Кое– кто из них сунется в лес за дровами, а там уже наши люди. Хватают того, кто понимает по-русски и волокут его в спецмашину. Там он хватает микрофон и режет правдой-маткой в открытое пространство. Те, для кого предназначено это выступление крепко думают.

Если итогом этих размышлений станет продолжение маневра, то спецмашина убирается ко всем чертям. Ответственное за проведение операции лицо нажимает кнопку. Срабатывает первый радиус шумовых мин. В рядах кочевников зарождается паника: человеки и кони с дурными мордами несутся прочь от источников звука. Кое-кто, разумеется, ломанется на Запад. Там его встречают «Газонокосилки».

Основная масса несется к реке. Активируется второй радиус «шумовок». В рядах врага паника (если кто-нибудь сталкивался с шумовыми минами, то меня понимает). Последние ряды сталкивают в воду первых, которые стремятся на такой безопасный левый берег. Срабатывает последний радиус мин; этим самым отдается команда реактивным установкам залпового огня, которые тотчас выпускают по боекомплекту. Русская земля превращается в ад. Люди Иссык-хана проклинают тот час, когда прельстились посулами этого авантюриста и несутся домой, в свою родную Аварию.

Те, кто прорвется сквозь минные поля, драпает. В это время БТРы выходят из лесу и страхуют «Грады», которые перезаряжаются. Одновременно взлетают вертолеты и пинают в зад тех, кто не спешит удирать. Здесь, товарищи офицеры, очень важный психологический момент. Мы должны ответить со всей жестокостью, чтобы они и внукам своим заказали, чтобы их правнуки писались ночью, если Русь приснится.

Майор замолчал. Полковник глянул на него, затем на одобрительно гудящих подчиненных.

– Однако, – сказал он, – у кого есть вопросы? Лично мне интересно следующее: сколько, по приблизительным расчетам, будет уничтожено живой силы врага? Пардон, поскольку там все живое, сколько вообще?

Серегин почесал в затылке.

– Э-э! – протянул он, – мы с Волковым обработали все это дело на компьютере. Получилось – от одной трети до половины личного состава.

– Ты, Иваныч, не темни! – крякнул Малинин, – в цифре говори.

– Да! – согласно кивнул Горошин, – интересно знать, сколько супостата поляжет!

Норвегов в отчаянии глянул на Семиверстова. Тот все понял и что-то записал в «организатор».

– Ну, капитану Малинину некогда об этом думать, – сказал он, – а вот вы, товарищ майор, могли бы с дробями и поработать. Угол падения всегда равен углу отражения.

Горошин зарделся. Он всегда считал себя выше арифметики. «Высшая математика – типично еврейская выдумка!» – говаривал он, гоняя костяшки на счетах. Малинин же наоборот, понял, что придется усердно позаниматься денек-другой, чтобы быть в форме.

– Поясню для прочих, – хмыкнул Норвегов, – если их заявится тыщ пятьдесят, то хоронить нужно будет двадцать. К тому же, исходя из Великого Железнодорожного закона, каждым восьми человекам будет соответствовать одна лошадь. Сие означает, что зондеркоманде придется очень туго. Да! У кого есть еще вопросы?

Семиверстов крякнул.

– Чем вы, Александр Иванович руководствуетесь, делая ставку на столь массовое посещение нашей не самой крупной деревушки? А если вновь пришлют небольшой разведотряд. Я понимаю, что эти парни, как и китайцы, в разведку ходят по несколько тысяч… Есть ли резон так серьезно подготавливаться? Вертолетами да «Градами» мы их всегда отпугнуть успеем, в случае чего.

– Вопрос интересный, – улыбнулся Серегин, – извиняюсь за отклонение от темы, но мы в детстве часто дрались с суворовцами. Те нас постоянно поколачивали. Последний раз мы пришли чуть не всем районом.

– Убедительно! – поднял руки вверх подполковник, – ну и что, побили таки их?

– Да нет, – сконфузился майор, – они не пришли. А вот чего я не учел в своем плане, так это того, что делать с таким количеством трупов.

Норвегов снова хмыкнул.

– Вы в курсе, как Китай хотел с чукчами воевать за выход к Северному Ледовитому? Приходит китайский военный атташе в чукотское посольство и говорит чукче-послу: «Китай объявляет войну Чукотке!» – а чукча таранку жует. Прожевал. Потом спрашивает: «А много ли вас?». Атташе гордо говорит, что больше миллиарда. «Однако!» – качает головой чукча, – «где ж мы вас хоронить-то будем?»

Все вежливо засмеялись бородатому анекдоту. Рябинушкин долго пыжился и наконец выдал:

– А пусть их пленные хоронят.

– Какие пленные? – не понял Константин Константинович.

– Ну, те, которые сдадутся в плен со страху, – терпеливо втолковывал зампотылу.

– Ну, знаете ли, господа! – протянул полковник, – шкуру медведя мы уже поделили, теперь за мясо принялись! Давайте лучше по чарке за удачу, да и на боковую.

– Правильно! – подхватил Горошин, – а я за закуской!

Рябинушкин строго посмотрел на него.

– Закуска, – сказал он, – это моя прерогатива. Шура! Ты где?

Из угла кабинета выполз Лютиков со своим неизменным саквояжем. Косо взглянув на своего шефа он подошел к столу и, расстегнув саквояж, принялся суетливо доставать оттуда всякую снедь: банку икры, немалый кусок вяленого мяса, булку хлеба, сортом повыше, чем пекли в пекарне, головку свежесвареного сыра. Под конец он извлек несколько молоденьких огурчиков и баночку горчицы.

– Чем богаты… – трагически прошептал он с видом Лукулла, к которому забрели обжоры из Валгаллы. Семиверстов протер глаза и воскликнул:

– Да, господин подполковник! Мне бы такого оруженосца – я может быть и не женился бы.

Под ржание коллег Лютиков залился краской.

… Утром, еще испытывая легкое похмелье, Константин Константинович принимал главу местной секты (так он называл монастырь и все, что с ним было связано), игумена Афанасия. Его извечный спутник-побратим – келарь держал на коленях бочонок свежего пива, производство которого стало одной из главных отраслей промышленности монастыря. При виде бочонка Норвегову стало как-то неловко устраивать разнос монастырским служкам, и он решил действовать осторожно, благо вчерашнее возлияние не способствовало общению на повышенных тонах. Он взял предложенную кружку с пенящимся напитком и, не смакуя, отхлебнул около половины.

– Хорошее! – кивнул он келарю, – хотя сейчас и ослиная моча показалась бы ему амброзией. Пена медленно ползла по пищеводу, неся в организм полковника долгожданную радость. Он отпил еще, но уже поменьше – с четверть от оставшегося, и облегченно вытянул ноги, давая отдых гудящим мышцам.

На лице настоятеля отобразилась благодать. Ему, конечно, донесли, что командир зовет не на пироги, и он уже изготовился получить втык, но информация о вчерашней гулянке господ офицеров заставила его поменять диспозицию. Подобно ангелам с небес, они с келарем неслись в штабном автомобиле, спеша доставить дорогому начальнику эликсир жизни, который при удачном раскладе мог стать зельем снисхождения…

– Хитер! – фыркнул Норвегов, потянувшись за новой порцией целебного напитка. Келарь Никодим, сама предупредительность, поспешил наполнить августейшую кружку.

– Хитер! – повторил командир, прикладываясь к пиву. Глаза игумена угодливо заблестели.

– Ну, что там монаси поделывают? – нехотя перешел полковник к скользкой теме.

– Все больше жиреют! – с горестным вздохом отозвался игумен, – а что им делать? Продуктами мы, с вашей помощью, обеспечены. Пожуют постного, и на молитву.

– Пожуют скоромного – да и на боковую! – подхватил Константин Константинович, – скоро в монастырские ворота пролезать не будут.

– Это вряд ли! – прогудел брат Никодим, – широки ворота! «Урал» проезжает…

– Не в том дело, брат! – попрекнул коллегу за тугой ум игумен.

Кстати, нахватавшись туповатых солдатских неологизмов, монахи порой напоминали крутую тусовку от хиппи. То там то тут спонтанно возникали споры, кто из братьев самый крутой, а некоторые уже успели отлить из золота «болты» и «гайки». Почти все из рукоположенных откликались на «падре». Сам настоятель тайком от братьев почитывал «Бхагават-Гиту» и учил на память целые главы. Порой в воскресных проповедях звучали новые оттенки, наполненные нездешним смыслом, от которых добрых христиан тянуло из беспробудной нирваны в целомудренную сансару.