или поздно кто-нибудь донесет…

— Но как же так? Ведь в канализации он снова может заразиться! — не сдавалась Занна.

— Знаешь что, девушка, давай говорить начистоту, — неожиданно сказал Бензиорн. — Тебя больше тревожит не телесная болезнь Ваннора, а состояние его души. Конечно, мы сделаем все, чтобы помочь ему, но от него тоже потребуются определенные усилия, а сейчас, когда он весь захвачен жалостью к себе…

Ваннор услышал что-то, напоминающее шлепок.

— Как ты смеешь так говорить о моем отце?! — заорала Занна. — Да он самый храбрый человек, которого я знаю!

Кто, кроме него, мог с такой раной пройти через это проклятое подземелье и канализацию? С ним все будет в порядке, вот увидите, только нужно время… — Она не договорила, ей помешали слезы. Потом хлопнула дверь, и на лестнице послышались торопливые шаги. Через минуту из соседней комнаты донеслись глухие рыдания.

Внезапно купцу стало невыразимо стыдно. Все это время он думал только о своей персоне и даже не представлял себе, каково приходится его дочери. Бедная девочка! Ее мать умерла, а отец совершенно не заботится о ней. Ваннора словно озарило. Ведь он на самом деле ей нужен, ей нужны его мужество и сила духа!

— Поднимайся, ты, старый себялюбивый дуралей! — прикрикнул он на себя. — Хватит валяться в постели, рыдать от жалости к себе и сетовать на несправедливость мира. Ты нужен дочери!

Однако встать оказалось труднее, чем принять такое решение. Ваннор с кряхтением подумал, что там, в канализации, было куда легче. Ноги отказывались повиноваться, и Ваннор с отвращением проклял собственную слабость. Но гнев разгорался, помогая преодолеть сомнения и страх. Держась за спинку кровати, Ваннор встал. Продолжая цепляться за кровать, он сделал несколько осторожных шагов и вдруг с удивлением обнаружил, что дверь вовсе не так уж далеко, как ему казалось. Ваннор отпустил спинку кровати и, пошатываясь и едва не потеряв равновесия, добрался до двери. Ухватившись за ручку, он с облегчением прислонился к надежному дереву, словно пловец, достигший наконец берега.