Еду раскидывали по кормушкам существа, чья кожа была чернее ночи. Угольно черные, словно порождения Бездны, они, в отличие от нас, имели одежду и, пусть весьма коротко остриженные, но все же волосы. Белоснежные волосы, прямые и гладкие, смотревшиеся на их черных головах словно шапки.

Но все же это были настоящие волосы, поняла я, незаметно для самой себя, подойдя почти вплотную к разделявшей нас стене в районе кормушек. Даже заполняя кормушки едой, существа оставались по ту сторону. Одно из существ чуть нагнулось, и с его спины съехали вбок и повисли, покачиваясь, две тонюсенькие белоснежные косички. Выходит, коротко стригли не все волосы. Несколько прядей на затылке оставляли и отращивали, видно, всю жизнь, раз эти две заплетенные рядом косы, обе вместе - с мой мизинец толщиной, свисали значительно ниже пояса.

- Ешь, - заметив мой излишний интерес, существо подняло на меня глаза.

В его голосе не было особой злобы, но я отпрянула почти что в ужасе. Его зрачки были красными. Ярко красными, словно горящими изнутри. Машинально отступила к кормушке, не глядя выловила там что-то и сунула в рот, боясь снова поднять глаза.

Но существо мной не заинтересовалось. Закончив вываливать в кормушки еду, страшные черные существа с красными глазами отправились дальше.

- Кто это были? - спросила я у своей соседки.

Она не ответила, увлеченно выискивая в кормушке что повкуснее.

- Слуги, - ответила мне другая соседка, - слуги Этих. Они еду, они чистить, мыть. Они делать все. Всегда. Уводить, приводить. Делать бег.

- Да, бег, бег, - подхватило несколько радостных голосов. - Скоро. Бег скоро.

- И куда бежим? - поинтересовалась. Не то, чтоб и впрямь особо интересно, но надо ж как-то готовиться.

- Бег, бег, - возбужденно передавалось по толпе, но ответа я так и не получила.

А есть хотелось. Даже странно, я думала, что ничего уже не хочу. Так и не поняла, чем был тот, проглоченный с перепугу кусок, но наклонилась за следующим. Другой еды не будет. Кажется, картошка. И даже вареная, хоть и со шкуркой. Будем считать - в мундире. Не соленая, правда, но я бы, пожалуй, удивилась такой заботе. Странно, что вообще вареная. Кроме картошки попадались и другие овощи. Лук, репа, морковь, редис... Не все из этого я любила, и потому что-то отбрасывала, удивляясь самой себе: меня низвели до животного, заставляют есть руками из кормушки, а я еще привередничаю, отыскивая куски получше!

Наверное, в страшных, безумных мечтах, приди они мне когда в голову, попав в такую ситуацию, я бы гордо умерла, не притронувшись ни к воде, ни к еде, осталась бы человеком до последнего вздоха, самой смертью своей свидетельствуя несправедливость вынесенного приговора. А в жизни - в жизни очень хотелось кушать.

И я рылась со всеми в этой кормушке, поедая вкусное, отбрасывая невкусное. А потом, среди всех этих овощей, мне попался в руки кусок мяса. Ну надо же! Хоть и презирали нас за мясоедение, а снизошли. Мясо было жестким и имело незнакомый вкус, но все же я старательно пережевывала его, точно зная, что одними овощами мне не наесться. Покончив с этим куском, полезла искать следующий. И поняла, что этим занимаюсь не я одна. Кем бы ни были рабы «Этих», но мясо они любили.

- А чье это мясо? - решила все же попробовать выяснить я, жуя уже, наверное, третий кусок. Может они его готовят как-то не так, что я вкус совсем не узнаю.

Меня не поняли. Начинаю перечислять: корова, курица, свинья, овца...

- Раб нет имени, - получаю в ответ. - Мы не знать имя.

- Что? - еще не верю.

- Кровь раба - Этим, мясо раба - рабам. Мясо - сила. Бег надо много сила. Много мяса.

Дальше уже не слушаю. Недоеденный кусок выпадает у меня из руки, и я еще замечаю, как быстро его поднимают. А потом я едва успеваю отойти, и меня выворачивает.

Есть больше не хочется. Даже вид кормушек вызывает ужас и отвращение. Отхожу как можно дальше, спотыкаясь и путаясь в траве. А потом и вовсе падаю, запнувшись. И остаюсь лежать. Какая разница, где. Тут все места одинаковы.

«Эти» все-таки выразили свое отношение к мясоедению, заставив своих рабов поедать себе подобных. Вот и понятно, почему тела они не возвращают. Хозяйственные, все в дом, все в семью. Им же еще животных своих кормить, какие тут, в бездну, похороны... А плакать уже не могу. Хотелось бы, но не могу. Вот и Лизку мою, выходит, так же съели. И Елену, наверное. Вряд ли он выбросил. Ему ведь тоже - рабов кормить. А они едят. Знают - и едят. Им безразлично? Наверное, их так приучили.

Солнце уходит, наступает вечер. На улице все холодает... А впрочем, какая улица в нашем загоне? Надо отвыкать. Никогда мне больше улиц не увидеть... И ведь ладно б - вампиры. Наверно, не так обидно, если б это сделали со мной вампиры... Но ведь это сделали со мной люди... люди...

Холодает. Я промерзаю насквозь, у меня замерзают последние мысли. Просто хочется тепла. Что-нибудь, ну хоть что-нибудь, что б меня согрело! Кто-то ложится рядом, приживаясь ко мне всем телом. Не важно, кто, но хоть немного теплее.

«И почему котята всегда спят вповалку?» - почти слышу я Петькин голос. Не сегодняшний, совсем детский голос. Мы стоим, склонившись над картонной коробкой, а котята в ней валяются тесной кучкой, свившись едва ли не в клубок.

Под утро пошел дождь. Нудный, мерзкий, противный. Никто особо не отреагировал - ну, дождь и дождь. Даже я. Дождь был не холоднее ночи, и не все ли равно, мокрый холод или сухой. Хотелось только согреться.

Активное шевеление вокруг подсказало, что привезли еду. Вставать не было ни сил, ни желания. Тело дрожало, мысли путались, а солнце все не выходило, небо было пасмурным, без просветов.

Так прошло... сколько-то. День или два. Потом меня нашли. Один из тех, черных и страшных, склонился надо мной, трогая лоб, щупая пульс, оттягивая веко. Затем сделал укол.

- Не болей, - сказал он мне вполне спокойно. - Скоро бег. Надо быть здоровой.

Наверное, наяву я бы не осмелилась. Слишком уж он был страшным. Но в том полубреду - полусне, куда унесла меня болезнь, я все же спросила:

- А вы кто?

- Я врач, - спокойно ответил он.

- А я вот не успела... стать врачом, - даже странно, что я это еще помню.

- А я успел, - ответило странное существо. - А что толку?

Его глаза горели красным, но было не страшно. Может от болезни, может от укола. Может, голос его успокаивал.

- Они говорят, вы слуги, слуги Этих... вы Низшие вампиры, да?

Он по-прежнему не сердился.

- Мы слуги, да. Но мы не вампиры. Они так называют, я знаю. Но кровь мы не пьем.

Я прикрыла глаза. Мозг слишком устал. Удивляться, пугаться, негодовать. Все ложь. Все и везде ложь. Так что с того?

- Бег - это что? - спросила последнее, что еще было важно.

- Бег - это жизнь, - ответил тот, кто не считал себя ни Низшим, ни вампиром. - Новая жизнь, твоя жизнь. Бег - это с ними, - он кивнул на соседний загон, видя, что я не понимаю. - Чтоб были дети. Пока ты рожаешь - ты живешь. Им нужны дети. Много детей. Не можешь давать детей - даешь кровь. Лучше детей. Будешь дольше жить.

А говорил он плохо. Теперь, когда говорил долго, это особенно чувствовалось. И слова произносил не совсем правильно.

- Но они другие, - я указала на тех, кто меня окружал. В мужском загоне все были такие же чернобровые. - Разве у меня могут быть дети от таких, как они?

- Внешность - это ничего, - спокойно ответил красноглазый врач. - Они тоже люди. Как ты. Дети будут, не бойся.

Он поднялся и ушел, а я еще долго лежала неподвижно, оглушенная, ошарашенная. Провожала взглядом его удаляющуюся фигуру, бессмысленно следя, как две тонкие белые косички шевелятся змейками вдоль позвоночника в такт каждому его шагу. Даже не знаю, чем он сильнее меня добил: тем, что всю оставшуюся жизнь мне предстояло рожать для вампиров детей, или тем, что назвал людьми тех, кто согласно всем нашим учебникам считались животными.

Но стало чуть легче. Я сумела добраться до воды, а голод...странно, но особо меня не мучил. Как только вспоминала, чем тут предлагалось кормиться - так сразу и аппетит испарялся. Вот только в голове все кружилось, и зрение со мной шутило: видела все, словно в тумане, а в дали - так и вовсе все расплывалось.