Роящиеся черные точки, как клубы мошкары, как рассыпанный черный перец. Мириады черных точек вокруг.

То, что родилось из моей ярости, обиды и злобы.

Мне стало лучше. Я старался не вспоминать об этом много лет. До сегодняшней ночи. Теперь же, когда не просто вспомнил, а опять увидел, благодаря этому странному парню, мне вдруг стало очень, очень хорошо.

Я чувствовал себя невероятно веселым, беспечным, ни одна мысль не задерживалась в моей голове дольше, чем на секунду.

А еще я слышал музыку — божественную чарующую музыку, полную восторга, любви и нежности. В гуле черной невесомой мошкары, дребезжании тысяч комаров, звоне густых облаков гнуса.

Музыка звучала, музыка вела меня и Никиту через ночной поселок.

«Узнаешь?»

Его голос звучал прямо в моей голове.

«Да», ответил я мысленно.

Он обернулся, кивнул.

Отчаянно забрехала собака. Надрывно, истошно.

Морок пропал. Исчезли вьющиеся вокруг нас мутные клубы черных точек.

Мы стояли на краю поселка, в зыбком лунном свете, и собака лаяла за забором. Лаяла на нас. Она почувствовала нас.

Никита повернулся к забору, за которым надрывалась собака. Пристально посмотрел на доски, покрытые облупившейся краской, посмотрел сквозь них.

Лай прервался, перешел в тихий скулеж.

Никита перевел взгляд на меня. Глаза его горели желтым огнем, а вместо зрачков роились крошечные черные столбики. Черные вихри.

Я почувствовал короткий болезненный укол. Как в поликлинике, когда делают прививку. Но укол приходился не в какую-то отдельную взятую часть моего тела. А куда-то внутрь, в самое нутро. В то, что невозможно выложить на стол прозектора, невозможно потрогать руками.

Прививка. В следующее мгновение я даже смог понять, что именно мне привили.

Боль пронзила тело. Я ощущал — всем телом, каждой его мышцей, каждой его клеткой, каждым волоском, каждой частицей. Я ощущал… смерть. Мне привили смерть.

И холодное, леденящее дыхание роящихся черных вихрей.

Боль кончилась разом.

И звуки, сотни тысяч звуков в один миг ударили по ушам. Шелест листьев, шорохи и негромкое пение птиц в глубине леса, и где-то далеко — шум проносящихся по трассе машин и стук колес электрички, и даже — смех моих однокурсников и музыка, играющая в доме, который покинули мы с Никитой.

Как четко, как необычайно четко я стал слышать. И каким ярким, каким удивительно интересным стал мир вокруг — ночной лес, полный тысяч крошечных деталей, которых я не замечал никогда раньше. Как зорко я стал видеть.

— Что… это? — спросил я, едва ворочая языком. Во рту у меня пересохло, в глотке застрял комок.

— Добро пожаловать в «минусы», братан, — сказал Никита, улыбаясь.

Свет по всей квартире был выключен. Горел лишь экран ноутбука. Я лежал на кушетке в кромешной тьме и пялился в экран, подперев щеки кулаками.

За окном барабанил дождь. Монотонно стучал по подоконнику, шумел в листве. Где-то далеко улюлюкала автомобильная сигнализация. На часах в углу экрана было три тридцать ночи.

Спать бы и спать в такую погоду. Но мне почему-то этого совсем не хотелось. В последнее время я очень полюбил не спать по ночам.

Прошло несколько недель с нашей встречи с Никитой. Но для меня все так переменилось, что казалось, с той ночи прошли годы.

Перемены волновали, будоражили меня.

Главное впечатление — я стал видеть то, что не видел раньше. Нет, я, конечно, читал о чем-то подобном, видел в кино. Но не знал, что так может быть на самом деле.

Эмоции людей — я смог видеть их очень четко — стоило только чуть-чуть подключить воображение, посмотреть под другим углом. И механизм запускался сам собой. Можно было видеть — черные клубящиеся облака. Роящийся гнус.

Черные эмоции. Страх, обида, горечь, ярость. Потянись к ним мысленно, и облака оживут, придут в движение, заволакивая человека. Это то, что делало нас сильнее. Тех, кого Никита назвал «минусами».

«Минусы», сказал Никита, это потому что берем, не давая взамен. Но теперь так немодно говорить. Теперь говорят «кукловоды». Я понял, почему, без его объяснений. Кукловоды, конечно…

Еще появилась пустота внутри. Сперва я не придавал этому значения. Но ощущение становилось все более четким. Что-то пропало, но ничего не прибавилось. Осталась пустота, которую все время нужно было заполнять. Ненароком, исподтишка, никогда помногу, всегда по мелочи. Взять немножко у другого, чтобы у тебя прибавилось. Брать, если по чуть-чуть, можно было снова и снова, но пустота никогда не уходила.

В остальном, мне, что называется, поперло по полной программе.

Не знаю, было ли это связано с черными вихрями. Скорее всего, да.

Через несколько дней после разговора с Никитой, я устроился в офис одной неплохой компании, у меня завелись деньжата, я купил себе пару отличных костюмов, наконец-то отделился от родителей, поселившись в съемной однокомнатной квартире. На машину еще не накопил, но в автошколу записался. Квартирка моя, правда, была не особенно шикарно обустроена. Из мебели наличествовала просторная кровать, скрипящая пружинами, едва живой шкаф, тумбочка в коридоре, холодильник на кухне и стол с ноутбуком. Еще была гитара, но расстроенная. Но это было неважно, потому что я и играть умел только «Все идет по плану» и «Алюминиевые огурцы». У меня даже стола кухонного не было. Карикатура на холостяцкую квартиру.

В общем, роскоши никакой сразу не появилось, но стало прибавляться понемножку. Я понял — дальше будет больше.

А черные вихри теперь преследовали меня повсюду. Я видел их в метро и на улице, я замечал их среди знакомых, однокурсников и коллег по работе. Сначала это пугало меня, потом ничего, привык.

Было и еще много интересного — цветные пятна, вихрящиеся спирали, яркие вспышки. Но приятнее всего были черные вихри. Это было, как говорилось в фильме про Брата, все мое, родное.

Большинство людей при моем новом, особенном взгляде сливалось в серую массу. Это было по-настоящему страшно. Бесконечные вереницы бесцветных силуэтов. Серые манекены. Обыкновенные.

С ними мы и работаем, говорил Никита, это куклы для манипулирования. Люди, каждый из которых нес в себе неповторимую вселенную, стоило только посмотреть под другим углом, превращались в серую толпу. Это была не метафора, а буквальная визуализация. Они были бесцветные.

Это дойные коровы, говорил Никита. Стадо. У них мы берем. Немного, ровно столько, сколько нужно. Он говорил убежденно, на мое возмущение отвечал легкой снисходительной улыбкой.

Нескольких недель мне хватило, чтобы начать видеть людей такими. Может, я видел их такими и раньше? Не помню.

Я свернул окно программы, в которой верстал рекламный буклет для работы, лениво пошарил по экрану курсором, отыскав папку с музыкой, и запустил случайный выбор. Выпал «Пикник», «Ночь шуршит над головой как вампира черный плащ».

— Зачет! — сказал я вслух. — В тему.

Я повел пальцами по сенсору. На мониторе открылась фотография девушки, сидящей над раскрытой книгой, подперев щеку кулачком. В длинных русых волосах запутались солнечные лучи, упавшие сквозь широкие окна институтской аудитории. На лице улыбка, в зеленых глазищах пляшут чертенята. Улыбалась она редко, но совершенно очаровательно, как-то озорно, по-мальчишески. На ней был открытое клетчатое платьице поверх яркой оранжевой футболки. Вот тоже ее черта, одеваться в яркие, броские цвета. Снимал я на телефон, но все равно получилось хорошо.

Просто Оксана очень фотогеничная.

— Повезло же мне тебя встретить, а?

На Оксану, с которой мы учились на одном курсе, я решил посмотреть своим новым, особенным взглядом, чуть не в первую очередь. Лучше бы не смотрел.

Она тоже была из наших. Из «минусов». Не знаю, почувствовала ли она меня, но я увидел ее четко. В роящейся черной мошкаре.

Вот так и начинаешь верить в судьбу, в «две половинки» и всякое прочее. Хотя это, конечно, не наш с ней вариант. В смысле, не мой. Ей было на Дениса Яблокова, что называется, параллельно. Никита обещал мне «сбычу мечт», но в данном конкретном случае произошел явный прокол.